ГЛАВА 6

ЛОЖЬ

— Я начну первой.

— Почему ты начнешь первой?

Я игнорирую его вопрос, прочищаю горло и делаю свой голос серьёзным.

— Хорошо, поехали, — я отмечаю свои предложения на пальцах, когда говорю: — Моё второе имя настолько смущающее, что я никогда никому не говорю, даже самым близким друзьям. Когда мне было шестнадцать, меня арестовали за то, что я на спор забралась на городскую водонапорную башню, но начальник полиции решил не выдвигать обвинений, потому что считал мою маму горячей штучкой. И когда я иду на свидания или меня приглашают к кому-то на ужин, иногда я притворяюсь, что у меня аллергия на брокколи, просто чтобы не есть её.

К тому времени, как я заканчиваю, он весело качает головой.

— Ты не собираешься облегчать мне задачу.

— Нет, — я прищуриваюсь. — Я тоже играю, чтобы выиграть.

Он склоняет голову в знак согласия.

— Приятно знать.

— Ты никогда не угадаешь правильно.

— Мне не нужно гадать, — по его лицу медленно расползается улыбка. — Я уже знаю.

— Громкие слова, Йода, — каким бы я ни была настоящим ботаником, я искажаю свой голос, чтобы походить на маленького зелёного джедая, не боясь выставить себя дурой, если это его отвлечёт. — Хотела бы я посмотреть, как всё закончится.

Он улыбается ещё шире.

— Ты только что говорила голосом Йоды?

— Абсолютно нет.

— История с водонапорной башней — это твоя ложь.

У меня отвисает челюсть.

— Откуда ты знаешь?

Он не отвечает, не собирается раскрывать свои секреты и давать мне преимущество.

— Меня действительно арестовали за то, что я залезла на эту чертову штуку, — я вздыхаю. — Но начальник полиции не думал, что моя мама была горячей, он был просто хорошим парнем, поэтому отпустил меня.

— Первое очко на счёт самоуверенного ублюдка, — тихо говорит он. — Моя очередь?

Я киваю.

— Я побывал в тридцати шести странах. Я свободно говорю по-испански и по-итальянски, хотя мой французский тоже сносен. И я люблю блины, но ненавижу вафли.

— Первый, — немедленно отвечаю я. — Никто не был в тридцати шести странах.

— Ты права. Я был в тридцати семи.

Я некоторое время смотрю на него, не зная, что делать с этим заявлением, поэтому вместо этого я просто говорю:

— Подожди, ты ненавидишь вафли?

Он усмехается.

— Это проблема?

— Хм, да, — я выпучиваю глаза. — Только сатана ненавидит вафли.

— Может, я и есть дьявол.

Он произносит это как шутку, но его глаза так серьёзны, что я нервничаю.

— Ладно, счёт равный, один-один. Моя очередь, — я с трудом сглатываю, пытаясь придумать хорошую ложь. — Мой любимый цветок — гиацинт. Я думаю, что слово "влажный" — самое пошлое в английском языке, если ты используешь его в любом контексте, кроме описания кексов. И я верю, что в аду есть специальный круг для людей, которые не используют поворотники при перестроении.

Его глаза полны размышлений в течение нескольких секунд, пока он взвешивает мои слова.

— Гиацинты, — наконец произносит он.

— Фу! — вскрикиваю я. — Ты, и правда, дьявол, ты знаешь это?

Он усмехается.

— Какие цветы ты любишь на самом деле?

— Пионы. Большие, пушистые, мягкие, которые разваливаются примерно через наносекунду.

Его взгляд становится мягким, и он выглядит так, будто сохранит этот факт в стальном хранилище, которое является его разумом.

— Снова моя очередь. И, Джемма, на случай, если ты забыла… — его голос понижается. — Я выигрываю.

Я скрещиваю руки на груди и пристально смотрю на него.

— Пока что.

Он снова посмеивается, звук богатый и тёплый.

— Хорошо, поехали. Я ненавижу текстовые сообщения, они раздражают больше, чем комары. Я занимаюсь серфингом, катаюсь на лыжах и лазаю по скалам всякий раз, когда у меня есть такая возможность, а это случается нечасто. И у меня есть золотистый ретривер по кличке Чарли.

— У тебя нет золотистого ретривера. — фыркаю я. — И, если бы он был, его имя определённо не было бы Чарли.

— Откуда ты знаешь?

Я оглядываю его с ног до головы.

— Люди, побывавшие в тридцати шести, извини, тридцати семи странах, не заводят домашних животных. И, кроме того, ты просто не похож на собачника, со всем этим пафосом и прочим.

Слыша мои доводы, он прищуривается.

— Держу пари, у тебя никогда не было даже домашней золотой рыбки, — я ухмыляюсь, когда он не возражает мне. — Я права, не так ли?

Неохотный кивок подтверждает это.

— Мило! — я победоносно вскидываю кулак в воздух. — Два-два. Моя очередь, — я делаю паузу. — Хорошо, есть у меня ещё в запасе варианты.

Он приподнимает бровь, выжидая.

— Все мои друзья женаты, и с разной степенью успеха. Я ничего не умею готовить, и я имею в виду вообще ничего, даже, например, яичницу или тосты. А однажды, в колледже, я нарядилась принцессой Леей на Хэллоуин, в золотое бикини, с пучками волос и всем прочим.

Он на мгновение задумывается, его глаза темнеют от любопытства и веселья.

— У тебя всё ещё есть этот костюм?

— Ты пытаешься мухлевать?

— Джемма, каждая может приготовить яичницу. Это биологически запрограммировано в вас с рождения, — он ухмыляется, когда я корчу рожу. — Итак, вернемся к костюму…

Я скрещиваю руки на груди.

— Опять твоя очередь.

— Хорошо, хорошо, — он ухмыляется. — Я ненавижу ваниль, запах, вкус, всё в ней. Я пью чёрный кофе. И в первый раз, когда я пошел на кайтбординг, я сломал два пальца на правой руке.

— Никто не ненавидит ваниль. Это как самый простой из всех ароматов.

— Да, — говорит он, его улыбка становится шире. — А это значит, что ты проиграла.

— Ни за что! В чём же тогда ложь? — мои глаза расширяются. – Только не говори мне, что ты втайне любишь много ореховых сливок в своём кофе.

Он качает головой.

— Кайтбординг. Я сломал три пальца, а не два.

— О, неважно, — я сглатываю, нервничая впервые с тех пор, как мы начали играть. — Я догоню. Вот увидишь.

— Не будь слишком самоуверенной, — он пальцами сжимает мягкую кожу сиденья. — Мне нужно только одно очко, чтобы выиграть. Если только ты не готова уступить сейчас и поехать ко мне.

— Нет, — грубо шепчу я, весь триумф исчез из моего тона.

— Тогда тебе лучше придумать хорошую ложь, — говорит он, и глаза его многообещающе блестят. — Потому что я не собираюсь легко отпускать тебя.

Я начинаю медленно круговыми движениями тереть висок, надеясь, что это немного ослабит моё внезапное напряжение.

— Хорошо, эм…

— Я жду, Джемма.

Чёрт!

Чёрт, чёрт, чёрт.

Почему я вообще подумала, что это хорошая идея?

Вероятно, потому что я неоправданно упряма, когда думаю, что права... и, ладно, я первая признаю, что да, я из тех девушек, которые любят играть с огнём, ждать до последней минуты, чтобы оплатить свои счета, заводить дружбу со случайными незнакомцами в поезде, ездить по пересеченной местности в машине со 170 тысячами миль на одометре и неисправной выхлопной системой. Большую часть времени мне нравится летать по жизни. Плыть по течению. Принимать вещи такими, какие они есть, и весь этот джаз.

Никаких обязательств. Никаких обязанностей. Не отчитываясь никому, кроме себя.

Так веселее.

Единственная проблема в том, что иногда я попадаю в подобные ситуации, соглашаясь на сумасшедшие ставки с сексуальными незнакомцами, которые одновременно соблазняют и пугают меня. Двадцать минут назад, когда всё это было чисто гипотетическим, это было весело. Но теперь, когда он смотрит на меня так, словно я одна из свежеиспеченных канноли Марии, таких вкусных, что их можно проглотить в два голодных укуса, мне кажется, что это слишком реально, на мой вкус.

Настолько реально, что я начинаю беспокоиться, что он всерьёз собирается отвезти меня в свою квартиру и провести дикую ночь бесчувственного, бессмысленного секса.

Это не должно меня беспокоить. Прошло так много времени с тех пор, как я испытывала приличный оргазм, что мне следовало бы умолять его поступить со мной по-своему. Но я не могу. Потому что, ну…

Он мне нравится.

Не записываю-твоё-имя-в-моём-блокноте, не слушаю-любовные-песни-которые-напоминают-мне-о-тебе, не улыбаюсь-себе-без-причины. Я никогда ни к кому не испытывала таких чувств и не собираюсь начинать сейчас.

Но он мне действительно нравится, в нормальном смысле, в том роде что-он-крутой-парень.

А это значит, что о свидании с ним не может быть и речи.

Что касается того, чтобы переспать с ним... ну, это либо худшая идея, которая у меня когда-либо была… или самая лучшая.

— Джемма.

Я поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, и понимаю, что отключилась на несколько мгновений.

— Прости, — я прочищаю горло. — Теперь я готова. Я придумала. Почти.

Он смотрит на меня, замечая внезапную смену моего настроения с игривого на задумчивое.

— Хорошо, поехали, — мой голос дрожит, я делаю сознательное усилие, чтобы успокоить его. — Я сломала ногу, когда мне было семнадцать, упав с мотоцикла, и она до сих пор болит, когда идёт дождь. Я левша. И единственное, что сейчас есть в моём холодильнике, это вино, немного просроченного апельсинового сока и очень старый лук.

Он долго молчит, просто смотрит на меня, и тишина между нами растёт, пока не становится такой тяжёлой, что я едва могу дышать. В его глазах нерешительность, но я не могу решить, потому ли это, что он не знает ответа... или потому, что он точно знает, и он не может понять, хочет ли он его использовать.

— Джемма…

Мои брови поднимаются от смеси эмоций в его голосе, тоски, нежелания, вожделения, сдержанности, и хотя всё, что он сказал, это моё имя, я интуитивно знаю, что произойдёт.

Отказ.

По какой-то нелепой причине я чувствую, как слёзы угрожают обжечь мои глаза. Что, честно говоря, самая абсурдная вещь в истории вещей, потому что я не плачу. Никогда.

Ни в дневнике. Ни на похоронах. Ни на свадьбах, ни на детских утренниках, ни на других мероприятиях, вызывающих рыдания.

Я отмахиваюсь от незнакомого ощущения, списывая его на временное помешательство, которое в значительной степени было темой моей ночи.

Мне не испытываю наваждений от мальчиков. (Мужчин. Один хрен.)