Я отшатываюсь от вежливого и профессионального тона, щекочущего мой нос, это противоречит головокружительному теплу его тела, прижимающегося к моей груди. Я не могу сказать, что когда-либо стояла так близко к мужчине, будучи полуголой, и заставляла его обмениваться любезностями. Особенно когда моя грудь задевает холодные пуговицы его рубашки каждый раз, когда я дышу.

Блять. Из всех дней, именно сегодня мне следовало надеть бюстгальтер с мягкой подкладкой.

— Все было хорошо.

— Хорошо?

Я сглатываю и сжимаю челюсти, пытаясь — и безуспешно — не обращать внимания на статическое электричество, потрескивающее у моих сосков.

— Так и есть.

Он облизывает губы, медленно кивая. Затем, устремив пристальный взгляд в потолок, он опускает голову и смотрит на мою грудь.

Наконец-то. Это слово всплывает в моей голове, нежеланное и жалкое, и я стискиваю зубы в попытке выбросить его из головы. С каких это пор я отношусь к тому типу девушек, которые жаждут внимания мужчин по любой причине, кроме как вытянуть из них деньги? Но никакое логическое обоснование не может заставить мою голову перестать кружиться.

Я пытаюсь замедлить дыхание, пока он объективным взглядом обводит мою грудь, от края кружевного лифчика до торчащих из него чаевых. Когда он издает легкий вздох веселья, я чувствую, как его тепло разливается между моим декольте и оседает тяжестью между бедер.

— По крайней мере, ты, кажется, нравишься моим посетителям, — мягко говорит он, переводя взгляд с лиц Гамильтона и Джексона³⁴, выглядывающих из-под моего бюстгальтера, на мое собственное. Оно застывает, превращаясь в нечто нечитаемое. — Интересно, почему?

Раздражение вспыхивает у стенок моего желудка. Какой мудак. Я бы предпочла, чтобы он просто назвал меня шлюхой, а не намекал на это таким бархатно-когтистым способом. Он выпрямляется во весь рост и делает шаг назад, но не раньше, чем поворачивает ладонь внутрь и проводит ею по изгибу моего бедра, отталкиваясь от стойки.

Это едва заметное прикосновение, но оно прерывает мой следующий вдох, и я сильнее прижимаюсь спиной к стойке, чтобы не покачнуться. Он что-то говорит, но я не слышу — меня слишком отвлекает то, как горит призрак его ладони.

— Что?

Он поднимает бровь. Я опускаю взгляд и вижу, что он протягивает пятидесятидолларовую купюру в пространство между нами.

— За что это?

— Ты продержалась всю ночь, — его скучающий взгляд встречается с моим. — Вопреки всему.

Господи, так я и сделала. Это очень не похоже на меня — забыть о пари, особенно о том, в котором я была уверена, что не выиграю. Я должна была бы чувствовать себя гораздо более самодовольной, выбивая деньги из Рафаэля Висконти, но сегодня триумф не кажется мне таким сладким на вкус. Я слишком рассеяна, меня лихорадит.

Я прислоняюсь к стойке в попытке охладить свою пылающую кожу.

— Я же говорила, что я удачливая.

Снова это недовольство. Рафаэль стирает его с нижней губы движением большого пальца, а другим выталкивает купюру.

— Возьми, — резко говорит он.

Проходит мгновение напряженной тишины. Сглотнув, я поднимаю ладони по обе стороны от себя. Они покрыты дорогим кремом для лица Анны.

Брови Рафаэля сходятся в замешательстве, когда его взгляд перебегает с одной руки на другую, прежде чем остановиться на деньгах в моем лифчике. Затем осознание происходящего оседает на его лице, как толстый слой пыли.

Его челюсть сжимается и он проводит рукой по волосам и раздраженно выдыхает. Я, с другой стороны, не осмеливаюсь дышать. Не могу. Я слишком одурманена грузом «а вдруг» и «может быть». Мои соски покалывают в предвкушении, и внезапно в моем клиторе появляется новая пульсация, быстрая и сводящая с ума.

Но потом он легонько качает головой, поднимает взгляд и встречается с моим. Он темный и опасный, лишенный всякого света и юмора.

Я сомневаюсь, что там могло бы выжить что-нибудь хорошее.

— Это было бы не очень по-джентльменски с моей стороны, Пенелопа.

— Ты не джентльмен, — шепчу я в ответ.

Напряжение потрескивает, как статическое электричество. Оно настолько сильное, что я могла бы высунуть язык и, черт возьми, попробовать его на вкус.

Рафаэль прикусывает нижнюю губу, его взгляд становится пристальнее.

— Похоже, ты одержима идеей, что я не джентльмен, — он медленно делает шаг вперед, все еще держа банкноту между нами. — С твоей стороны было бы разумно выбросить эту мысль из головы.

Маслянистый тон меня не обманывает, я знаю, что это скорее угроза, чем предложение.

И все же она срывается с моих губ прежде, чем я успеваю подумать о последствиях.

— Хорошо, тогда ты джентльмен, — мои глаза сужаются. — Для всех, кроме меня.

Он замирает. Его свободная рука сжимается в кулак как раз перед тем, как он засовывает ее в карман брюк.

— Ты хочешь, чтобы я был с тобой джентльменом, Пенелопа?

Мое сердце пропускает следующий удар. Я не могу сосредоточиться, почти ничего не вижу. Воздух слишком тяжёлый, а пульс слишком громкий. Я чувствую себя пьяной и под кайфом одновременно, как будто выхожу из-под контроля. Может быть, именно поэтому я настолько глупа, что качаю головой.

Шипение срывается с приоткрытых губ Рафаэля. Оно низкое и медленное, и мне не нравится, как оно обжигает мою кожу. Но потом он сглатывает. Смотрит в потолок и издает горький смешок. Это обрушивается на меня, как ледяной туман, обдавая разочарованием и унижением.

Он бросает купюру на стойку рядом со мной, и мое сердце падает вместе с ней.

Он отходит, глядя на себя в зеркало позади меня.

— Кстати, отличный член.

Я моргаю, выходя из транса, вызванного похотью.

— Что?

— На моем зеркале, — говорит он с сухой, язвительной улыбкой. — Он соответствует размеру.

У меня образуется ком в горле.

— Правда?

Не смотри, не смотри, не смотри.

Мой взгляд опускается на его брюки.

Твою мать.

Его смех омывает меня, но в нем нет ничего приятного. Это раздражает меня там, где не должно, и я знаю, что когда в пять утра буду пялиться в потолок своей темной спальни, я все равно буду думать об этом.

С натянутой ухмылкой он поворачивается и направляется к двери. Мне неприятно ощущение, что он выиграл этот раунд — так же, как и предыдущий, — и в попытке выровнять игровое поле сарказм срывается с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить.

— Это все, босс?

Он замедляет шаг, останавливается и щелкает костяшками пальцев.

Триумф. Но вкус приятен лишь на секунду, прежде чем его спокойный, ровный голос разносится по раздевалке и обрушивается на меня.

— Будь осторожнее, когда называешь меня боссом, будучи полуголой, Пенелопа, — растягивает он слова. — Я могу неправильно понять.

Дверь захлопывается громче, чем обычно, и эхо отражается от пустоты в моей груди.

Пофиг на смех. Вот о чем я буду думать в пять утра.