Глава тринадцатая

Я прохожу мимо столика Клайва как раз в тот момент, когда он опускается в кресло с мерзкой ухмылкой на лице. В мои намерения не входит разговаривать с ним, но я все равно замечаю, что мои ноги медленно останавливаются.

Я упираюсь костяшками пальцев в стол, опускаясь ниже, пока мое тело не отбрасывает черную тень на его настороженный взгляд.

Рядом с ним Филипп сдвигается на три дюйма влево.

— Э-э, все в порядке, мистер Висконти?

В его голосе звучит страх, потому что, хотя Клайв существует в законной части моей жизни, которая наполнена заседаниями совета директоров, красными лентами и огромными чеками, он хорошо осведомлен о том, что происходит на другой стороне. Темная, грязная часть, в которой течет горячая итальянская кровь, глубокая и импульсивная. Там, где мужчины мафии заключают пари на сломанные пальцы, а кому-то могут свернуть шею за, казалось бы, пустяки, такие как заказ взболтанных коктейлей у грудастых барменш.

— Что ты пьешь, Клайв? — спокойно спрашиваю я, не переставая улыбаться.

Капля конденсата соскальзывает со стекла и с громким хлопком падает на стол.

— Замороженную Маргариту.

У меня сводит челюсти, и на станцию въезжают два поезда мыслей.

Первая: ни одному бармену с опытом работы более одного дня не придет в голову наливать Маргариту в бокал для вина.

Вторая: за все годы, что я знаю Клайва, я ни разу не видел, чтобы он пил что-то, кроме водки с содовой. И уж тем более я никогда не видел, чтобы он пил коктейль — уж точно не тот, который нужно взбалтывать вручную.

Несколько мгновений мы пристально смотрим друг на друга, и я сдерживаю неожиданное желание ударить его кулаком в челюсть. Это мимолетное ощущение, но моя рука дергается в знак согласия. Господи. Я никого не бил голыми руками с тех пор, как почти десять лет назад купил свое первое казино. Я пришел на встречу с потенциальным инвестором, а он посмотрел на мои разбитые костяшки и встал.

То, что он сказал через плечо перед уходом, запомнилось мне на всю жизнь.

Есть лишь небольшая разница между бандитом и бизнесменом, парень. У одного кровь на руках, а у другого — на чужих.

Через месяц я нанял Гриффина. С тех пор я никогда не испытывал такого удовлетворения, когда кости хрустели под моим кулаком.

Поверх лысеющей головы Клайва на меня пристально смотрит пара глаз. Я поднимаю взгляд вверх и замечаю, что Габ свирепо смотрит поверх своих карт. Он приподнимает бровь. Это едва заметное подергивание мускула, но в его устах этого достаточно, чтобы оборвать жизнь.

Я делаю паузу, прикусываю внутреннюю сторону щеки и обдумываю его молчаливое предложение. Это учитывая, что все большие шишки из Miller & Young заслужили свое место на вершине моего сегодняшнего хит-парада. В прошлый четверг цена их акций начала падать и не восстанавливалась всю неделю. Мне пришлось тащить совет директоров аж на Побережье, чтобы выяснить почему. В отношении финансового директора тайно ведется расследование по обвинению в растрате, и ни у одного из идиотов не хватило смелости поднять трубку и сообщить мне об этом.

Каждый из них в свое время встретит свою кончину, но, как и подобает манере Гриффина, они уйдут не с грохотом, а с шепотом. Глушитель, прижатый к виску на пустой парковке. Неисправные тормоза на автостраде.

Это не потому, что я выше садизма. На самом деле это не так. Просто я держу эту сторону себя в ухоженном состоянии и на коротком поводке. Я позволяю себе расслабиться только на одну неделю в месяц, когда мы с братьями играем в нашу игру. Как только все заканчивается, я надеваю на нее намордник и возвращаюсь к делегированию функций стороннему исполнителю своих проблем.

Возвращаюсь к тому, чтобы устранять с эффективностью, а не к уничтожению вспышкой злости.

Я неохотно качаю головой в сторону Габа. Не меняя выражения лица, он продолжает свою игру, и я возвращаю свое внимание к Клайву, растягивая губы в фальшивой, как трехдолларовая купюра, улыбке.

— Наслаждайся.

Звук, с которым мое кольцо ударяется о стол, заставляет его вздрогнуть.

Выйдя на террасу, я держусь в тени, пока не добираюсь до самого дальнего конца пустой зоны отдыха, где звуки хорошо проводимого времени едва доносятся до моих ушей.

Небо темное, океан еще темнее. Волны бурные, безжалостные, и каждый раз, когда они бьются о корпус яхты, поднимается легкий туман и обжигает мою кожу.

Я прислоняюсь спиной к перилам, закуриваю сигарету и выдыхаю дым в оранжевый отблеск охранного фонаря. Каждая затяжка ослабляет еще один узел между моими плечами, и теперь, когда я установил дистанцию между собой и... проблемой, я вижу, насколько это банально. Даже нелепо. Во всех моих заведениях работает более двенадцати тысяч сотрудников, и я никогда не видел ни одного из них иначе, как цифрой в расходной ведомости. И это все, чем является Пенелопа — расходами. Цифра в таблице Excel, как и все остальные девушки. Еще раз затянувшись сигаретой, я даю клятву, что за то очень короткое время, что маленькая рыженькая будет работать на меня, она обойдется мне всего в доллар, а не в мое гребаное здравомыслие.

Даже если она вот так затягивает свой конский хвост.

— О, ради святого гуся, я же не ребенок, Анджело!

Мягкий, отдающий белым вином голос Рори разносится по ночи и привлекает мое внимание к французским дверям на другой стороне террасы. Несколько мгновений спустя она протопала сквозь них, и мой брат нависал над ней, как темная, защитная тень.

— Ни за что на свете я не позволю тебе смотреть, Сорока. Ты три дня подряд плакала, когда голубь влетел в лобовое стекло моей машины. Помнишь? Ты не сомкнула глаз, потому что тебя травмировал звук ломающихся костей. Знаешь, насколько громче звучат человеческие кости?

— Бенни не совсем невинная маленькая птичка, — огрызается она в ответ и пытается отступить к боковой палубе, но Анджело хватает ее за запястье и прижимает к своей груди.

— Но ты невинная маленькая птичка, — бормочет он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в лоб. — Моя маленькая птичка, и я не хочу, чтобы ты расстраивалась.

— Ладно, хорошо, — вздыхает Рори, прижимаясь к его груди. Они стоят так несколько мгновений, пока Рори не запрокидывает голову и не указывает в сторону океана. — Святой ворон, ты это видел?

— Что видел? — рычит Анджело, проводя рукой по задней части своих брюк, где, как я знаю, он держит свой пистолет.

— Я почти уверена, что только что видела горбатого кита.

— Правда?

— Ага, смотри.

Она указывает через перила на черную бездну. Мой брат высвобождается из ее объятий и, прищурившись, смотрит на горизонт.

— Я ничего не вижу, черт возьми.

Он слишком поздно понял, что Рори, зажав каблуки в руке, бежит по боковой палубе к носу. Сильный ветер доносит ее радостную, прощальную реплику.

— Горбатые киты в декабре? Не будь идиотом, детка.

Я громко смеюсь, и с другого конца террасы глаза Анджело находят мои и темнеют от раздражения. Я щелкаю воображаемым хлыстом, что только еще больше выводит его из себя. Он бормочет что-то горькое себе под нос, прежде чем отшвырнуть меня и ринуться вниз по палубе вслед за своей женой.

Все еще ухмыляясь, я поворачиваюсь, выбрасываю окурок в океан и упираюсь предплечьями в перила. Проходит всего несколько секунд спокойствия, прежде чем звон очередного разбившегося стакана заставляет мои плечи сжаться в тонкую линию и стирает ухмылку с моего лица.

Я потираю ладонью челюсть. Четыре.

Справа от меня распахивается дверь для персонала, соединяющая бар с зоной отдыха снаружи. Из нее льется белый свет и раздражение.

— Просто перестань болтаться у меня под ногами хотя бы некоторое время, ладно? — шипит Фредди. Мой взгляд скользит в сторону. Он придерживает дверь открытой и свирепо смотрит на Пенелопу, когда она проскальзывает мимо него на террасу.

Она оглядывается по сторонам, с недоумением рассматривая пустые столы и стулья, а затем резко поворачивается к нему лицом.

— И чем мне заниматься?

— О, я не знаю, Пенни. Может быть, собрать стаканы и вытряхнуть пепельницы? Ну, знаешь, то, чем занимаются настоящие бармены?

Пенелопа делает шаг к нему, но он закрывает дверь перед ее носом. Захлопывает ее, на мой взгляд, слишком сильно, и странное раздражение скользит по моей коже, холодное и жесткое. Наверное, это во мне говорит джентльмен. По своей природе мне неприятно наблюдать, как мужчина — особенно тот, кто находится на моем содержании — разговаривает с женщиной подобным образом, даже если она мне не нравится.

Мое собственное лицемерие не ускользнуло от меня, потому что, черт возьми, всего несколько часов назад я сказал этой же девушке, что должен был ударить ее молотком по голове. Как и то, что я выхватил свой Глок на свадьбе, это было совсем не в моем характере. Самоконтроль лежит в моей основе, привязывая меня к себе, как якорь, и, тем не менее, кажется, он бросает вызов гравитации в тот момент, когда она появляется в моем поле зрения.

Неприятное чувство собственничества охватывает меня и затягивается петлей на моей шее. Это похоже на то, как если бы она была моей, чтобы на нее злиться. И никого больше. Определенно не у гребаного бармена Фредди.

Она отталкивается от двери и пробирается между столиками, на ходу подхватывая пивные бокалы и зажимая их на сгибе руки. Мой торс изгибается, как будто он привязан к ней, заставляя меня наблюдать, как подол ее платья скользит вверх по бедрам, а ткань декольте приоткрывает грудь каждый раз, когда она наклоняется, чтобы взять очередной бокал.

Раздражение вспыхивает в моей груди с каждым шагом. С каждым проблеском обтянутого колготками бедра и каждым проблеском черного лифчика. Черный. Конечно, у нее черный лифчик. Держу пари, он еще и кружевной. Наверняка она никогда не подбирает его к трусикам, и, говоря о трусиках, держу пари, они непристойны. Зубная нить, которую я мог бы разорвать зубами, или, по крайней мере, такие, которые едва прикрывают ее киску.