Чёрт, как же она раздражает. Я уже подумываю выбросить ее за борт, основываясь только на своих предположениях о ее предпочтениях в нижнем белье.

Прекрати это. Она едва ли достаточно взрослая, чтобы употреблять алкоголь. Я весь горю и как раз собираюсь закурить еще одну сигарету в попытке помешать частичной эрекции, образовавшейся в моих брюках, когда она внезапно перестает собирать стаканы. Неуверенно удерживая их в руках, она пересекает зону отдыха, подходит к перилам и смотрит на черный силуэт Побережья.

Ее глаза закрываются, и она запрокидывает голову к луне. Я не могу отвести от нее глаз. Густые ресницы лежат на бледных, круглых щеках. Ритмичные клубы конденсата вылетают из пухлых приоткрытых губ и уносятся тем же ветром, который заставляет танцевать ее длинный рыжий хвост.

Что-то нежелательное, неприятное горит в моей груди, но здравый смысл гасит это, как сильное дуновение гасит свечу.

Она не Королева Червей, для этого она слишком дикая. Нет, просто отвлекающий маневр с убийственным телом. Опасная, конечно, но только для слабовольных идиотов вроде моих кузенов и охраны, а не для такого мужчины, как я.

Настил стонет под моими ногами, когда я выхожу из тени, и Пенелопа тут же замирает. Ее глаза распахиваются, но не смотрят на меня. Вместо этого она пристально смотрит на море и сжимает челюсть, как будто знает, просто по звуку моих шагов, что силуэт, маячивший рядом с ней, — это я.

Мелочное веселье наполняет меня, когда я иду в ее направлении. У меня есть твердое намерение проигнорировать ее и вернуться внутрь. Рассматривать ее как расходную строчку в электронной таблице, а не как женщину, чьи трусики меня заинтриговали. Но, проходя мимо, я совершаю ошибку, украдкой бросая взгляд на ее руку, и замечаю, что ее кожа покрыта мурашками.

А потом я слышу, как стучат ее зубы.

Чёрт возьми.

Когда ее жалкая дрожь не прекращается, я снимаю пиджак и набрасываю его ей на плечи.

Несмотря на сильную дрожь, она замирает от моего прикосновения. Возможно, это потому, что я уже не раз угрожал лишить ее жизни, или, возможно, потому, что мои руки сжаты в кулаки вокруг лацканов пиджака, а костяшки пальцев слегка касаются мягких изгибов ее груди.

Фейерверк, подпитываемый одновременно раздражением и вожделением, взрывается внутри моей грудной клетки, когда я чувствую тыльной стороной ладони фактурную ткань под ее тонким платьем.

Кружево. Я знал, что это будет чертово кружево.

Я горяч, как печь, и тепло ее спины, прижимающейся к моей груди, только разжигает огонь. Она сделала шаг назад, или я сделал один вперед?

Не знаю, чья это вина, но теперь я чувствую, как бьется ее сердце по другую сторону позвоночника, и мне не нравится, что его ритм совпадает с моим собственным. Какой-то голос в моей голове говорит мне отступить. Говорит, что я ничем не лучше своих кузенов-извращенцев, потому что притворяться рыцарем только для того, чтобы получить удовольствие — это то, что сделал бы Бенни.

Но я этого не делаю. Вместо этого я наблюдаю поверх головы Пенелопы, как ее приоткрытые губы окрашивают ночное небо белыми, неглубокими вздохами. Один. Два. Три. Каждый неровный и хриплый, потрескивающий, как статическое электричество, по всей длине моего члена.

Я могу только представить, каково было бы ощущать это горячее дыхание на моем горле, когда я буду вытрахивать из нее дерзость.

Эта мысль заставляет меня крепче вцепиться в ткань пиджака. Костяшки пальцев сильнее прижимаются к ее сиськам, и внезапно белые облачка на фоне ночного неба останавливаются.

Тишина, тяжелая и осязаемая, окутывает нас. Где-то на носу кричит Бенни, а Рори смеется. Я даже не нахожу в себе сил ухмыльнуться, но от этого звука Пенелопа вздрагивает у меня на груди, и ее голова резко поворачивается вправо, что пряди, собранные в конский хвост, задевают мои губы, придавая мне нежелательный привкус ее клубничного шампуня.

— Что это было? — шепчет она.

Моя челюсть сжимается.

— Бенни ломают пальцы.

— Оу.

Проходит мгновение, прежде чем она медленно поворачивается обратно лицом к океану. Когда она это делает, я не могу удержаться и опускаю губы к основанию ее конского хвоста, так что ее волосы снова касаются моих губ.

Господи, да я еще больший каблук, чем Порочный.

Я украдкой еще раз вдыхаю, и на этот раз в ноздри ударяет не клубника и не лак для волос, а что-то другое. Что-то знакомое. Мое.

У этого осознания есть когти, и они впиваются мне под кожу, на ней мой лосьон после бритья.

Должно быть, она побрызгала им на себя в моей ванной, в перерыве между рисованием членов и поцелуями с салфетками. По какой-то неизвестной причине это заставляет мою кровь закипать сильнее, чем следовало бы. Может быть, это потому, что она всю ночь расхаживала вокруг меня, одаривая каждого мужчину на моей яхте взглядом, вдыхая при этом мой аромат.

Может быть, это потому, что теперь она пахнет как подружка на одну ночь. Женщины всегда вытворяют подобные странные вещи на следующее утро. Пользуются моими средствами или крадут толстовку, что-нибудь, что поможет продлить ночь.

Какого хрена она хочет пахнуть мной?

Мои пальцы подергиваются от желания обхватить ее хвост, запрокинуть ее голову и вдохнуть этот запах в источнике — на мягком изгибе ее шеи. Но внезапно в моих мутных мыслях промелькнул образ того, как она тянет себя за волосы, сидя по другую сторону бара, сопровождаемый выражением триумфа, изогнувшим ее губки бантиком, когда я отвел взгляд.

Она пользуется моим лосьоном после бритья не потому, что хочет пахнуть как я. Нет, она носит его, потому что знает, что это меня разозлит.

Она играет в очередную тихую, опасную игру. Только в этот раз она не выиграет.

Веселье в его самой мрачной форме наполняет меня, и я медленно просовываю кулаки в распахнутый пиджак и разжимаю их так, чтобы мои ладони лежали ровно под выпуклостями ее грудей.

Блять. Я не могу притворяться, что это не лучшее упражнение в самоконтроле. Я уже прикасался к ней гораздо чаще, чем следовало бы к любому сотруднику, и знаю, что призрак ее теплой, мягкой плоти под моими ладонями будет преследовать меня до самого утра.

Но когда ее легкие расширяются под моими ладонями, а голова с легким стуком откидывается мне на грудь, я понимаю, что она в моей власти. И теперь самое время не обращать внимания на бешеный пульс в моем эрегированном члене, и замахнуться на попадание в цель.

Я сосредотачиваюсь на темном силуэте Побережья перед нами и провожу пальцами вверх, задевая лямки ее лифчика, ощущая тяжесть ее сексуальных сисек в промежутке между моими большими и указательными пальцами.

А затем, так нежно, как только позволяет моя импульсивная кровь Висконти, я сжимаю.

Это едва заметное подергивание, но Пенелопа ахает, и через несколько секунд в воздухе раздается звук удара четырех пивных бокалов, ударившихся о нижнюю палубу.

Восемь.

Она грубо ругается, вырывается из моих объятий и перегибается через перила.

Ухмыляясь, я снова сокращаю расстояние между нами, обхватывая кулаками перила по обе стороны от нее и загоняя ее в ловушку.

Я наклоняюсь достаточно низко, чтобы коснуться губами мягкой мочки ее уха и увидеть румянец, окрасивший ее шею. Я борюсь с желанием вонзить в нее зубы и вместо этого сосредотачиваю всю свою энергию на том, чтобы контролировать свой голос, произнося последние напутственные слова.

— Даже то, как ты дрожишь, раздражает.

И с этими словами я отталкиваюсь от перил и оставляю ее там, закутанную в мой пиджак.

Он мне все равно не нужен. Я так разгорячен и взвинчен, что, возвращаясь в казино, испытываю искушение снять запонки с игральными костями и закатать рукава, но я никогда так не делаю в присутствии деловых партнеров.

Лори суетливо проходит мимо с планшетом, и я протягиваю руку, чтобы схватить ее за запястье. Ее глаза встречаются с моими, широко раскрытые и настороженные.

— Это не к добру, — вздыхает она.

— Смени форму.

Она хмурится и бросает взгляд на свой наряд.

— На что?

На то, что прикрывает ягодицы Пенелопы.

На моем виске пульсирует вена.

— Эта форма не подходит для зимы. Смени на брюки или что-нибудь в этом роде.

Она пожимает плечами.

— Ну, ладно. С логотипом яхты и всем остальным у меня уйдет около четырех дней на изготовление, но они будут здесь к вечеру открытия.

Я оставляю ее, коротко кивнув, прежде чем направиться прямиком к Габу. Он прислонился к краю барной стойки, перевязывая сломанную руку Бенни. Когда я подхожу, его глаза встречаются с моими, полные веселья.

— Хорошо поболтали?

Чертов Габ. Клянусь, иногда мне кажется, что он так долго пропадал, потому что ему на затылке хирургическим путем приделали глаза. Я никогда не знал никого другого, кто мог бы быть в курсе дел каждого, но то же время наплевать на все это. Я игнорирую его вопрос, вместо этого тянусь за виски и допиваю его содержимое двумя большими глотками.

— Я передумал, брат.

Он смотрит на свой теперь уже пустой стакан, затем переводит взгляд на Клайва, прихлебывающего Маргариту.

— Не сомневаюсь, что передумал, — бормочет он, а затем, тихо ухмыляясь, он возвращается к перевязыванию мизинца Бенни и соединяя к безымянному.