Словно все эти одинокие годы в этот момент были перечеркнуты одним росчерком пера.

Он ведь вернул своего Учителя, свою наложницу Чу, своего Ваньнина. Он вновь занимается с ним любовью, он в нем и на нем, он проникает в его тело, он берет, порочит, оскверняет и ласкает его.

Тасянь-Цзюнь чувствовал, как стенки кишки Чу Ваньнина туго обхватывают его пылающий желанием огромный член, и знал, что Чу Ваньнин любит и страстно жаждет его.

— Учитель, ты все такой же тесный внутри.

Глаза Чу Ваньнина были плотно закрыты, но все его тело била неудержимая дрожь. С головы до ног он сгорал от вожделения, кожа полыхала алым румянцем, словно он был сильно пьян. Он чувствовал стыд и печаль, но под воздействием афродизиаков эти эмоции были размыты. Словно чернила по бумаге, возбуждение и удовольствие от вторжения Мо Жаня медленно растекались по его телу.

Тасянь-Цзюнь запрокинул голову Чу Ваньнина и, обхватив его за шею, впился зубами в мочку уха, прижав к себе еще крепче. Его член был слишком велик, и теперь, когда он проник еще глубже, дыхание Чу Ваньнина сбилось, брови сошлись, а лицо исказилось в болезненной гримасе.

— Больно? — хрипло спросил прекрасно видевший его реакцию Тасянь-Цзюнь. — Потерпи немного, и я хорошенько тебя выебу. Учитель, я заставлю тебя вспомнить, как это приятно, когда ты делаешь это со мной.

Может быть из-за того, что афродизиак туманил разум, сознание Чу Ваньнина плыло, становясь все менее ясным. А может, дело было в том, что Тасянь-Цзюнь так увлекся, что забыл об обращении «этот достопочтенный» и говорил о себе просто «я», совсем как тогда, когда все это еще не случилось.

В глазах Чу Ваньнина промелькнула неясная искра и глаза, что половину жизни были острыми и холодными как нож, на мгновение стали мягкими и теплыми.

Этот взгляд так возбудил измученного жаждой ответной страсти императора, что он взял его на руки и, сев на заваленную подушками и выделанными шкурами постель, раздвинул его бедра и начал яростно двигаться, снова и снова глубоко пронзая его тело своим огромным членом.

Поначалу, намертво сцепив зубы, Чу Ваньнин изо всех сил сдерживался, чтобы с его губ не слетело ни звука, но по мере того, как движения Тасянь-Цзюня становились все быстрее и яростнее, слушая его тяжелое сбившееся дыхание, постепенно он начал терять контроль, и сдавленные низкие стоны и вздохи начали просачиваться наружу, слетая с его приоткрытых губ. Хотя эти тихие звуки были почти неразличимы, но Тасянь-Цзюнь, казалось, слышал самые развратные крики и стоны и, возбуждаясь все больше, наращивал темп, еще глубже и стремительнее вонзался в его тело.

— Кричи.

— …

— Зачем сдерживаешься? Разве в прошлой жизни ты не кричал, умоляя, чтобы этот достопочтенный трахнул тебя… обхватив ногами талию этого достопочтенного, ты умолял кончить в тебя и не вытаскивать…

Лицо Чу Ваньнина так сильно пылало от стыда, что казалось еще немного и брызнет кровь, а Тасянь-Цзюнь, энергично и неутомимо двигая бедрами, продолжал нашептывать ему о тех до невозможности грязных вещах, что были между ними в прошлом, да с таким удовольствием, словно хвастался драгоценностями из семейной сокровищницы.

Словно под влиянием какой-то навязчивой идеи, Тасянь-Цзюнь становился все более нетерпимым и свирепым. Наконец, он резко откинулся на спину и потянул Чу Ваньнина следом за собой. Уложив его к себе на грудь, он прижался влажными губами к его губам, и углубив поцелуй, резко и глубоко вошел в него под косым углом.

— Ах…

Пронзив его тело под этим углом, он задел ту самую чувствительную точку внутри Чу Ваньнина и сразу почувствовал, как напряженное тело мужчины в его объятьях вдруг расслабилось, и его задний проход стал еще более податливым и влажным от вытекающих из него телесных жидкостей. Словно хвастаясь своей мощью, Тасянь-Цзюнь тихо рассмеялся:

— Доволен? Твой муж по-прежнему самый лучший?

Он не ждал ответа от Чу Ваньнина и знал, что Чу Ваньнин ни за что ему не ответит.

Удовольствовавшись тем, что с таким трудом получил, с самодовольством, которое в этой ситуации выглядело почти жалко, император тихо прошептал:

— Этот достопочтенный знает, что тебе нравится ебаться в этой позе. Каждый раз, когда я трахаю тебя так, ты течешь как сучка. Это и правда так бесстыдно.

Когда он говорил это, его член упирался в то самое место, что вызвало самую сильную дрожь в теле Чу Ваньнина. Погрузившись так глубоко в это так нежно втянувшее его тело, на какие-то мгновения ему просто расхотелось выходить, поэтому, придавив его еще сильнее, он начал двигаться внутри маленькими, но быстрыми толчками. Найденная им точка изначально была самым чувствительным местом Чу Ваньнина, а теперь, подвергшись такой безумно сильной и быстрой стимуляции под афродизиаками, снова и снова ощущая, как очень крупная головка толкается в то самое чувствительное место, заставляя его тело изнемогать в истоме, Чу Ваньнин на какое-то время совсем потерял рассудок. Покрасневшие глаза феникса потеряли фокус. Не в силах больше сдерживаться, он тихо застонал:

— А-а… а-ах…

Но, похоже, для Тасянь-Цзюня эти тихие стоны стали долгожданным признанием и самым большим одобрением. Своими большими руками он еще крепче сжал талию Чу Ваньнина, и, приподнимая и опуская ягодицы, начал трахать быстро, резко, мощно и глубоко:

— Кричи во весь голос, Учитель…

Чу Ваньнин не хотел сдаваться и еще сильнее закусил губу, но в этот момент Тасянь-Цзюнь буквально врезался в то самое болезненно-чувствительное место, от одного прикосновения к которому тело словно прошибало током. От этого ощущения, многократно усиленного хлюпавшей внутри смазкой с афродизиаком, Чу Ваньнин сломался. Как умирающий, что готовится испустить последний вздох, он приоткрыл искусанные губы и с почти беспросветным отчаянием закричал:

— А-а… А-а-ах!

— Как тебе? Нравится, как ученик вставляет тебе? Ты такой тесный внутри, Учитель… Почему ты так затягиваешь своего ученика?

Сейчас Чу Ваньнин был возбужден сильнее, чем когда-либо в прошлой жизни. Потерявшись в своих ощущениях, он почти не слышал, что говорил Тасянь-Цзюнь. Широко открыв затуманенные страстью глаза, совершенно обессиленный, он лежал на широкой груди Тасянь-Цзюня, пока тот, удерживая его тело в таком положении, продолжал грубо и жестко его трахать.

Смешавшись с возбуждающей мазью, скользкая смазка уже превратилась в пену, которая при каждом толчке выплескивалась наружу в месте их соединения, из-за чего бедра Чу Ваньнина стали мокрыми и липкими. Но могло ли это удовлетворить Тасянь-Цзюня?

Его темные с фиолетовым отливом глаза были переполнены страстным желанием и безграничной похотью. Когда Тасянь-Цзюнь уставился в пунцовое лицо своего учителя, на котором боль тесно переплелась с удовольствием, его взгляд стал почти безумным, и он вошел до конца, втиснув в него даже большую часть своих яичек.

Схватив руку Чу Ваньнина, он приложил его ладонь к животу и, продолжая частыми толчками двигаться внутри его тела, тяжело и часто дыша, выдохнул:

— Я у тебя внутри вот тут, видишь, выпирает и толкается здесь. Учитель, ты чувствуешь это?

С каждым движением большой и толстый член проникал глубоко в живот Чу Ваньнина, остервенело толкаясь во влажный задний проход. Из-за этого яростного соития Чу Ваньнин оказался на грани потери сознания. Раскрасневшийся до корней волос, под смущающе громкий звук шлепков кожи о кожу, он, задыхаясь, шептал:

— Ах… а-а-а… Мо… Мо Жань…

Мо Жань…

Мо Жань.

Дни, месяцы и годы стремительно проносились перед его глазами, от юности до зрелости, переплетаясь, образы этого человека из двух миров яркими вспышками мелькали перед глазами. Разбитый на мелкие кусочки разум Чу Ваньнина затопило искренней любовью и страстным желанием, породив эту своего рода иллюзию. Он не понимал, какая жизнь сейчас реальна, а какая осталась далеко позади. Столкнувшись с безбрежным страданием и бескрайним удовольствием, все было разбито вдребезги. Его мир разлетелся на осколки, и теперь, подобно снежным хлопьям, они падали с небес и в каждом отражался Мо Жань… смеющийся и рыдающий, добродетельный и сумасшедший. А потом где-то на границе этого бескрайнего снегопада он увидел, как силуэты императора Тасянь-Цзюня и образцового наставника Мо слились и теперь, сжимая в руках зонтик из промасленной бумаги, мирно и спокойно наблюдали за ним издали этими пурпурно-черными глазами, одновременно добрыми и злыми, добродетельными и порочными. Снегопад все усиливался, так что, в конце концов, и император, и образцовый наставник исчезли, и теперь на границе метели виднелся силуэт изможденного маленького Мо Жаня, каким он увидел его, когда они впервые встретились.

Подросток под бумажным зонтом поднял голову и с грустной улыбкой сказал:

— Господин бессмертный, я ухожу… позаботьтесь обо мне.. ладно?

В последний раз.

Позаботься обо мне.

Вне зависимости от моего желания, после этого сражения, быть может, нас ждет вечная разлука.

Позаботься обо мне. В самом начале ученичества я так долго просил тебя позаботиться обо мне, но ты не обращал на меня внимания. Теперь, в самом конце, я всего лишь оружие зла, и у меня есть лишь это сломанное тело, чтобы переплестись им с тобой. Можешь ли ты не отвергать меня вот такого, потерявшего разум безумца?

Позаботься обо мне. Ладно?

— Мо Жань… — Чу Ваньнин почувствовал, как от страха сердце выскакивает из груди. Придя в сознание, он крепко обнял Тасянь-Цзюня, и из его пересохшего горла вырвалось. — Мо Жань…

Тасянь-Цзюнь ошеломленно замер, ведь в прошлой жизни даже в самые долгие и страстные ночи, как бы нежно они не сливались телами, сколько бы раз не кончали, Чу Ваньнин никогда по своей воле не обнимал его.