Глава 294. Пик Сышэн. Cвязаны[294.1] ночной бурей[294.2]

Предупреждение: 18+детальное описание нетрадиционного секса между мужчинами, один из которых оживший мертвец!

Это было не лучшее место для разговора, поэтому, подхватив Чу Ваньнина, Тасянь-Цзюнь со стремительностью штормового ветра и неистовством ливня вернулся во Дворец Ушань. На карнизе, где раньше стоял Сюэ Мэн, уже никого не было. Впрочем, если подумать, такие хитрецы, как братья Мэй, не могли не понимать, когда лучше временно отступить.

Одним пинком Тасянь-Цзюнь настежь распахнул ворота дворца. Окутанные влажным ветром и дождем, они вошли в сухой и теплый главный зал.

Оставленный для Чу Ваньнина светильник уже погас.

Но Тасянь-Цзюня это уже мало волновало: раз уж мотылек сам не бросился в огонь, пусть и без особого желания, он и сам может стать охотящимся пауком и, обхватив жертву четырьмя парами мохнатых лап, принести добычу в свое логово.

Он резко толкнул Чу Ваньнина на кушетку и неспешно сверху донизу осмотрел побледневшего мужчину, взгляд которого был холоднее льда.

Сейчас он чувствовал, что хочет очень много чего ему сказать, и даже открыл рот, но, в конце концов, лишь с деланным безразличием мрачно выплюнул:

— В чем дело? Неужели этот достопочтенный должен стать тем человеком, чтобы ты снова захотел взглянуть на меня?

Он схватил Чу Ваньнина за подбородок и, запрокинув его голову, заставил смотреть в свои черные глаза. Кожа под его пальцами была влажной и холодной.

— Чу Ваньнин, лучше тебе сразу кое-что уяснить, — процедил он сквозь стиснутые зубы, — на этом свете больше нет образцового наставника Мо. Пусть ты не желаешь это принять, как бы ты не сопротивлялся этой правде, он больше не сможет вернуться.

В сердце Чу Ваньнина словно вонзился шип, его лишенное выражения лицо едва заметно дрогнуло. Такая реакция, несомненно, еще сильнее разожгла ревность Тасянь-Цзюня. В его сердце взметнулось злое пламя, и он резко подался вперед, чтобы накрыть своими губами ледяные губы Чу Ваньнина.

Неторопливо целуя его, он привычно начал снимать с него одежду. Пусть мужчина под ним был слишком твердой косточкой, но он столько лет грыз ее, что, естественно, знал какой у нее прекрасный вкус, если правильно ее расколоть и добраться до мягкого нутра.

Движения и приемы, которыми пользовался Чу Ваньнин, чтобы оказать ему сопротивление, были точно такими же, как и в прошлой жизни. Тасянь-Цзюнь без особого труда, почти играючи, блокировал эти атаки, после чего взял лежащую в изголовье кровати заранее подготовленную чудодейственную таблетку и без предупреждения поднес ее к его губам.

— Так или иначе, мы снова встретились после долгой разлуки, и этот достопочтенный не желает видеть, как ты отдаешься ему с холодным видом и без особого желания. Давай, глотай.

Когда он увидел, что Чу Ваньнин продолжает хмурить брови и изо всех сил пытается вырваться, его глаза похолодели. Он усилил нажим, пытаясь протолкнуть таблетку ему в рот, продолжая давить, пока губы Чу Ваньнина не начали кровоточить. Тогда Тасянь-Цзюнь резко наклонился и присосался к тонким бледным губам, грубо просунув язык внутрь его рта. Лекарство уже размокло, так что он без особого труда смог протолкнуть его языком в горло Чу Ваньнина.

— М-м-м…

Насыщенный ржавый вкус крови таял на губах. Когда его гибкий влажный язык протолкнул размякшую таблетку в глотку Чу Ваньнина, не в силах вырваться, тот был вынужден ее проглотить.

Стоило Мо Жаню отпустить его, и он тут же выгнул спину и, содрогаясь от рвотных позывов, закашлялся.

— Такая неглубокая глотка?

— …

— Когда ты брал у него в рот, что-то я не заметил, что тебе хочется блевануть?

Словно увидев призрака, Чу Ваньнин тут же поменялся в лице. Повернув голову, он, широко открыв глаза, уставился на полное насмешки бледное лицо Тасянь-Цзюня.

— Что, думал, что о твоих с ним делишках никто не знает? — с некоторым самодовольством, но также и нескрываемой досадой продолжил Тасянь-Цзюнь. — На самом деле обо всем, что вы там творили, этот достопочтенный знает как никто другой.

На этих словах он скинул промокшую от дождя верхнюю одежду и забрался на кровать. Мягкое покрывало из звериных шкур тут же упало. Опираясь на вытянутые руки, чуть выгнув широкую спину, он уставился на лежащего под ним человека.

Дождевые капли с его мокрой челки падали на щеку отражавшегося в его глазах Чу Ваньнина.

Взгляд Тасянь-Цзюня потемнел. В какой-то момент он наклонился и, высунув кончик языка, слизнул эти пронизанные светом хрустальные капли. Почувствовав, как тело под ним напряглось, он с усмешкой сказал:

— Почему же ты все еще такой же чувствительный?

Если бы он сказал что-то такое раньше, Чу Ваньнин мог бы разъяриться и крикнуть «убирайся», но сейчас, его почти мертвое сердце было полно скорби и отчаяния, поэтому он лишь закусил губу и не только не стал браниться, но и вообще не издал ни единого звука.

Вот только, будь то кончики пальцев или каждая косточка в его теле, он по-прежнему не мог сдержать легкой дрожи. Как же он ненавидел эту позорную потерю самоконтроля.

Видя его дискомфорт, Тасянь-Цзюнь наоборот начал успокаиваться, чувствуя себя все свободнее и непринужденнее. Глядя на то, как под воздействием зелья растерянное лицо мужчины под ним постепенно заливается румянцем, он неспешно протянул:

— Кстати, он ведь не входил в тебя сзади, не так ли? — его рука опустилась еще ниже, и он прошептал на ухо. — Скажи мне, там ты как и прежде, все такой же тугой?

С таким красивым лицом он говорил такие грязные слова. Его голос становился все более завораживающим и обольстительным, кончики пальцев двигались все смелее и беззастенчивей, а под воздействием любовного снадобья ощущения от его прикосновений казались еще более яркими и возбуждающими. Тасянь-Цзюнь посмотрел на лицо человека, по которому тосковал днем и ночью, и, тяжело сглотнув, охрипшим от страсти голосом произнес:

— Если ты не ответишь, тогда я просто сам попробую войти… позволь мне проверить, скучал ли ты по мне внутри…

Это снадобье оказалось очень эффективным средством и подействовало очень быстро. К этому моменту спина Чу Ваньнина уже онемела, во всем теле не осталось сил даже на то, чтобы двинуть пальцем, так что ему оставалось лишь позволить Тасянь-Цзюню закинуть его ноги себе на плечи и войти в его тело.

Он резко закрыл глаза, и ресницы его затрепетали.

Это было совсем иначе, чем было с Мо Жанем. Тасянь-Цзюнь всегда ленился уделять время на предварительные ласки и был не особо нежен в постели. Чу Ваньнин ясно слышал, как он снимает одежду, а в следующее мгновение уже почувствовал давление его обжигающе горячего члена, который был в полной готовности и жаждал поскорее вторгнуться в его тело.

В этот момент снаружи вдруг кто-то постучал в дверь:

— Ваше величество, старший великий мастер просит вас…

— Убирайся!

Одновременно с этим грубым криком раздался звон разбитого фарфора. Это Тасянь-Цзюнь схватил стоявшую на прикроватном столике чашку и запустил ею в дверь, прежде чем не умеющий правильно расставлять приоритеты слуга не ворвался в комнату.

Дверь в зал тут же захлопнулась и после этого больше никто не осмеливался пытаться войти, чтобы им докучать.

Проведя огрубевшей подушечкой большого пальца по губам Чу Ваньнина, Тасянь-Цзюнь сказал:

— Вот видишь, здесь остались только ты и я. И можем быть только ты и я.

За окном ветер и дождь сменяли друг друга[294.3], грохотал гром и сверкали молнии.

В опустевшем на долгие годы Дворце Ушань император наконец-то принимал на своем ложе того, кто ушел навеки, но все же вернулся[294.4]. Тасянь-Цзюнь сосредоточенно наблюдал за каждым изменением в лице и теле Чу Ваньнина, как под воздействием афродизиака его бледная кожа расцветает румянцем, и чувствовал, что этой ночью возрождается тот огонь, что много лет назад погас в его сердце.

Его наложница Чу, его Ваньнин, его вновь разгоревшийся уголек в мире людей[294.5].

В этот момент за этим пологом все утраченное тепло вновь вернулось в его объятья.

— Больше никто не сможет нас потревожить. Учитель… наложница Чу этого достопочтенного, — Тасянь-Цзюнь прижался к Чу Ваньнину еще сильнее и, наклонившись к его уху, тихо сказал, — говорят, встреча после долгой разлуки прекрасней медового месяца. Ты так долго был в разлуке со мной, и, как видишь, этот достопочтенный не из тех, кто уклоняется от исполнения супружеского долга.

На этих словах его рука скользнула вниз и обхватила ладонь Чу Ваньнина.

Тасянь-Цзюнь поймал судорожно сжатые в кулак дрожащие пальцы и один за одним разогнул их, после чего поднес к своим губам и поцеловал каждый. После этого он с силой потянул руку Чу Ваньнина вниз и заставил крепко обхватить его уже давно отвердевший, перевитый набухшими венами огромный член.

— М-м… — почти намеренно низко и хрипло застонал Тасянь-Цзюнь, похоже желая заставить Чу Ваньнина ощутить стыд от подобного служения мужчине. Пусть Чу Ваньнин уяснит, что это придавившее его сверху тело принадлежит Наступающему на бессмертных Императору, который не страшится ни небесной кары, ни адской бездны, а не этому трусливому образцовому наставнику Мо, который вечно всего боится.

Этот ненавистный образцовый наставник…

От одной мысли о той заботе и ласке, что он получил от Чу Ваньнина в этой жизни, пламя ревности вновь вспыхнуло и обожгло разум Тасянь-Цзюня, раскалив докрасна черные глаза.

Насильно удерживая руку Чу Ваньнина так, чтобы она плотно обхватывала его член, он несколько раз толкнулся в его ладонь и страстно прошептал в раскрасневшееся ухо Чу Ваньнина:

— Любимая наложница, ты чувствуешь это?

— …

— Этот достопочтенный задолжал тебе за эти годы столько милостей, ты ведь сильно соскучился? — его до краев переполняло желание. Он тяжело сглотнул, и его хриплый низкий голос вонзился в плоть и кости Чу Ваньнина. — Ничего, ночь длинная… можем делать это столько, сколько захочешь. Этот достопочтенный обязательно накормит своего любовника, без стыда и досыта.