Очевидно, что он сам жаждал этого до смерти, жаждал так, что сердце безудержно билось о грудную клетку, а глаза покраснели от ревности. Жаждал так, что не мог дождаться, когда же сможет стать еще ближе. Жаждал так, что мучительно сожалел, что не может выпить всю его кровь и проглотить его плоть и кости, навсегда сделав только своим. Однако, не желая это признавать, Тасянь-Цзюнь продолжал утверждать, что именно Чу Ваньнин этого желает, а сам он лишь бескорыстно удовлетворяет желания своего любовника.

И действительно Тасянь-Цзюнь, и только Тасянь-Цзюнь, все еще мог пробудить мертвое сердце[294.6] Чу Ваньнина и вытащить из него хоть какие-то крупицы эмоций живого человека.

Чу Ваньнин вдруг распахнул свои покрасневшие затуманенные страстью глаза и сердито уставился на него. Однако Тасянь-Цзюнь был полностью удовлетворен такой реакцией и с довольным вздохом сказал:

— Как же давно ты так не смотрел на этого достопочтенного. Когда видишь такой взгляд, сразу понимаешь, что это именно ты.

Когда его голос затих, он неожиданно опустил голову и прикусил мягкую мочку уха Чу Ваньнина. Уши изначально были его самым чувствительным местом, а под воздействием снадобья он и вовсе потерял способность себя контролировать, поэтому в тот же миг позвоночник Чу Ваньнина от копчика до шейных позвонков словно прошила молния. Не в силах сдержаться, он содрогнулся и задрожал всем телом! Наконец получив от его тела столь долгожданный отклик, Тасянь-Цзюнь с еще большим пылом принялся облизывать, посасывать и покусывать мочку его уха. Толстый шершавый язык грубо вторгся в покрасневшую ушную раковину и, подражая ритму его члена, принялся ритмично сновать туда-сюда, все сильнее распаляя и увлажняя ее.

Во время сильнейшей ответной реакции на эту стимуляцию Чу Ваньнин услышал, как Тасянь-Цзюнь пробормотал:

— Здесь ведь должна быть серьга…

Этот голос был голосом тирана, подавляющего рвущееся наружу неистощимое пламя гнева, но также и полным беспредельной скорби воем собаки, брошенной у могилы хозяина.

Тасянь-Цзюнь снова и снова целовал то место, которое в прошлой жизни он проткнул серьгой, словно тем самым отчаянно желая доказать, что после возвращения этот человек снова принадлежит только ему. Неожиданно его движения стали более поспешными, резкими и грубыми. Он обхватил руку Чу Ваньнина, вынуждая того поднести его член к тому узкому проходу, по которому он так долго скучал:

— Держи его и сам впусти этого достопочтенного.

Стиснув зубы, Чу Ваньнин попытался вырвать руку из его хватки, но Тасянь-Цзюнь был потрясающе силен и там, где он мог приложить лишь десятую часть силы, у Чу Ваньнина от напряжения выступили вены на руках.

— Сам вставь, — настаивал Тасянь-Цзюнь. С этими словами он почти небрежно прижался головкой к податливому входу.

Круглая и влажная от смазки головка члена пока не вошла, а всего лишь потерлась об анус, но дыхание обоих уже участилось. Тасянь-Цзюнь страстно жаждал свирепо вторгнуться в него прямо сейчас и позволить телу мужчины, о котором столько лет грезил днями и ночами, плотно обхватить его и засосать внутрь.

Что касается Чу Ваньнина, широко распахнув глаза, он еще сильнее закусил уже прокушенную губу. Его дыхание сбилось и участилось, но он так и не проронил ни звука, продолжая сопротивляться и отказываясь повиноваться. В конце концов, он почти с грустью посмотрел на человека перед собой и из его горла все же вырвалось:

— Мо Жань… — и у него тут же перехватило дыхание.

«Мо Жань, ты ведь не такой…

Ты ведь не такой. Это твой отец-наставник… в прошлой и этой жизни... так и не смог…

Не смог позаботиться о тебе.

Две жизни я смотрел, как ты сходишь с ума и как ты умираешь.

Мне действительно стыдно, я заурядно растратил всю жизнь и в итоге потерпел сокрушительное поражение, не сумев спасти тебя».

— Почему ты… — Тасянь-Цзюнь на миг ошеломленно замер, — ты плачешь?

Он и правда плачет?

Он не мог этого понять. В его теле огонь пылал слишком сильно. Похоже, накормив его этим зельем, Тасянь-Цзюнь решил превратить кости Чу Ваньнина в податливую глину, но теперь огонь страсти слишком разбушевался. Только когда Тасянь-Цзюнь заговорил, он осознал, что что-то горячее и влажное выскользнуло из уголков его глаз и скрылось в волосах на его висках.

Странным образом на лице Тасянь-Цзюня отразилось сразу несколько сильных эмоций: вроде злость, а в то же время ревность, как будто растерянность и в то же время…

Чу Ваньнин закрыл глаза.

Он подумал, что, вероятно, сошел с ума, раз в какой-то момент увидел в этой паре черных с фиолетовым отливом глаз след сердечной боли.

Просто показалось.

Однако в повисшей между ними тишине, словно испугавшись, что прямо сейчас он превратится в пыль и навеки исчезнет, Тасянь-Цзюнь вдруг сгреб его в объятия и крепко прижал к себе. Он больше не пытался его убеждать и не принуждал его ни к чему, а просто усадил Чу Ваньнина к себе на бедра и чуть позже, наконец, оторвавшись от созерцания его прекрасного лица, крепко поцеловал.

— Ваньнин… Ваньнин…

Этот поцелуй был влажным и торопливым, болезненным и безумным. Большая ладонь Тасянь-Цзюня погладила талию Чу Ваньнина, а потом вдруг стремительно нырнула под подушки в поисках давно приготовленной бутылочки с мазью, которая пролежала там слишком долго.

Стоило Чу Ваньнину увидеть эту мазь, и его разум словно онемел.

«Яд Вечной Любви».

Однажды Тасянь-Цзюнь уже использовал это средство на нем. Пусть сейчас в его душе царили хаос и скорбь, Чу Ваньнин все же не мог не почувствовать пронизывающий до костей страх. Раньше ему пришлось на себе узнать эффект этой мази, а теперь, когда его уже накормили таблеткой с афродизиаком, Тасянь-Цзюнь, этот безумец, он… он еще и…

Чу Ваньнин бросил все силы на то, чтобы оттолкнуть его, но в его теле почти не осталось сил для сопротивления.

— Нет… Мо Жань… ты не…

— Тс-с, — в темных глазах Тасянь-Цзюня было сложно что-то прочесть. — Этот достопочтенный отличается от него, и когда ты попробуешь, сразу поймешь, что только этот достопочтенный сможет позаботиться о тебе так, что ты будешь полностью удовлетворен. А тот лицемерный святоша, что он вообще мог?

Он окунул пальцы в мазь и без дальнейших разговоров и объяснений ввел их в задний проход Чу Ваньнина. Чу Ваньнин приглушенно вскрикнул, его прямая спина напряглась еще больше, но чем сильнее было его напряжение, тем настойчивее и глубже Тасянь-Цзюнь проталкивал мазь в его тело, стимулируя и растирая его изнутри.

— Все губы искусал, опять люди подумают, что этот достопочтенный обижает тебя, — забавляясь с ним, Тасянь-Цзюнь не сводил с него своих темных глаз. — Как думаешь, что народ подумает, когда это увидит? Хочешь, чтобы все вокруг знали, какой ты на самом деле? Хочешь, чтобы они узнали, что их почитаемый Бессмертный Бэйдоу только с виду такой весь из себя благородный и высоконравственный чистоплюй… а на самом деле обслуживает императора в постели и не счесть сколько раз побывал под этим достопочтенным.

Дыхание Чу Ваньнина стало обжигающе горячим, его спина напряглась до предела, но даже это не помогло сдержать сотрясающую его тело мелкую дрожь.

— Наложница Чу, все эти годы этот достопочтенный часто размышлял о том, что если бы ты был женщиной, может, в итоге наши отношения были бы куда лучше, чем сейчас. Так много лет, ночь за ночью пользуясь моим особым расположением… кто знает, сколько бы детей ты зачал от этого достопочтенного, — липкие пальцы Тасянь-Цзюня двигались внутри тела Чу Ваньнина. Другая его рука нежно поглаживала неустоявшую под этим напором расслабившуюся спину Чу Ваньнина, медленно сдвигаясь на плоский живот с красивыми линиями хорошо накачанного пресса. — В этом случае это было бы благом и для тебя, и для этого достопочтенного, — продолжая ласкать его, с сексуальной хрипотцой в голосе прошептал Тасянь-Цзюнь. — Принимая во внимание, что тогда нас бы связала общая плоть и кровь, мы могли бы сохранить остатки чувств и уважение друг к другу. Тогда вряд ли мы бы пришли к тому, что имеем сейчас.

Очень медленно взгляд Тасянь-Цзюня соскользнул с мокрого от пота лба Чу Ваньнина к его нахмуренным бровям, а потом спустился вниз по прямой переносице к упрямо сжатым тонким губам.

Взгляд Тасянь-Цзюня стал холодным и мрачным:

— Жаль, что это только мечта!

Он вытащил липкий от жирной мази палец. Будь ты даже святой, сколько можно сдерживаться под воздействием сразу двух афродизиаков? Он знал предел Чу Ваньнина.

И он его переступил.

Когда горячая влага вытекла из чуть приоткрытого ануса, у Тасянь-Цзюня тут же пропало всякое желание пошлить и насмехаться. Никто не мог бы понять, какие чувства в данный момент обуревают императора. У того, кто познал вкус самых несравненных красавиц этого мира, сердце зашлось, как у впервые вкусившего запретный плод зеленого мальчишки. Он сожалел лишь о том, что нельзя прямо сейчас раз и навсегда целиком поглотить этого человека и полностью овладеть им, чтобы это тепло в его руках больше не могло исчезнуть навеки в холоде беспросветной ночи.

Он так боялся.

Он так сильно боялся, что Чу Ваньнин покинет его.

Поэтому не собирался зря тратить время и прижал огромную головку своего твердого, набухшего члена к влажному устью, медленно растянул складки, а потом резко ворвался внутрь.

— Ах! — глухо вскрикнул Чу Ваньнин. Сначала его тело напряглось до предела, но когда полыхающий жаром член одним махом вошел в него, оно вдруг резко обмякло. Чу Ваньнин тяжело дышал под Тасянь-Цзюнем, вся его голая спина была мокрой от выступившего холодного пота.

Удовлетворенный Тасянь-Цзюнь закрыл глаза, с головой погружаясь в наслаждение, что захлестнуло его подобно приливу. В этот момент ему вдруг показалось, что он никогда не проходил через смерть, возрождение и одиночество.