— Очень скоро я не буду помнить о вашей доброте… и больше не смогу… не смогу как следует обучаться у вас… вы будете испытывать ко мне отвращение и возненавидите меня…

Он рыдал в голос, спеша произнести эти прощальные слова, пока его разум окончательно не затуманился.

Но Чу Ваньнин ничего не слышал.

Он был здесь, прямо перед ним, но ничего не слышал.

— Простите, что в тот день я сорвал те цветы. Я хотел подарить их вам. Учитель, сегодня я пришел, чтобы… заботиться о вас до тех пор, пока вы не очнетесь, а потом сразу извиниться и все, что у меня в сердце… все рассказать вам.

Его голос звучал так хрипло, словно каждое слово вырывали из горла с плотью и кровью.

— Учитель, спасибо, что вы не отвергли меня и согласились принять… Я и правда, на самом деле…

Сердце вдруг с силой ударилось о грудную клетку, глаза налились кровью. Это был признак того, что Цветок Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия начал укореняться, а также, что наложенный на него любовный заговор начал действовать.

Он резко опустил голову с силой ударившись лбом о землю.

Горькие слезы ручьем лились из его глаз.

— Вы правда очень нравитесь мне.

Ши Мэй тихо вздохнул, кроме живого интереса на его лице появилось что-то похожее на сочувствие.

Впрочем, его сочувствие, так же как и интерес, были весьма поверхностными, так как давно уже никакие чувства не могли проникнуть в глубину его сердца.

В конечном итоге, он подошел к лежавшему на земле Мо Жаню и, обхватив пальцами его лицо, заставил поднять голову. Уставившись в его постепенно теряющие свет разума затуманенные глаза, он тихо спросил:

— Давай, младший брат, скажи мне, чего сейчас ты по-настоящему хочешь?

— Хочу…

И правда, а чего я хочу?

Любоваться осенним пейзажем в Линьи, стоять под Пагодой Тунтянь.

Вот Дуань Ихань улыбается, Чу Ваньнин опустил взгляд.

Старшая сестрица Сюнь Фэнжо из музыкальной труппы, обнажив в улыбке свои острые белые клычки, с горящим от волнения взором, говорит ему:

— Малыш Жань-эр, просто подожди, пока твоя сестрица заработает достаточно денег, чтобы выкупить свободу. Мы вместе уйдем отсюда и заживем счастливо.

Голова была словно в тумане, но он по-прежнему изо всех сил пытался поймать разлетающиеся, словно пух рогоза, обрывки воспоминаний.

— Я хочу воздать добром за благодеяние... не таить… зла… — пробормотал он.

Ши Мэй покачал головой и, подождав еще немного, снова спросил:

— Почему ты этого хочешь?

Мо Жань хрипло и настойчиво продолжил:

— Я хочу… когда-нибудь умереть от руки Учителя.

Ши Мэй на мгновение опешил, но, быстро придя в себя, со смехом переспросил:

— Умереть от руки Учителя?

— Я не хочу становиться демоном… не хочу отправляться в Ад… — снова и снова бессвязно бормотал Мо Жань. — Я не хочу помнить лишь ненависть, Учитель…

Он вырвался из рук Ши Мэя и, упав на колени перед Чу Ваньнином, почти завыл в голос. К этому моменту его глаза уже почти полностью залила багряно-алая киноварь, помутившееся сознание все больше путалось.

— Убей меня.

Под конец он вновь и вновь повторял лишь эту одну единственную сокровенную просьбу:

— Когда я сотворю зло, в первый же день… умоляю, от всего сердца прошу… убей меня.

Обрушившийся на землю проливной дождь поглотил похожие на вой загнанного зверя хриплые рыдания утонувшего в непроглядной тьме юноши. Грохотал гром, сверкали молнии, уныло шумела бамбуковая роща. В ту ночь все цветущие лотосы в Павильоне Алого Лотоса опустились на дно пруда.

Так родилось то, что несло восемь страданий бытия при жизни и вечные сожаления после смерти.

Перед тем как окончательно потерять сознание, Мо Жань протянул руку и крепко ухватившись за полу одежды Чу Ваньнина, в последний раз поднял голову и пробормотал:

— Учитель… вы… позаботьтесь обо мне… позаботься обо мне... ладно?..

Позаботься обо мне.

Сколько невзгод и несбывшихся надежд в этом мире унесла эта стремительно налетевшая буря?

Когда две жизни спустя Чу Ваньнин, наконец, узнал правду, оглянувшись в давнее прошлое, он смутно припомнил, что утром следующего дня он закончил медитировать и вышел из затвора.

Бамбуковая беседка тонула в золотистом солнечном сиянии, цветы яблони и алого лотоса опали и завяли. Хотя листья и ветви еще хранили ускользающее благоухание, очень скоро и ему суждено было исчезнуть, обратившись в пыль с последними упавшими на землю лепестками.

Дождь уже закончился. Чу Ваньнин несколько раз моргнул, потом обернулся и увидел Ши Мэя, который стоял у каменного стола и заваривал чай. За поднимающейся от плиты тонкой струйкой водяного пара лицо Ши Мэя казалось невероятно нежным и прекрасным. Увидев, что Чу Ваньнин очнулся, Ши Мэй улыбнулся:

— Учитель.

— Почему бы тебе не вернуться к себе, чтобы отдохнуть? Ты ведь присматриваешь за мной уже третий день. Иди, пусть тебя сменит Мо Жань.

Горячая янтарная жидкость в налитой доверху чашке чая была похожа на переполняющие сердце заветные мечты.

Ши Мэй подал ему чай и с легкой улыбкой сказал:

— Сегодня я все еще должен охранять Учителя. А-Жань ведет себя как ребенок. После того, как Учитель его наказал, все никак не может избавиться от обиды в своем сердце.

Чу Ваньнин был поражен:

— Он не приходил?

Ши Мэй опустил взгляд. Завеса густых черных ресниц опустилась словно две грозди цветочных тычинок на первых весенних цветах. Издав неопределенное «хм», он после паузы ответил:

— Не приходил. Пошел в библиотеку помогать главе приводить в порядок архив.

В этот момент Чу Ваньнин испытал неприятное чувство потери, а также некоторую досаду.

Изначально он рассчитывал, что, оставшись наедине с Мо Жанем, сможет воспользоваться возможностью поговорить с ним по душам о том деле с сорванными цветами. Все-таки в тот день он и правда был слишком строг с ним…

Он еще никогда не сталкивался с тем, чтобы его ученики так грубо нарушали установленные запреты, однако, оглянувшись назад и все тщательно обдумав, он почувствовал, что выбранное им наказание было слишком жестоким.

Однако в итоге Мо Жань даже не захотел прийти, чтобы повидать его и составить ему компанию, пока он находился в затворе.

Чу Ваньнин закрыл глаза.

— Учитель, выпейте чаю.

Еще долгое время он не отвечал. Потом все же потянулся к тонкой белой руке Ши Мэя и принял полную чашку ароматного чая. Сдув с янтарной жидкости тонкие, как шелк, нити пара, он выпил ее одним глотком.

Чай был налит до краев, так что, когда он принял чашку, несколько капель упали на его одеяние.

Всегда внимательный к мелочам Ши Мэй, заметив это, улыбнулся и предложил:

— У меня есть платок.

— Не надо, — Чу Ваньнин достал белый платок с вышитыми яблоневыми цветами и, опустив голову, стал стирать пятно от чая.

— Какой красивый платок, похоже вы приобрели лучший, из тех что есть в городе, — мягко сказал Ши Мэй. — Учитель сам купил его?

На мгновение Чу Ваньнину захотелось сказать, что все не так, и этот платок ему подарил Мо Жань. Сам его вышил. И подарил ему в благодарность за наставничество.

Но он был не в настроении и не хотел разговаривать. К тому же непонятно почему ему было как-то стыдно об этом говорить.

Так что, помолчав, Чу Ваньнин лишь неопределенно хмыкнул и, сложив платок, спрятал его за пазухой.

Убрав платок, он тихо вздохнул.

В тот день ярко светило солнце, бушевавшая ночью гроза оставила после себя лишь прибитые ливнем опавшие цветы на перилах беседки и обильную росу на листьях лотоса.

— Прошлой ночью был сильный дождь?

Этот вопрос застал Ши Мэя в тот момент, когда он убирал со стола чайные принадлежности. Его пальцы на мгновение застыли, а зрачки расширились и потемнели:

— А?

Чу Ваньнин перевел взгляд на пруд, полный опавших лепестков и поникших цветов лотоса и равнодушно обронил:

— Все цветы опали.

Ши Мэй опять расцвел улыбкой и аккуратно поставив на стол ту чайную чашку, что сжимал в руках, невозмутимо ответил:

— Прошлой ночью была гроза с ливнем. Немного пошумело, а затем все стихло. Сегодня весь день будет хорошая погода, так что, когда земля немного подсохнет, я вымету со двора все опавшие цветы и листья.

Чу Ваньнин больше ничего не сказал.

Утренняя заря была подобна роскошной алой парче, а если вглядеться вдаль, то, казалось, что в умытых водой небесах с восходом солнца закружились золотые перья.

И правда… был на редкость погожий день.