— Подойди.

Поджав губы, Чу Ваньнин нацепил на лицо свое обычное холодное выражение и безучастно спросил:

— Не понравилось пение? Что-то рано закончилось ваше гуляние.

— Какая разница, понравилось мне или нет, — сказал Мо Жань, — Одно и то же, все мелодии и песни похожи друг на друга. Надоело.

Оправив длинные рукава, он развел руки и притянул Чу Ваньнина в свои объятья. На самом деле, он и не собирался расспрашивать, где тот находился. В конце концов, Чу Ваньнин никогда не был ручным, и ему скорее показалось бы странным, если бы тот послушно сидел в надводном павильоне и никуда не выходил.

Заставив Чу Ваньнина сесть себе на колени, он поцеловал его в щеку, после чего уткнулся лицом ему в шею.

— Этот достопочтенный только что видел сон.

— Хм?

— В моем сне… именно ты учил меня писать.

Чу Ваньнин пораженно замер, сердце его пропустило удар. Однако Тасянь-Цзюнь так глубоко погрузился в собственные воспоминания, что не обратил внимания на его странную реакцию и продолжил говорить, не замечая искренней скорби и светлой печали собственном голосе.

— Я по пять-шесть раз не мог правильно написать один простой иероглиф, и хотя ты очень сердился, но не отказался от меня, — сказал Мо Жань. — Ты держал мою руку, за окном кружились лепестки цветов, и я видел…

Он был настолько сильно увлечен воспоминаниями о своем «сне», что даже перестал называть себя «этот достопочтенный».

На какое-то время он замолк. Странное дело, но в эту минуту Мо Жань вновь был похож на того незрелого и уязвимого юношу:

— И я увидел, что на бумаге написано «читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо», — упомянув об этом, он растянул губы в улыбке, которую трудно было назвать довольной или злой. — Подобные вещи можно увидеть лишь во сне.

Он поднял голову и, встретившись с полными беспокойства глазами Чу Ваньнина, начал приходить в себя, постепенно возвращаясь к холодной отрешенности, присущей Тасянь-Цзюню:

— Знаешь, почему этот достопочтенный вдруг воспылал желанием увидеть тебя?

— …

Вытянув руку, он коснулся холодной щеки Чу Ваньнина.

— В том сне ты был так хорош собой, — лишенным эмоций тоном продолжил Тасянь-Цзюнь. — Ты выглядел таким возвышенным и красивым, что этот достопочтенный до сих пор не может забыть, поэтому решил прийти и посмотреть на тебя настоящего.

Чу Ваньнин опустил взгляд.

— Я испугался, что больше не ненавижу тебя, а я хочу тебя ненавидеть, — сказал Мо Жань. — Иначе я…

Он вдруг запнулся.

«Иначе — что? Иначе у меня не будет возможности потворствовать самому себе, иначе я не смогу идти вперед, опускаясь все ниже и ниже, иначе я не знаю, как мне продолжать эту разрушенную жизнь.

Мне необходимо ненавидеть тебя, я не могу это изменить, не могу позволить себя признать, что моя ненависть — лишь ошибка».

— Ваньнин, — в конце концов, он просто закрыл глаза и тяжело вздохнул, — ведь по итогу в этом мире остались лишь мы с тобой.

В этот момент сердце Чу Ваньнина будто полоснули ножом. Он уже собирался ответить, как вдруг почувствовал себя так, словно, стоя на краю утеса, сделал неверный шаг, упал… и внезапно очнулся!

Чу Ваньнин резко открыл глаза, но перед глазами была лишь кромешная тьма. Он мог слышать, как его сердце бьется, словно боевой барабан, его бросило в холодный пот, а перед мысленным взором, как наяву, все еще стояло полное тоски и печали мрачное и холодное лицо Наступающего на бессмертных Императора.

От нахлынувших воспоминаний прошлой жизни ему не хватало воздуха, его била нервная дрожь, и все волоски на теле встали дыбом. Как назло воспоминания продолжали накатывать на него, грозясь свести с ума и полностью уничтожить его разум.

Судорожно сглотнув, он подумал: «Где… я?»

Где он?..

Почему ничего не видно? Почему перед глазами так темно?

Сознание путалось, и прошло довольно много времени, прежде чем Чу Ваньнин, наконец, смог вспомнить о том, что случилось на горе Лунсюэ.

Медленно приходя в себя, он тихо пробормотал:

— Мо Жань…

В тот же миг к его щеке вдруг прикоснулась нежная мягкая ладонь.

Чу Ваньнин почувствовал, как чужая рука сместилась ниже и обхватила его за подбородок, после чего большой палец медленно погладил его губы. Он услышал нежный и тихий смех, а потом кто-то, явно прибегнувший к технике изменения голоса, сказал:

— Я так долго ждал, пока ты наконец проснешься.