Он не стал продолжать, а только рассмеялся, неосознанно облизнув губы бледно-розовым кончиком языка. После этого он сидел молча, ожидая, пока Чу Ваньнин озвучит свою догадку. Чу Ваньнин не спешил с выводами, но Ши Мэй его не торопил, терпеливо дожидаясь ответа. В конце концов, сейчас он был совершенно свободен от всех дел, и у него было все время мира. Вот только время шло, а Чу Ваньнин по-прежнему так ничего и не ответил. Ши Мэй все сильнее хмурил брови. Может, у него и было много свободного времени, но терпения могло и не хватить.

— В конце концов, ты будешь угадывать?

— Проваливай, — наконец, отозвался Чу Ваньнин.

Ши Мэй совсем потемнел лицом:

— Сейчас ты целиком и полностью в моих руках и должен понимать, что ты можешь себе позволить, а чего нет.

— …

— Чу Ваньнин, ты не в том положении, чтобы выставлять мне условия. Тасянь-Цзюнь не отличался большим умом, и, возможно, не всегда мог сравниться с тобой, когда речь шла о стратегии и долгосрочном планировании, но я совсем другой, — сделав паузу, Ши Мэй холодно продолжил, — ты в моих руках, и для тебя же лучше быть немного послушнее и сговорчивее.

Так и не дождавшись ответа, он перешел на еще более жесткий тон:

— Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому[253.2]. Не рассчитывай, что если ты ничего не скажешь, то я с тобой ничего не сделаю.

На этих словах его длинные белые и холодные пальцы легли на пояс Чу Ваньнина. Словно разрезающий рыбу острый нож, они неспешно заскользили по краю плотно прилегающей к телу ткани.

— Послушай, я считаю до трех. Если ты не откроешь свой рот, пеняй на себя, последствия будут лишь на твоей совести, — на этих словах в глубине глаз Ши Мэя вспыхнул тусклый огонек.

На самом деле он и сам не знал, хочет ли чтобы Чу Ваньнин догадался или все же не желает этого. Впрочем, сейчас было уже не важно, догадается он или нет. Пути назад не было, и сейчас он думал лишь о том, каким образом ему раскрыть свою подлинную личность.

Конечно, это будет достаточно волнительно и даже жестоко, но, в конце концов, этот человек играл с ним две жизни, и теперь, когда ему удалось выиграть, он хотел тщательно облизать плод своей победы.

— Раз.

Казалось, перед глазами забрезжил луч надежды на успех и безоговорочную капитуляцию.

— Два.

Что чувствует сейчас Чу Ваньнин? Гнев? Скорбь? Страх?

Сгорая от нетерпения, Ши Мэй чуть приоткрыл губы и полусерьезно, полушутя произнес:

— Три… Что ж, наложница Чу и правда очень добродетельна, не удивительно, что Тасянь-Цзюнь так хотел, чтобы удовлетворение плоти стало и твоей дурной привычкой… Раз уж ты не угадал, значит мы сразу перейдем к той части, где я буду груб и бесцеремонен. Ты…

— Хуа Биньань, — голос был холоднее льда.

Пальцы Ши Мэя едва заметно дрогнули, и рука, готовая развязать пояс Чу Ваньнина, застыла на полпути. После этого он со смехом сказал:

— Угадал, правда, лишь наполовину. А дальше?

— …

Он буквально излучал лисью хитрость и лукавство, однако, если на лице других людей подобное выражение выглядело бы отвратительно непристойным, Ши Мэй, благодаря природной красоте и изяществу, даже сейчас был подобен отражению лотоса в чистой воде.

Он был твердо уверен, что Чу Ваньнин не сможет добраться до последнего слоя правды, он был очень доволен собой, он…

— Я бы предпочел, чтобы ты и правда умер.

Улыбка примерзла к лицу Ши Мэя. Спустя несколько мгновений он спросил:

— Что ты сказал?

В голосе лежащего на кровати человека не было ни капли жара эмоций, лишь проникающий до костей холод.

— В прошлой жизни, в тот день, когда небеса раскололись и начался сильный снегопад, я бы предпочел, чтобы ты и правда умер.

Ши Мэй уставился на него. Все заранее заготовленные слова встали поперек горла, не находя выхода.

Поднятая рука так и замерла в воздухе. Вмиг утратив почву под ногами, он совсем растерялся и не понимал, что ему теперь делать и как поступить.

— Ши Минцзин, — словно пчелиное жало, тихий вздох безжалостно вонзился в его ошеломленный разум. — Это ведь ты?

— …

Хотя его слова прозвучали как вопрос, в тоне Чу Ваньнина не было и капли сомнения.

Ши Мэй опустил ресницы, пряча за ними выражение глаз. Чуть погодя, он усмехнулся:

— Я не умер, к твоему сожалению.

Он не захотел признать себя побежденным, однако по его голосу чувствовалось, что он все-таки немного разочарован.

— Я действительно Ши Минцзин из твоей другой жизни, — сказал он, — и пришел сюда из мира Наступающего на бессмертных Императора Тасянь-Цзюня. Я вовсе не тот ребенок, что следовал за тобой в этой жизни, — помолчав, он добавил, — нужно уметь отвечать за свои слова, давай я развяжу тебя.

С этими словами он ослабил вервие бессмертных, а после этого положил руку на закрывающую глаза Чу Ваньнина шелковую ленту и, использовав крупицу духовной силы, с легкостью снял ее.

Непроницаемый взгляд персиковых глаз встретился с таким же бесстрастным взглядом глаз феникса.

— Надеюсь, Учитель в добром здравии.

Мысленно Чу Ваньнин уже подготовил себя к тому, что увидит, поэтому сейчас выглядел лишь немного более мрачным, чем обычно. Окинув Ши Мэя холодным взглядом, он сказал:

— Ты все еще помнишь, что я твой учитель?

Услышав его слова, Ши Мэй нежно рассмеялся в ответ, и Чу Ваньнин, наконец, понял, какой острый стилет всегда скрывался за этой его мягкостью и нежностью.

— Ну, конечно, я помню. Я никогда не забуду, что когда-то милостивый государь держал надо мной свой зонт.

Телесная слабость Чу Ваньнина никак не отразилась на его непреклонном характере и врожденном упрямстве. Какое-то время он просто смотрел на Ши Мэя, прежде чем ледяным тоном, медленно и внятно процедил сквозь зубы:

— Ты мерзавец.

Ши Мэй рассмеялся:

— Это вы позволили мне победить[253.3], — помолчав немного, он снова вернулся к тому, что его волновало. — И все-таки, когда Учитель догадался, кто я? В прошлой жизни?

Чу Ваньнин лишь холодно взглянул на него и ничего не ответил. В его глазах можно было прочесть злость и негодование, но самой яркой эмоцией, затмившей все прочие, было разочарование.

Поразмыслив, Ши Мэй предположил:

— Нет, это не могло случиться в прошлой жизни. Если бы тогда ты знал, что Хуа Биньань — это я, то, разорвав время и пространство, сразу же рассказал бы об этом Хуайцзую, — он взглянул на него из-под похожих на перья густых ресниц. — Значит, это случилось в этой жизни. Иными словами, совсем недавно, не так ли?.. Наверняка на горе Лунсюэ ты слышал, как я говорил с Мо Жанем.

— …

— Ну да ладно, это уже неважно, — с улыбкой продолжил Ши Мэй. — Так или иначе, теперь ты в моих руках и больше не сможешь сбежать.

Несмотря на тяжесть молчания, Чу Ваньнин не проронил ни звука.

На самом деле, из всех троих его учеников, самым непонятным для него был именно Ши Минцзин. Тогда он согласился принять этого ученика, потому что Ши Мэй казался почтительным, послушным, доброжелательным, радушным, способным к сопереживанию, готовым разделить печали и тревоги других людей и поспешить на помощь любому, кто в этом нуждался. Все эти качества вызывали восхищение и уважение Чу Ваньнина, и именно потому, что самому ему их сильно не хватало, он принял этого ученика и очень его ценил.

Но иногда он все же чувствовал, что с ним что-то не так. Например, Сюэ Чжэнъюн говорил, что Ши Мэй — сирота, подобранный им во время военной смуты, однако, говоря о своем жизненном опыте, Ши Мэй иногда путался, противореча самому себе. Обычно так бывает, когда кто-то наврал, а потом забыл мелкие детали собственной лжи.

Кроме того, иногда в некоторых, казалось бы, обычных ситуациях Ши Мэй вел себя довольно странно… словно хорошо прирученный свирепый пес: на первый взгляд такой зверь кажется очень послушным, но стоит ему учуять запах крови, и он не может сдержаться, а природная жестокость прорывается наружу в зловещем блеске глаз.

Однако, наблюдая за ним на протяжении нескольких лет, Чу Ваньнин ни разу не видел, чтобы Ши Мэй вел себя бесчестно или беспринципно, поэтому решил, что его подводят глаза, и ему просто мерещится, будто из букетов цветов и гор парчи торчит синяя оскалившаяся морда[253.4].

В обычной жизни Чу Ваньнин был похож на ежа: все его тело было колючим, а живот мягким и уязвимым. Именно под своим нежным брюшком он прятал своих учеников и всех тех, кто к нему хорошо относился.

Что касается Ши Мэя, то в отношении него он долго балансировал на грани недоверия. Из-за оговорок и странностей в его поведении он продолжительное время испытывал и перепроверял его, однако в итоге все же решился довериться ему. И вот теперь острый нож вонзился в брюшко ежа, и горячая кровь хлынула на землю, заливая все вокруг.

— Как много событий из прошлого ты помнишь? — продолжал допытываться Ши Мэй.

— …

— Разве тогда ты не оставался лишь сторонним наблюдателем? Так зачем теперь препятствовать мне?

— …

Гнев за случившееся в прошлой жизни жег изнутри, и теперь, когда в этой жизни он мог, наконец, спросить с него, Ши Мэй не мог и не хотел останавливаться:

— Почему ты, в конце концов, так и не убил Наступающего на бессмертных Императора, да еще и помог ему переродиться?

Услышав этот вопрос, Чу Ваньнин, наконец, поднял взгляд и ответил:

— Он не похож на тебя.

Ши Мэй на мгновение запнулся, но потом все же спросил:

— И в чем разница? Меня можно обвинить лишь в коварных планах. Разве не его руки обагрены кровью?

Чу Ваньнин пристально посмотрел на него:

— Ты сам прекрасно знаешь, что за ядовитую дрянь посадил в его сердце.

— Ну и что с того? Даже если я посадил в него паразита, разве это не он убивал людей? — возразил Ши Мэй. — В прошлой жизни ты своими глазами видел, как он отнял жизни у половины живых существ своего мира. Сюэ Чжэнъюн, Ван Чуцин, Цзян Си, Е Ванси… от чьих рук пали все эти люди?

Он медленно поднял руки, рассматривая свои длинные пальцы с аккуратно закругленными гладкими ногтями и пару изнеженных, идеально чистых и во всех смыслах безупречных ладоней.