Он уже собирался разозлиться, но, подняв глаза, увидел, что эта его персональная «маленькая неожиданность», подняв удивительно красивое, но все еще немного по-детски наивное, лицо, со всей серьезностью и очень искренне пообещала:

— Когда повзрослею, я куплю для Учителя много сладостей! — обращенное к нему лицо излучало безграничную нежность и теплоту. — Я куплю для вас самые лучшие конфеты и сладости, сколько захотите, ведь моя мама учила меня, что нужно воздавать добром за благодеяние.

Не слишком преуспев в учении, этот ребенок долгое время жил в доме развлечений, поэтому его речь иногда выглядела довольно странно, а используемые им выражения звучали до смешного нелепо и не могли точно донести его мысль.

Однако Чу Ваньнин все понял и ошпаренный этими искренними словами, на несколько мгновений ошарашенно уставился на Мо Жаня, а потом быстро опустил глаза, так и не проронив ни слова.

Спустя некоторое время, когда вино, наконец, перестало жечь ему горло, Чу Ваньнин, неловко откашлявшись, с деланным равнодушием произнес:

— В будущем не повторяй эти глупости. И еще… — внезапно его охватило любопытство, — есть кое-что, о чем я хочу спросить у тебя.

— Конечно, Учитель, спрашивайте.

Чуть поколебавшись, Чу Ваньнин с некоторым смущением все же спросил:

— Тогда перед Пагодой Тунтянь было так много людей, почему ты поклонился именно мне?

Юный Мо Жань открыл рот, чтобы ответить…

В этот же миг его воспоминание неожиданно резко оборвалось.

Тасянь-Цзюнь с кувшином вина в руке встал прямо напротив впавшего в оцепенение Чу Ваньнина. Подняв палец, он бесцеремонно ткнул его в лоб.

— Что с тобой?

Приходя в себя, Чу Ваньнин медленно сфокусировал взгляд на стоящем перед ним Тасянь-Цзюне, на бледном лице которого застыло мрачное выражение человека, не знающего, что такое жалость. Хотя он был по-прежнему красив, однако внешняя красота не могла скрыть внутренней жестокости этого тирана. Этот дикий зверь с парой острых соколиных глаз уже давно не был тем пылким юношей, которого он помнил.

Все это в прошлом.

Чу Ваньнин вдруг почувствовал себя очень вымотанным и невероятно уставшим. За все эти годы, что ему пришлось провести в заточении, он еще никогда не чувствовал такой мучительной безнадежности. Внутри него царил такой раздрай, что сейчас он просто не представлял, как сможет смотреть в лицо мужчине, что стоял перед ним.

Чу Ваньнин отвернулся.

Большая холодная рука схватила его за подбородок и насильно развернула его лицо обратно. В глазах феникса отразился последний алый луч заходящего солнца вместе с утонувшим в густом мраке немного хмурым лицом Наступающего на бессмертных Императора.

— Ты все еще сердишься?

Чу Ваньнин закрыл глаза. После продолжительной паузы он хрипло ответил:

— Нет.

— Жар спал? — прежде, чем Чу Ваньнин успел ответить, Мо Жань отпустил его подбородок, чтобы пощупать лоб, после чего констатировал скорее для себя. — Да, спал.

Он сел и, сняв глиняную печать с кувшина с вином, сказал:

— Раз уж ты выздоровел и гнев твой поутих, составь компанию этому достопочтенному. Давай выпьем.

— …

Прекрасно осознавая, что за спиной Наступающего на бессмертных Императора стоит невидимый закулисный злодей, и что, казалось бы, такой мирный и спокойный Пик Сышэн на самом деле полон скрытых опасностей, Чу Ваньнин ясно понимал, если не может позволить себе спугнуть притаившуюся в траве змею, поэтому должен вести себя как обычно. И все же, когда, наливая вино, Мо Жань как бы между прочим сказал:

— Это «Белые Цветы Груши», твое любимое вино, — в ту же минуту он словно выпал из реальности. Знакомое благоухание наполнило воздух, в какой-то миг отрезав его от этого мира и превратив в явь его похожее на мечту воспоминание.

Это и правда было первое вино, которое он попробовал в своей жизни, и жизни не хватит, чтобы он забыл его.

Чу Ваньнин поднял глаза и посмотрел на наливающего вино человека. Он знал, что Мо Жань, конечно, уже не помнит, как все было. Внезапно сердце пронзила тупая боль, а горло наполнилось нестерпимой горечью, поэтому он поднял чарку и залпом осушил ее до дна.

Вино было слишком крепким, поэтому, если пить его так, то точно поперхнешься. Только сейчас для Чу Ваньнина это было спасительной соломинкой, за которую он тут же ухватился. На этот раз, когда вино обожгло его горло, он не стал сдерживаться. От сильного кашля его глаза покраснели, ресницы намокли, а из глаз брызнули слезы…

Мо Жань замер в растерянности. На миг в его глазах промелькнула какая-то неясная эмоция. Однако очень скоро он вновь насмешливо прищурил глаза и, растянув губы в глумливой ухмылке, спросил:

— Учитель, что случилось? Почему ты плачешь?

Чу Ваньнин попытался сдержать слезы. Пусть у него разрывалось сердце, пусть страдание разъедало его душу, даже зная всю правду, он все равно не может ничего сделать.

Если только уничтожить Цветок Вечного Сожаления.

Если только найти закулисного злодея.

Если только умереть самому.

Но до тех пор он должен терпеть и скрывать свои мысли ото всех.

Притворившись, что ничего не знает, сделав вид, что кипит от злости, Чу Ваньнин закрыл глаза и, изо всех сил стараясь держать спину ровно, хрипло сказал:

— Вино.

Мо Жань насмешливо протянул:

— Вино слишком крепкое?

Не ответив, Чу Ваньнин снова наполнил чарку до краев и одним махом осушил обжигающий нутро напиток.

— Почему ты поклонился именно мне?

Широко распахнув глаза, он пристально вглядывался вдаль, туда, где в вечерней мгле все еще можно было рассмотреть торжественно возвышающуюся над окрестностями Пагоду Тунтянь. В это мгновение он вдруг ясно осознал, что тот юноша, что с улыбкой ответил ему тогда: «Потому что ты понравился мне, и я почувствовал, что ты добрый», — больше никогда не вернется.

В человеческой жизни есть восемь страданий бытия… Рождение, старость, болезнь, смерть. Любовь и разлука. Невозможность достижения цели. Встреча с тем, что ненавистно. Пять пылающих инь. Все вместе это называется Вечное Сожаление.

Когда-то у него было столько возможностей, чтобы во всем разобраться и увидеть подлинную картину, но он упустил их все. И вот теперь, наконец, узнав истинную причину искажения натуры Мо Жаня, сам он оказался калекой, который ничего не способен исправить.

Этой ночью, Чу Ваньнин долго смотрел на спящего рядом Мо Жаня. Белое, как бумага, некогда такое чистое и открытое лицо покрыла плотная холодная тень.

Этот человек жил ненавистью и обидой.

Когда-то Мо Жань одним взмахом меча разрубил их связь, и его сердце похолодело от ужаса, когда же он вынудил его лечь под него, его сердце умерло.

Этой бескрайней темной ночью, внутри алькова за прозрачным пологом было так холодно и одиноко. Лежа рядом с Наступающим на бессмертных Императором, Чу Ваньнин, который, наконец, постиг истину, чувствовал лишь, что прошлая ненависть, обида, охлаждение и отчуждение, что когда-то убили его сердце — все это лишь нелепая ошибка.

Сердцевина Мо Жаня уже давно была отравлена ядом паразита, и все его действия и поступки изначально не были истинными желаниями и стремлениями его сердца.

Обладавший безграничной властью Наступающий на бессмертных Император давно уже был пойман в клетку и закован в железные цепи, а сам он, его Учитель, ничего не мог с этим сделать. Не зная, сколько пар глаз из тьмы следит за каждым их шагом, он даже не мог позволить себе раскрыть эту правду кому-то еще. Более того, даже в отношении Мо Жаня ему нельзя было демонстрировать хотя бы толику сочувствия и мягкости. Ему оставалось только ненавидеть, роптать, быть холодным и отчужденным.

И только глубокой ночью, в тишине Дворца Ушань за этим плотно задернутым пологом, когда Мо Жань крепко уснул, Чу Ваньнин мог позволить себе чуть приподняться и погладить его бледное лицо.

Только сейчас он мог тихо и мягко прошептать:

— Прости, твой наставник не смог защитить тебя.