Глава 191. Учитель, я и Сюэ Мэн…

В этом мире после Чу Ваньнина самым важным для Мо Жаня человеком был Ши Мэй.

Когда-то Мо Жань верил, что влюблен в Ши Мэя. Хотя впоследствии понял, что это не так, это никак не сказалось на его намерении хорошо относиться к нему и заботиться о его благополучии.

Пусть даже он чувствовал, что постепенно Ши Мэй отдаляется и становится ему чужим, он все равно считал этого высокого и элегантного мужчину своим другом. Теперь он знал, что ту чашу с пельмешками он принес ему по распоряжению Чу Ваньнина, однако разве от этого Ши Минцзин перестал быть Ши Минцзином?..

Это был все тот же верный друг, улыбка которого поддерживала его в самые темные времена, всегда готовый протянуть ему руку помощи. Когда он был одинок и отвержен, Ши Мэй стал для него старшим братом, который утешал его и заботился о нем.

Ему пришло в голову, что вообще-то Ши Мэй тоже сирота и во всем мире у него больше нет близких людей. Тот же Сюэ Мэн слишком надменен и заносчив, и хотя они дружат уже много лет, за все эти годы Ши Мэй так и не начал обращаться к нему по имени, продолжая называть его «молодой господин».

Выходит, единственным человеком, которого Ши Мэй мог назвать своим другом, был он сам.

А в итоге именно он ранил его в самое сердце.

Прячущийся в бамбуковой роще Сюэ Мэн, скрестив руки на груди, долго наблюдал, как Мо Жань абсолютно неподвижно сидит и вертит в руках серебряный гребень, словно глубоко задумавшись о чем-то.

Прождав еще полчаса, Сюэ Мэн так и не увидел никаких подвижек и начал чувствовать себя идиотом…

Как ему вообще в голову взбрело, что у Учителя могут быть какие-то особые отношения с Мо Жанем? У него в голове что-то переклинило или что?.. Чем больше он топтался на месте, тем более ужасно и неловко себя чувствовал. В конце концов, собираясь уйти, он развернулся на месте и совершил ту же ошибку, что до этого Мо Жань.

Расслабившись на мгновение, он перестал контролировать звук своих шагов.

Мо Жань тут же вскочил на ноги и, отодвинув занавес, крикнул:

— Кто?

— …

Под серебристым светом луны сконфуженный Сюэ Мэн с напускным безразличием неспешно вышел из тени бамбуковой рощи и, пряча глаза, негромко кашлянул.

Мо Жань даже на миг остолбенел:

— Ты что здесь делаешь?

— Окружному начальнику можно даже пожары устраивать, а простому человеку и лампы зажечь нельзя[191.1]? — Сюэ Мэн все еще отводил взгляд, не решаясь взглянуть на Мо Жаня, и хотя за словом в карман он не лез, покрасневшее лицо выдавало его с головой. — Я тоже просто захотел проведать Учителя.

Мо Жань нутром чуял, что Сюэ Мэн, скорее всего, зачем-то следил за ним. От этой мысли его лицо невольно помрачнело, однако, прежде чем Сюэ Мэн что-то заметил, он быстро взял себя в руки и натянул маску невозмутимости.

— Раз уж пришел, то проходи, посиди немного.

Сюэ Мэн отказываться не стал и сразу направился к бамбуковой беседке.

— Что пить будешь? Чай или что покрепче? — спросил Мо Жань.

— Чай, — ответил Сюэ Мэн, — от любой выпивки я быстро пьянею.

На столе стояли чай и вино. Когда Мо Жань разжигал маленькую глиняную плитку, вспыхнувший в ночи огонек выхватил из темноты черты его лица и силуэт. Он бросил в чайник ингредиенты для приготовления «Восьми сокровищ» и поставил на плиту. Два брата, один — сидя на скамье, другой — оперевшись спиной на столб беседки, какое-то время молча ждали, пока вскипит чайник.

— Почему ты здесь так рано? Ведь Ши Мэй должен был оставаться на страже до полуночи, — наконец, спросил Сюэ Мэн.

— Мне нечем было себя занять, вот я и пришел пораньше, – ответил Мо Жань, а потом с улыбкой добавил, — а ты разве здесь не по той же причине?

Сюэ Мэн подумал, что, похоже, все так и есть.

Мо Жань, должно быть, так же как и он сам, всего лишь хотел позаботиться об Учителе и ничего более. В конце концов, после той битвы во время первого Небесного Раскола, Мо Жань постепенно начал меняться к лучшему и теперь, по прошествии многих лет, сильно отличается от того мелочного скупердяя, которого он знал когда-то. Ценой своей жизни Чу Ваньнин смог спасти своего ученика, и со временем тот вырос уважаемым, порядочным и приличным человеком.

Опустив ресницы, Сюэ Мэн на миг задумался, а потом вдруг рассмеялся.

— Ты чего? — спросил Мо Жань.

— Ничего, просто вспомнил последнее затворение Учителя. В то время ты еще не помирился с ним и за все десять дней лишь раз пришел повидаться. Даже не взглянув на него, ты сразу же заявил, что тебе недостает умений, поэтому у тебя не выйдет хорошо присматривать за ним во время медитации, и убежал помогать отцу приводить в порядок архив. Тогда в глубине души я был очень зол на тебя и даже подумать не мог, что спустя семь лет ты так изменишься.

Помолчав, Мо Жань ответил:

— Люди меняются.

— Появись у тебя шанс вернуться на семь лет назад, ты бы остался или снова сбежал?

— А ты как думаешь?

Сюэ Мэн всерьез задумался об этом, а потом сказал:

— Боюсь, что все те десять дней и десять ночей тебя было бы не отогнать от Учителя.

Мо Жань тихо рассмеялся.

— Хм, и чего ты ржешь? — Сюэ Мэн изменил положение: поставил на бамбуковую скамейку одну ногу, лениво оперся на нее локтем и, запрокинув голову, уставился на своего двоюродного брата сияющими глазами. — Сейчас мы с тобой одинаково тепло относимся к Учителю, и теперь мне кажется, что наши мысли и намерения не должны сильно разниться.

Мо Жань опустил глаза:

— Хм.

Сюэ Мэн отвел взгляд и, изучая ветряные колокольчики, висящие на коньке крыши, сказал:

— Это хорошо. Изначально, когда Учитель умер, я ненавидел сам факт того, что он обменял свою жизнь на твою, но сегодня мне кажется, что ты не такой уж пропащий и бессовестный.

Мо Жань не знал, что тут можно сказать, поэтому снова ограничился неопределенным:

— Хм.

Ветряные колокольчики тихо зазвенели под порывом ветра.

После нескольких минут тишины Сюэ Мэн не сдержался и с нескрываемым интересом в глазах внезапно обратился к нему:

— Кхе-кхе, на самом деле есть кое-что, о чем я хочу тебя спросить.

— Ну так спрашивай.

— Скажи мне честно, тогда на горе Хоу, вы двое…

На самом деле Мо Жань знал, что Сюэ Мэн все это время хотел поговорить об этом.

Он долго обходил этот неудобный вопрос[191.2], но так и не смог его избежать, поэтому теперь ему оставалось только ждать, что скажет ему Сюэ Мэн.

Но Сюэ Мэн только шевелил губами, не в силах выговорить крамольные слова. Его лицо то краснело, то бледнело, то краснело опять, и, в конце концов, в упор глядя на Мо Жаня, он сказал совсем не то, что собирался изначально:

— Вы двое на самом деле… искали там дух новогоднего рисового пирога с османтусом, а?

Вода начала закипать. Тонкие нити пара, сплетаясь и закручиваясь, поднимались над чайником, растворяясь во мраке холодной ночи.

Их взгляды встретились. Полыхающие жаром глаза Сюэ Мэна были полны тревоги и томительного ожидания, черные зрачки Мо Жаня — бесстрастны и спокойны, как вода в древних бездонных колодцах.

— Пей свой чай.

Сюэ Мэн внезапно схватил его за запястье и, уставившись на него в упор, повторил:

— Вы двое правда искали там дух новогоднего пирога?!

— …

Чуть замешкавшись, Мо Жань высвободил руку из его хватки и, подойдя к столу, взял черный как смоль чугунный чайник, чтобы наполнить до краев две чашки.

Только после этого он поднял взгляд и сказал:

— Если мы не искали дух новогоднего пирога, что еще мы могли там делать?

— Ты…

— Без веской причины Учитель никогда не стал бы обманывать тебя. Если не веришь мне, во всяком случае ему-то ты должен верить.

Казалось, Сюэ Мэн окончательно зашел в тупик[191.3]. Его рука слегка сжалась на колене, затем он низко склонил голову и сказал:

— Я не могу не верить ему.

— Тогда пей чай, — вздохнул Мо Жань. — Зачем тебе вообще столько думать, если по итогу в голове один мусор.

Он опустил голову и подул на поднимающийся над чашкой пар. В клубящейся дымке его лицо было затуманенным и неясным, словно отражение луны в воде, которое, даже если захочешь, не ухватить и не рассмотреть.

Теплый чай «Восемь Сокровищ» имел солоноватый вкус выдержанного вина. Сюэ Мэн неспешно сделал несколько глотков, чувствуя, как это ласковое тепло успокаивает его бешено колотящееся сердце. Он выпил весь чай, но от сохранившей тепло чашки все еще шел пар.

Сюэ Мэн потупился и с совершенно растерянным выражением лица вдруг произнес так, что было непонятно, обращается он к Мо Жаню или разговаривает сам с собой:

— Я на самом деле слишком беспокоюсь за него и поэтому так много надумываю. Малейшее дуновение ветра и я уже…

— Знаю, — ответил Мо Жань, — ведь я такой же.

Сюэ Мэн повернул голову и посмотрел на него.

Мо Жань стоял, опираясь спиной на столб беседки. Чай в его чашке еще не закончился, и он, сделав глоток, сказал:

— Только что из-за этого я несправедливо обидел Ши Мэя. Ты, по крайней мере, лучше меня, не настолько импульсивный.

Сюэ Мэн немного удивился:

— Неудивительно, что он перебросился с тобой парой слов и сразу ушел. Что за кошка между вами пробежала?

— …Давай не будем об этом, — Мо Жань горько усмехнулся, — я еще больший фантазер, чем ты.

Сюэ Мэн наморщил нос:

— Его судьба достойна жалости. В голодный год, когда семьи обменивались детьми, чтобы съесть их, если бы папа не спас его, он бы точно оказался в общем котле… Ши Мэй всегда относится к тебе лучше всех, так что ты не должен его обижать.

— Да, я знаю. Тогда я просто погорячился[191.4], такого больше не повторится.

Так, вдвоем охраняя медитирующего в беседке Чу Ваньнина, они еще долго болтали о том о сем и ни о чем.

Это было очень странное чувство. Мо Жань смотрел на подсвеченное луной надменное и красивое лицо Сюэ Мэна и думал о том, что именно этот человек в прошлой жизни пробил дыру в его груди, и в дальнейшем каждая их новая встреча сопровождалась слезами и кровопролитием.

Тогда он и подумать не мог, что они все еще смогут вот так заваривать чай и греть вино, ведя долгие беседы под луной у пруда с лотосами.