Глава 175. Учитель, я тебе нравлюсь?

Чу Ваньнин как раз доел последнюю булочку, когда дверь у него за спиной открылась и вошел Мо Жань. В обеих руках он нес кучу мелких вещей, которые осторожно сгрузил на кровать.

— Учитель, в вашей верхней одежде было несколько обрывков бумажных талисманов, я положу их здесь.

Сказав это, он поспешно опустил голову и вышел.

Ему было стыдно и неудобно прямо спросить Чу Ваньнина о свадебном мешочке, ведь он чувствовал, что каким бы ни был ответ, для них обоих это будет очень неловко. Кроме того, что Чу Ваньнин очень ранимый, так еще и совершенно не умеет выражать свои мысли через рот. А что, если что-то пойдет не так и он расстроится?

Мо Жань поджал губы, его черные глаза ярко блестели от смущения и растерянности.

Вдруг в его голове родилась совершенно невероятная идея…

Возможно ли, что Чу Ваньнину… что он и вправду нравится Чу Ваньнину?

Эта дерзкая мысль поразила и испугала его самого. Он тряхнул головой и тихо пробормотал:

— Нет, не может такого быть…

Не зря говорят, что если живешь на горном склоне, сложно понять насколько велика гора[175.1].

Найдись этот мешочек в одежде незнакомого человека, например, какой-нибудь заклинательницы, Мо Жань бы сразу понял, что у нее на сердце… Если тебе кто-то не нравится, зачем столько лет хранить свидетельство связи с ним? Казалось бы, все очень просто.

Но как только речь зашла о Чу Ваньнине, в мыслях Мо Жаня воцарился полный хаос. Чем больше волнуешься о человеке, тем глупее себя ведешь, когда дело касается чувств: ты не знаешь куда деваться, мысли путаются, от равнодушного взгляда на сердце остаются шрамы, а долгое молчание выбивает землю из-под ног.

Из-за этого даже очевидные вещи не казались такими уж простыми, и Мо Жань обдумывал все снова и снова, пытаясь найти обоснование и оправдание.

Он ошибся?

Неправильно понял? Надумал себе всякого?

Или Чу Ваньнин просто забыл выбросить этот мешочек?

Но все эти вопросы он мог задавать лишь пальцам на своих ногах, пока усиленно стирал одежду в деревянной бадье. Вода с каждым мгновением становилась все холоднее, а сердце — горячее.

Не выдержав, Мо Жань оглянулся на ветхий дом, где за оклеенным бумагой старым деревянным окном горел теплый золотистый огонь свечи. Отбрасывая неровные тени, пламя слегка колыхалось и дрожало, а вместе с ним трепетал молодой росток, проросший в груди Мо Жаня.

Если бы Чу Ваньнин и правда любил его…

Все было просто, когда он был грубым и бесстыжим Наступающим на бессмертных Императором, но… сейчас, стоило Мо Жаню просто подумать об этом, и его лицо тут же зарделось как маков цвет.

Он почувствовал жар и невыносимую жажду.

И единственный, кто мог утолить эту жажду, был сейчас в этой хижине совсем рядом с ним. Только испив сладость этого человека, он мог обрести утешение и покой. Человека, которого он поклялся лелеять, беречь и уважать...

Стоило ему подумать об «уважении», и он почувствовал себя так, словно на его раскаленную грудь выплеснули чашку воды. Раньше, когда Мо Жаня захлестывало страстное желание обладания Чу Ваньнином, он совершенно не мог контролировать себя и сейчас, вспоминая свое поведение в прошлом, он чувствовал жгучий стыд.

Но теперь все изменилось.

Этим вечером парчовый мешочек, словно охапка смолистых поленьев, упал на тлеющие угли в его сердце и разжег все спящие в нем порочные желания.

«Почитать его, уважать его».

Он снова и снова твердил эту очищающую сердце мантру, но выплеснутая на раскаленную плоть вода в одно мгновение превратилась в пар, что затуманивал глаза и мысли.

К своему величайшему изумлению, Мо Жань обнаружил, что в конечном итоге мантра «уважения и почитания» окончательно и бесповоротно… перестала действовать.

Тем временем внутри дома Чу Ваньнин, доев последнюю булочку, захотел вытереть пальцы, поэтому подошел к постели и взял свой расшитый цветами яблони платок из груды прочих выуженных из его одежды мелочей.

Печально вздохнув, он мысленно упрекнул себя за рассеянность. Надо же было забыть, что перед стиркой следовало вытащить из одежды вещи. Мо Жань наверняка внутренне посмеивался над ним…

— Хм? — он не закончил свою мысль и осекся, заметив торчащий из-под кипы талисманов красный шнурочек.

Сердце Чу Ваньнина дрогнуло, он протянул руку, чтобы вытянуть за веревочку скрытую под бумагой вещицу, но на полпути его пальцы замерли в воздухе, не смея двинуться дальше. После секундного колебания, его рука изменила направление и коснулась ткани нижней рубашки в районе сердца.

Одного прикосновения хватило, чтобы он смертельно побледнел.

Его парчового мешочка там не было!

На лице Чу Ваньнина появилась гримаса ужаса, когда он вспомнил… исподнее, пошитое по указанию Сюэ Чжэнъюна под праздничное одеяние, оказалось из слишком скользкого шелка, да и потайной карман в нем был слишком неглубоким, поэтому чтобы случайно не потерять обычно бережно хранимый у сердца свадебный парчовый мешочек, на этот раз он положил его в казавшийся более надежным потайной карман верхнего одеяния.

Приглядевшись к кучке вещей, он окаменел, чувствуя себя так, словно его поразила молния.

Сверху лежала всякая мелочь вроде конфет, ниже — бумажные талисманы и только мешочек был стыдливо прикрыт от посторонних глаз. Как будто тот, кто его спрятал под другими вещами, мучительно краснея, суетливо размахивал руками, пытаясь убедить его: «Я не видел! Я ничего не видел!»

— …

Наконец, собравшись с духом, Чу Ваньнин затаил дыхание и, все еще лелея безумную надежду, потянул за красную нить и вытащил мешочек из-под груды беспорядочно сваленной влажной бумаги.

И в самом деле… мешочек был завязан, но совсем не так, как обычно это делал он сам.

Чу Ваньнин попытался успокоиться, но кровь прилила к бледным щекам, а кончики ушей заполыхали так ярко, что казалось, вот-вот и они начнут кровоточить. Он развязал красную веревочку и заглянул внутрь. Две переплетенные пряди волос, которые так же, как и его желания, долгие годы таились в темноте, больше не могли спрятаться от мягкого золотистого света свечей.

Мо Жань видел их!

Еще и так явно показал это, демонстративно спрятав[175.2] улику под кучей мелочей!

Идиома основана на рассказе о человеке, который зарыл в землю деньги, а сверху, на всякий случай, написал «здесь не зарыты 300 лянов серебра». Его сосед, прочтя записку, деньги вырыл и приписал: «Сосед Ван не крал твои деньги».

От осознания этого кровь застучала в висках, сердце забилось еще чаще, а лицо стало красным и горячим, словно раскаленный уголь.

Что же делать?

А если Мо Жань узнает о его сокровенных мыслях?

Плохо дело!

Мо Жань любит Ши Минцзина. Если он поймет, что Чу Ваньнин испытывает к нему такие сильные чувства, то совершенно точно будет напуган. Тогда установившиеся между ними теплые и доверительные отношения будут разрушены... Охваченный паническим ужасом Чу Ваньнин снова и снова сжимал в руке многострадальный мешочек и потребовалось время, чтобы он все-таки смог взять себя в руки.

Чу Ваньнин все еще надеялся, что Мо Жань ничего не поймет и создаваемая годами репутация непорочного и бесстрастного человека выдержит это испытание и защитит его от подозрений… Говорят, если тот, кого ты тайно любишь, однажды узнает об этом, ты сможешь сбросить груз с сердца и почувствовать облегчение, но в случае Чу Ваньнина все было совсем иначе.

Ему тридцать два года, и он давно привык к одиночеству.

Совсем еще юные Мо Жань и Ши Мэй переживали лучшие годы жизни, время надежд и стремлений, а Чу Ваньнин давно уже миновал пору цветения. Ему уже за тридцать, поздно начинать отношения. То, что он чувствовал, несомненно было самой большой любовью его жизни, но он понимал, что эти отношения не могут закончиться ничем, кроме сокрушительного провала и новых душевных ран[175.3].

Чу Ваньнин снова завязал мешочек, несколько раз прошел туда-сюда по комнате, и, в конце концов, остановился перед бронзовым зеркалом.

Он поднял веки и посмотрел на свое отражение. Зеркалом давно не пользовались, его покрывал толстый серый слой пыли, сквозь который с трудом можно было разглядеть лишь мутный силуэт. Подняв руку, он протер зеркало, и под слоем пыли обнаружилось отражение далекого от идеала лица.

Царапина в углу беспристрастного бронзового зеркала пришлась прямо на уголок его глаза. Чу Ваньнин моргнул, разглядывая себя.

— Такой некрасивый, — он посмотрел на человека в отражении и вдруг почувствовал злость и досаду. — Как я мог... вырасти таким?..

Чу Ваньнин знал, что Мо Жаню нравятся красивые, нежные, изящные и деликатные юноши.

Он не подходил ни по одному пункту.

Хоть у него и не было морщин, ничто не могло скрыть тяжесть прожитых лет, что легла на его плечи. Чу Ваньнин уже не молод, сердцу его не хватает юношеского пыла и безрассудной храбрости, чтобы признаться в любви молодому человеку, который, помимо всего прочего, был его собственным учеником.

Если это выйдет наружу, он себе-то в глаза смотреть не сможет, не говоря уже о Мо Жане и людях с Пика Сышэн.

К тому же, за те пять лет, что он провел между жизнью и смертью, Ши Минцзин изо дня в день становился только краше. Вспомнить хотя бы эти прекрасные глаза: даже когда этот очаровательный юноша не улыбался, они манили сладостью сочных персиков… А теперь давайте взглянем на человека в зеркале: в его глазах нет ничего, кроме уродливого высокомерия и гордыни.

Если сравнивать их двоих, даже круглый дурак не выбрал бы его.

Чу Ваньнин снова взглянул в тусклое бронзовое зеркало и подумал, что если бы время повернуло вспять и этот уродливый человек в отражении встретил бы и полюбил кого-то в двадцать с небольшим, то, возможно, он и нашел бы в себе смелость безрассудно признаться в своих чувствах, даже если в итоге получит лишь неминуемый отказ и разбитое сердце.