Глава 135. Учитель украдкой учится
Деревня Юйлян – очень маленькая деревня, где в основном жили старики, молодых людей же было совсем немного. Поэтому каждый год в пору сбора урожая они обращались к бессмертным Пика Сышэн с просьбой о посильной помощи.
Подобные запросы не имели ничего общего с путями совершенствующихся, поэтому другие духовные школы просто не обращали на них внимания. Однако Сюэ Чжэнъюн вместе со своим старшим братом поднялся с низов[135.1] и с детства привык справляться с жизненными трудностями. Поговаривали, что в детстве братья Сюэ жили подаяниями[135.2], поэтому Глава Пика Сышэн никогда не отмахивался от просьб старых крестьян и каждый раз относился к ним очень серьезно, отправляя учеников своего ордена для выполнения полевых работ.
Деревня находилась не слишком далеко от Пика Сышэн, но и не близко. Путешествовать пешком было долго и трудно, в повозке ехать слишком пафосно.
Поэтому Сюэ Чжэнъюн приготовил для них пару хороших лошадей. Когда Чу Ваньнин спустился к главным воротам ордена, то увидел стоящего под высоким кленом Мо Жаня. Царила поздняя осень, листья кленов одели в алые одежды окрестные леса. Ветер шелестел вытканными серебристым инеем листьями, забавляясь и играя с ними, как с резвящимся в пруду красными карпами.
Мо Жань держал поводья темного коня. Вторая лошадь белой масти ласково терлась о его щеку, пока он дразнил ее пучком клевера. Услышав шаги, мужчина оглянулся, и в этот момент несколько багровых листьев неспешно спланировали ему на голову. Оказавшись в эпицентре листопада, он запрокинул голову вверх и рассмеялся.
— Учитель.
Чу Ваньнин замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.
Солнце пробивалось сквозь густую листву, освещая покрытые мхом каменные ступени и стоящего неподалеку мужчину. Возможно из-за того, что ему предстояло работать в поле, на Мо Жане не было форменной одежды Пика Сышэн или простых белых одежд, которые он носил после того, как вернулся в орден.
Он был одет в черную холщевую одежду с обычными наручами на запястьях. Хотя одежда была очень простой, она красиво облегала тонкую талию, длинные ноги и широкие плечи Мо Жаня, подчеркивая его идеальную фигуру, особенно в области груди. Из-за того, что ворот одежды был довольно открытым, в нем без труда можно было разглядеть кожу цвета меда и крепкие и упругие мышцы груди, вздымающейся и опускающейся в такт его дыханию.
Если сравнить его с Сюэ Мэном, который, предпочитая вызывающий и броский стиль[135.3] распустившего хвост павлина, носил сверкающие серебром доспехи, очарование[135.4] Мо Жаня было безыскусным и грубым, скорее даже естественно-невинным... иными словами, он выглядел как простой честный человек, который не знал в своей жизни соблазнов и праздности и умел лишь усердно трудиться.
Лишившись дара речи, Чу Ваньнин несколько раз оглядел его с ног до головы, прежде чем смог выдавить:
— Мо Жань.
— Да? Что случилось, Учитель? — с улыбкой спросил этот мускулистый красавец.
— Тебе не холодно с таким открытым воротом? — произнес Чу Ваньнин с каменным выражением лица.
Мо Жань сначала опешил, но тут же предположил, что Учитель так проявляет свою заботу и очень обрадовался. Бросив цветущий клевер обратно в корзину с травой для лошадей, он отряхнул руки и, перепрыгивая за раз через две-три ступени, побежал по лестнице из голубого известняка. Он навис над Чу Ваньнином, вмиг подавив его своей статью и красотой, и, прежде чем тот успел среагировать, ухватил его за запястье.
— Мне не холодно! С самого утра я был загружен делами и на самом деле мне даже очень жарко, — он безмятежно улыбнулся и без задней мысли прижал ладонь Чу Ваньнина к своей быстро вздымающейся обнаженной груди, — вот, Учитель, сами проверьте!
Такой горячий.
Кожа молодого человека полыхала жаром. Чувствуя биение его сердца, глядя в глаза, что сияли ярче звезд, Чу Ваньнин почувствовал, как спина его онемела. Потемнев лицом, он быстро стряхнул чужую руку и убрал ладонь.
— Что ты себе позволяешь?
— Ах… я что, вспотел? — Мо Жань сразу отступил, неверно истолковав его реакцию. Он искренне верил в то, что Учителя не привлекают мужчины, ведь, в конце концов, в прошлой жизни это он принудил Чу Ваньнина предаваться с ним разврату и жить во грехе. Ему и в голову не могло прийти, что настроение Учителя может испортить что-то иное, кроме капель пота, выступивших на его теле.
Вспомнив, что Чу Ваньнин любит чистоту и ненавидит, когда к нему кто-то прикасается, Мо Жань невольно покраснел и, почесав затылок, пробормотал:
— Я сделал это, не подумав…
Если бы в этот момент он присмотрелся повнимательнее, то точно заметил бы, что изящная шея Чу Ваньнина стала малинового цвета, а под опущенными ресницами скрывались глаза, в которых горело желание.
Но Мо Жань не заметил этого сразу, а Чу Ваньнин не дал ему еще одного шанса присмотреться. Ступая подошвами своей белой обуви по скользкому голубому известняку, он направился прямо к темной лошади и одним плавным и красивым[135.5] движением вскочил на нее.
Затмив собой небо и солнце, прекраснее, чем алые листья кленов, молодой мужчина в ослепительно-белых одеждах верхом на черном коне чуть склонил голову, взглянув сверху вниз в лицо стоящего на земле ученика. На чистом и гладком как ледяной нефрит лице проступил его истинный необузданный темперамент, однако, несмотря на эту его излишнюю остроту и порывистость, он все еще оставался старейшиной Юйхэном, лучшим из лучших, непревзойденным гением своего поколения.
— Я уезжаю, пошевеливайся и догоняй.
На последнем слове длинные стройные ноги сжали бока лошади, и в клубах пыли, словно взлетев над мирской суетой, Чу Ваньнин умчался прочь.
Ошеломленный Мо Жань, не знавший плакать ему или смеяться, так и остался стоять на том же месте. Несколько мгновений спустя он привязал к седлу белой лошади наполовину пустую бамбуковую корзину с клевером и, вскочив в седло, крикнул:
— Темная лошадка – моя! Эй! Учитель, к чему скакать сломя голову?!... Учитель! Подождите меня!
Два всадника, ослабив поводья, скакали во весь опор и в итоге добрались до деревни Юйлян менее, чем за час.
За пределами деревни на несколько километров[135.6] тянулись колосящиеся золотые нивы, на которых усердно трудились около трех десятков крестьян. Людей в деревне было немного, поэтому на уборку урожая вышли все от мала до велика. С подвернутыми штанинами, согнувшись в три погибели, они споро работали серпами. Судя по тому, как по раскрасневшимся лицам стекали ручейки пота, работа была не из легких.
Мо Жань сразу же пошел к старосте деревни, чтобы вручить ему сопроводительное письмо, после чего без лишних слов сменил обувь на плетеные чуни из конопли[135.7] и направился прямо в поле. Он был полон сил и энергии, к тому же был совершенствующимся, поэтому без труда срезал под корень сразу сноп колосьев. Не прошло и половины дня, как он скосил два больших рисовых поля.
Золотые колоски риса, сложенные вдоль рисового поля для просушки, источали приятный аромат свежескошенной травы и хлеба. Все окрестности заполнилось звуком серпов работающих крестьян и звонким голосом, сидевшей на взгорье девушки. Собирая колосья в снопы, она напевала старую народную песню:
«Закатное солнце мерцает красным цветком, четыре горы оделись багряным, встретила суженого пиона сафлор, песню любовную пела юноше с веером алым, сердечного друга спросила, когда придет цветок он сорвать.
Потяну за пояс мужчину, когда наступит удачное время?
Сегодня я занят делами, завтра колю дрова, послезавтра, может, приду, сестренка, в твой дом».
Нежный мотив и наполненные девичьей стыдливостью слова песни, звучавшей из уст юной селянки, заполнили все пространство между небом и землей и проникли прямо в сердце каждому слушателю:
«Сегодня я... занят делами, завтра колю дрова, послезавтра, может... приду, сестренка, в твой дом».
Нога Чу Ваньнина так и не ступила в поле. Прислонившись к дереву, он пил горячую воду из высокого глиняного горшка, и, слушая эту песню, издали следил за черной фигуркой в поле. Мысли и чувства поднимались и опускались как волны прилива. Горячая вода, минуя горло и желудок, с каждым глотком растекалась по груди волнами жара.
— Пошлая песня, — допив воду, холодно констатировал он, после чего поднялся и пошел отнести глиняный горшок деревенскому старосте.
Поймав на себе нерешительный взгляд старика, пребывавший не в лучшем расположении духа Чу Ваньнин спросил:
— Что случилось?
— Бессмертный господин… не выйдет в поле? – старик оказался очень прямолинейным человеком и раз уж его спросили, заговорил о том, что его тревожило. Все его тело, вплоть до седой бороды, дрожало, белые брови сошлись над переносицей. — Бессмертный Господин здесь… контролировать работу?
— …
Чу Ваньнин впервые почувствовал себя так неловко.
Выйти в поле…
Разве Сюэ Чжэнъюн не сказал ему стоять в сторонке, наблюдая, как усердно трудится Мо Жань? От него что, правда ждут, что он опустится до такого?
…Он не может и не будет!
К сожалению, старый деревенский староста просто продолжал молча смотреть на него, кроме того несколько работающих неподалеку женщин и детей, услышав разговор, тоже подняли головы и начали косо поглядывать на хорошо одетого мужчину.
Дети непосредственны и часто говорят, что думают. Ребенок с собранными в два пучка волосами вдруг громко спросил:
— Матушка, этот братик-даос одет в такую белую одежду. Как он будет работать в поле?
— У него очень широкие рукава... — пробормотал другой ребенок.
— И обувь такая красивая…
Чу Ваньнин почувствовал себя так, словно спину его утыкали иголками. Чуть замешкавшись, он все же осознал, что не может потерять лицо. Не спеша выбрав серп, не снимая обуви, он ступил в заливное[135.8] рисовое поле. Скользкая грязь тут же обволокла его ступни, а холодная стоящая вода промочила ноги до щиколотки. Чу Ваньнин попытался пройти два шага, морщась от ощущения скольжения по грязи, затем попробовал пару раз махнуть серпом, но вложил в движение слишком мало сил, поэтому срез вышел неровным.