— Это так, — согласилась я.

— Расскажи мне о своем отце.

Его просьба удивила меня.

— Серьезно?

Уильям кивнул.

— Но только если сама хочешь. Я больше не хочу тебя расстраивать.

Мне не понравилось это смешанное чувство — будто у меня действительно появился мужчина вне моей семьи, который заботится обо мне. Тот, кто искренне интересовался мной, без скрытых мотивов, и от кого не нужно что-то скрывать.

— Слушай, тебе необязательно это делать. Мне жалость не нужна.

— Не делай так, — мягко попросил он.

— Как?

— Не закрывайся.

— Я не закрываюсь.

— Именно так ты и делаешь.

Я выдернула свою руку из его ладони.

— Что за черт с этими эмоциональными качелями? Сначала ты говоришь, что не хочешь меня расстраивать, потом раздражаешься, потому что я не хочу говорить?

— Это разные вещи. Мне искренне хочется узнать о твоем отце, а ты не хочешь рассказывать. Но не потому, что тебе больно, а потому, что ты не хочешь говорить со мной о нем.

— Ты меня бесишь.

— Но я прав, — глядя на то, как я сдулась, он добавил, — верно?

— Ладно, да. Ты прав. Теперь счастлив?

— Нет. Но что-то говорит мне, что должен бы, потому что ты нечасто признаешь, что не права.

Я рассмеялась, чтобы замаскировать свой гнев.

— Мне бы понравилось, отхлещи я тебя по заднице прямо сейчас.

Уильям подмигнул.

— Мне бы тоже понравилось. Очень.

— Ты уверен, что раньше преподавал, а не занимался психологией? Я имею в виду, ты прочитал мои эмоции, как заправский психиатр.

— Когда проводишь у психолога столько времени, сколько провел я, волей-неволей нахватаешься от него.

— Но ты же не считаешь, что мне нужен психолог?

— Я начал терапию, когда умерла мама. По той же причине и начал играть в футбол. Врач предложил мне это, как способ выплеснуть свой внутренний гнев.

— Мне было интересно, почему молодой богач выбрал футбол. Я думала, что вы все играете в гольф или лакросс.

— Мой дедушка разбогател, потому что получил спортивную стипендию в колледже, играя в футбол, — рассмеялся Уильям. — Не имея инженерного образования в сочетании с тем, что тот вырос на птицеводческой ферме, он никогда не смог бы разработать нагреватель для курятника, на который и получил патент, а значит, не заработал бы свои миллионы.

— Ты шутишь, да?

— Нет, не шучу.

— Кажется, терапия тебе действительно помогла. Я имею в виду, ты получаешь удовольствие не только от футбола, но и смог собрать свою жизнь воедино и начать двигаться дальше.

Он рассмеялся.

— Это просто умело выстроенный внешний фасад.

— Очень сомневаюсь.

— Скоро ты убедишься, что все мы здесь немного не в своем уме.

Преподаватель английского, живущий во мне, нахмурился, узнав цитату из книги Льюиса Кэролла.

— Я была практически уверена в этом еще до начала работы в «1740».

— Как насчет небольшого количества бесплатной терапии?

— Ладно. Почему бы и нет.

Уильям пристально посмотрел мне в глаза, будто хотел заставить поддаться собственной воле.

— Расскажи мне о своем отце, Софи.

Это не было просьбой. Это было приказом. Хотя в конце фразы было что-то такое, утешительное.

— Мой отец — папочка — это мой мир и Вселенная. Он тот, ради кого встает и садится солнце.

— Истинная папина дочка.

Я кивнула.

— Моя бабушка рассказывала мне, как мама часто говорила, что когда я была ребенком, то могла закатить самую сильную истерику в мире, но стоило прийти папе, и я успокаивалась. Ему даже не нужно было брать меня на руки. Как только я чувствовала его присутствие, все сразу становилось лучше.

Проницательный Уильям заметил:

— Это впервые, когда ты упомянула свою мать.

— Думаю, это потому, что я не слишком много о ней помню. Она погибла от несчастного случая, когда мне было три года.

— Мне жаль.

— Все нормально. Я бы сказала, ты знаешь, что я чувствую, но тебе должно быть тяжелее. Ты знал маму дольше.

— Думаю, потерять маму тяжело вне зависимости от того, сколько тебе лет.

— Как и у тебя, нам помогали бабушка и дедушка. Но все равно, папа делал для меня все, что мог. Он участвовал во всем, неважно, кормлении или купании. Не знаю, откуда тот брал столько энергии — заботиться обо мне, управлять фермой в течении недели, устраивать соревнования по выходным. Но каким-то образом ему удавалось. — Подумав о том, как много мог мой отец, я в гневе стиснула зубы. — Давным-давно он был воплощением крепкого ковбоя. А потом гребаный врач отнял у него все это. Сначала тот перестал пользоваться веревками, потому что руки потеряли свою хватку. Потом перестал ездить верхом.

Сжав кулаки, я вспомнила мучительное выражение лица своего отца в тот день, когда он не смог сесть в седло. Слишком гордый, чтобы попросить помощи, он попросту перестал ездить верхом.

— Потом перестал ходить.

— Теперь он привязан к инвалидному креслу?

— Да.

— Я мог бы еще раз сказать, что мне жаль, но это слишком незначительно для того, через что он прошел. Для него должно быть так мучительно все это, но и для тебя — тоже. Понять, что твой супергерой смертен, что он живой человек, бренный и хрупкий.

— Да, — прошептала я.

— Тем не менее, все как-то выровнялось. Тот, о ком когда-то заботились, стал заботиться сам. — Он внимательно посмотрел на меня. — Вот почему ты пошла работать Доминой. Чтобы поддержать отца деньгами.

— И ради брата. Ему всего семнадцать, — напомнила я.

На этот раз Уильям не стал спрашивать, а просто нежно прикоснулся к моей щеке.

— Ты хоть представляешь, насколько ты удивительная?

Я застеснялась его прикосновения и комплимента.

— Ничего такого.

Он покачал головой.

— Я серьезно, Софи. Мало кто в мире обладает такой способностью любить и быть добрым, как ты. Не говоря уже о твоей самоотверженности и бескорыстии.

Меня согрело его восхищение, но я легкомысленно отмахнулась рукой.

— Я стала практически проституткой, чтобы содержать ферму и учиться в колледже. В таком трудно углядеть героизм.

— Ты сделала то, что должна была, чтобы дать любимым людям то, в чем они нуждались. Не все смогут отважиться на такое ради семьи. Многие бы просто начали жить для себя, оставив отца и брата на произвол судьбы.

— И стали бы самовлюбленными ублюдками.

— Именно. Стали бы. К сожалению, из таких людей, в основном, и состоит мир. — Он улыбнулся мне. — И это все делает тебя просто удивительной. — Когда я открыла рот, чтобы протестовать, Уильям прижал к моим губам палец. — И не спорь со мной, Софи. Просто прими комплимент, а еще лучше, постарайся принять произошедшее.

— И еще раз, я бы хотела отшлепать тебя по заднице.

— Очень рад это слышать.

Наша беседа текла так же свободно, как и «Мимозы», которые мы продолжали заказывать. Мы разговаривали, пока тех, кто завтракал, не сменили те, кто пришли на обед. Я никогда не встречала никого, кроме своего отца, с кем могла бы говорить так же легко, как с Уильямом. Он искренне интересовался всем, что я ему рассказывала. Ни разу не посмотрел в свой телефон и не вышел за рамки, как большинство знакомых мне парней. Конечно, многие из тех, с кем я встречалась, были примерно моего возраста, а пока мы болтали, я узнала, что Уильяму тридцать два. Почти на десять лет старше меня.

Мне было интересно слушать о нем. Я узнала, что, хотя тот вырос в Атланте, образование и футбольную стипендию он получил в Университете Теннесси. Футбольная карьера закончилась на втором курсе, когда Уильям повредил колено, но он трансформировал свою любовь к спорту в преподавание и тренерскую работу. Я позавидовала путешествиям, которые тот совершил в течение жизни — он отдыхал в Европе, исследовал пещеры в Австралии и Новой Зеландии.

Когда подошло время ужина, возле нашего столика появился нетерпеливый официант. Мне сложно было винить его, ведь мы просидели за столиком много часов. По крайней мере, Уильям подсунул ему пятьдесят долларов, чтобы восполнить чаевые, которые тот мог заработать, обслуживая наш столик.

— Вы готовы получить расчет, господин?

Как только вокруг начало включаться искусственное освещение, Уильям посмотрел в мои глаза пытливым взглядом. И дело было не в том, что заканчивалось наше свидание за завтраком. Дело было в разрыве связи, появление которой ни один из нас не мог предугадать. Мы оба знали, что прощание будет окончательным — я поеду домой, чтобы преподавать, а Уильям вернется в «1740», чтобы найти новую Госпожу.

Так как знала, что он ждет именно моего решения, я сказала:

— Да. Мы готовы.

— Сейчас принесу.

После того, как официант ушел, Уильям подарил мне легкую улыбку.

— Полагаю, это единственный раз в моей нынешней жизни лайфстайл, когда меня называли «господин».

Я рассмеялась.

— Да. Точно.

Он удивил меня, придвинув свой стул еще ближе к моему. Положив одну из рук на стол, другую Уильям забросил на спинку стула и наклонился. Почувствовав его теплое дыхание на своей щеке, я поборола желание отклониться. Домина и сильная женщина во мне всегда стойко держали свои позиции.

— Подари мне ночь.

От его просьбы мое сердце пустилось вскачь.

— Ты несерьезно.

— Серьезно.

Я покачала головой.

— И что изменит одна ночь?

— Подарит мне шанс быть внутри тебя.

От его слов я резко выдохнула. Независимо от всех тех причин, по которым я не должна была хотеть этого, я жаждала того же, что и он. Увидев его прошлой ночью, почувствовав его, я не могла не задаться вопросом о размере и толщине, о том, как тот будет ощущаться в движении, внутри меня. Блядь, да я мечтала об этом буквально сегодняшнем утром. Несмотря на его слова и мои собственные тайные мысли, решила поспорить и тихо спросила:

— Твой язык был внутри меня вчера ночью. Этого разве недостаточно?

— Нет. Это была просто дразнилка. — В его глазах мелькнула злость. — Только призрак вкуса, прости за каламбур.

С моих губ сорвался смех, немного ослабив окружающую нас напряженность.

— Хочешь пойти в «1740»?

Уильям покачал головой.

— Нет. Хочу побыть наедине с тобой без декораций и сложностей.