Глава 27.

Те же расчеты и величины применимы и к другим империализмам. Бельгийский король Леопольд II (годы правления 1865-1909) был безжалостным вором в Конго. Через своих концессионеров и их туземных солдат он морил голодом, убивал и обращал в рабство сотни тысяч людей, чтобы почти без затрат для себя собирать каучук с деревьев и продавать его по высоким ценам в Европе. Но чем же обернулись его преступления для рядового бельгийца? Зависил ли рост Бельгии от ее маленькой и поздно приобретенной империи, а точнее, от личных имперских доходов короля, потраченных в основном на замки в Бель-гии и на юге Франции? Вовсе нет. Она зависела от мозгов и мускулов на угольных шахтах и металлургических заводах внутри страны с начала XIX в. и от буржуазного общества, возникшего в XVI в. в южных низменностях и поддерживавшего их.

Немцы в Юго-Западной Африке (ныне Намибия) вели две небольшие войны 1904-1906 гг. против своих новых африканских подданных. Например, в октябре 1904 г. генерал Лотар фон Тротха издал приказ о выселении (Vernichtungbefehl) - ранний немецкий эксперимент по расовой чистке, предвосхитивший более масштабный эксперимент начала 1940-х годов: "В пределах немецких границ все гереро [жители северной части Намибии], независимо от того, будут ли они обнаружены вооруженными или безоружными, ... будут расстреляны". Однако никакого экономического смысла в холокосте гереро, три четверти которых были расстреляны или умерли от голода за два года, не было, поскольку Германия в первую очередь не получила экономической выгоды от обладания немецкой Юго-Западной Африкой, "активы которой состояли из камней и песка, а обязательства [еще до войны] стоили немецким налогоплательщикам субсидий в размере 425 тыс. фунтов стерлингов".

Так было почти во всех схватках за Африку или за Азию или Полинезии, или даже Нового Света. Славные Испанская и Португальская империи, еще раз отмечу, оставили Испанию и Португалию в конце концов в числе беднейших стран Европы. Даже когда колонизируемый народ был низведен до формы рабства, как в концессионной системе, придуманной королем Леопольдом для своих конголезских подданных и имитированной французами в их собственном Конго, лишь немногие люди выигрывали от отрубленных рук и обезлюдевших районов. Когда в ходе ограбления магазина убивают продавца, выгода грабителя в размере $45,56 - это не то же самое, что потеря жизни продавца. Его потерянная жизнь не является выигрышем для грабителя. Так и европейский империализм.

Отдельные голландцы разбогатели на торговле пряностями из Голландской Ост-Индии, о чем рассказывает Мультатули в своем поразительно раннем и крайне важном антиимпериалистическом романе "Макс Хавелаар" (1860) - сравните с "Хижиной дяди Тома" (1852). С 1830 по 1870 г. голландские власти заставляли яванцев производить кофе, сахар и индиго по заниженным ценам в пользу голландской казны, треть которой иногда поддерживалась таким образом. И все же вплоть до 1913 г. голландцы тратили на флот и военные завоевания то, что получили по принуждению, а после Великой войны, мучимые теперь чувством вины, "государственные расходы на оборону [ну... оборону от японцев, возможно, но также и от самих индонезийцев], образование и здравоохранение" в колониях были значительно увеличены. Голландцы, вероятно, нанесли ущерб индонезийцам, хотя в этом, как и в других случаях, если не считать ужасов, подобных Конго, не очевидно, что туземные правители или альтернативная европейская империя сделали бы для простых людей гораздо лучше. В голландской империи, пишет Ангус Мэддисон, "контроль осуществлялся толстым слоем европейских чиновников [а после 1870 г. - предпринимателей], которые проводили много времени в качестве надсмотрщиков над туземной администрацией, чье показное достоинство и регалии маскировали их основную роль голландских марионеток". На позднем этапе игры, в 1931 г., в Нидерландах было довольно большое индонезийское присутствие - 0,4% населения. Это кажется незначительным, но в то время это было в восемь раз больше, чем британских солдат и администраторов по отношению к населению Южной Азии, которым они управляли. Количество голландцев в Индонезии по отношению к их соотечественникам в Голландии было гораздо выше, чем аналогичный показатель для британцев. После распада империи бывшие колониальные администраторы занимали в голландском обществе и литературе более значительное место, чем сопоставимый класс староиндийцев в Британии.

Однако большинство голландцев, живущих в Нидерландах, не испытывали благотворного влияния империи, и уж точно не в XIX веке, когда "Богатая торговля" пряностями была рутинизирована или вытеснена такими несчастливыми событиями, как воспроизводство гвоздики в далеком и неголландском Занзибаре. Колониальная боль 1661, 1861 или 1931 гг. не привела к всеобщему европейскому процветанию, а лишь к нескольким шокирующим состояниям, таким как состояние голландской королевской семьи. Обычный голландский моряк или фермер зарабатывал столько же, сколько этот труд зарабатывал в Европе в 1661, 1861 или 1931 годах. Европейский спрос и предложение на труд определяли реальную заработную плату. Она не зависела от доходов от имперской торговли пряностями, составлявшей при всем своем блеске ничтожную часть европейских расходов.

Или, опять же, разве кто-то станет утверждать, что владение Гренландией, Исландией и несколькими разрозненными островами в других местах сделало датских фермеров сливочными купцами Европы? Нет: это объясняется датскими свободами с конца XVII в. (хотя и подвергавшимися нападкам со стороны имперских и божественно-правых притязаний датских королей), а также буржуазным настроем крестьян. Получили ли французы в целом большую выгоду от властвования над бедными мусульманами в Африке и бедными буддистами во Вьетнаме? Вряд ли. Французский экономический успех зависел от французского права, французского стиля, французского la-bor, французского банковского дела, французского образования, французской оригинальности, французской открытости идеям.

Соблазн приписать промышленную революцию зарубежным приключениям европейцев с 1490-х по 1950-е годы возникает из-за смешения завоеваний и обогащения, которое я уже отмечал у Лан-деса, Кеннеди, Даймонда, Финдли, О'Рурка, Барнетта (и многих других подобных ученых, достойных восхищения). И это происходит из-за грубой корреляции во времени. Это опять-таки случай post hoc - или, скорее, dum hoc (одновременно с этим) -ergo propter hoc. Действительно, британцы, например, процветали примерно в то же время, когда приобрели свою империю - хотя, повторимся, решающее десятилетие индустриализации 1780-х годов, если взять одну временную проблему, как раз приходится на то время, когда Британия потеряла свою первую империю и не установила крепкую хватку над второй. А Япония при Токугава, как можно утверждать, приводя доводы в пользу империи наоборот, отказалась от внешней торговли и иностранных завоеваний как средства роста как раз тогда, когда европейцы только начинали заниматься этим делом. Если бы Япония в 1603 г. была открыта для иностранных идей так же, как в 1868 г., и особенно если бы она раньше приняла идею буржуазного достоинства, отсутствие у нее колоний, таких как приобретенные позднее (после начала индустриализации) Корея, Тайвань или Маньчжурия, не имело бы значения. Можно указать на конкретные факторы в неевропейских случаях, что сделало заморский империализм менее заманчивым, скажем, для Японии Токугава и Китая Цин, а значит, оставило их без замечательных преимуществ заморской империи для создания современного мира. Европейская колонизация была легкой в Америке, потому что конкистадоры и пастухи привезли на своих кораблях корь и оспу. Не так легко, хотя бы из-за градиента заболеваемости, это было сделать, скажем, в Индии или Индонезии. Поэтому, как утверждает Кеннет Померанц, Китаю не хватало легко колонизируемых чужих земель для обеспечения сырьем, например хлопком. Но, как отмечает Померанц, в 1750 г. Китай внутренне обладал, вероятно, крупнейшим источником хлопка в мире. Зачем было завоевывать Индию?

Дело в том, что Китай и Япония могли бы индустриализироваться и без колоний, и вообще без мировой торговли. Однако они этого не сделали. Померанц утверждает, что в Китае не было политического альянса в пользу внешней торговли. Это не преувеличение. Однако откат назад после приключений великих торговцев в начале XII в. был отчасти следствием гораздо более глубокого препятствия на пути быстрой индустриализации в Китае - пренебрежительного отношения ко всем купцам. (Голдстоун, пожалуй, не согласится с этим, заметив, что для Китая не было смысла выходить за пределы Индийского океана. Однако презрение к купцам и способность воплощать это презрение в произвольной политике все равно были ощутимы, как, например, в странной политике династии Мин по полному закрытию всей экономической деятельности на побережье, чтобы вытеснить японских пиратов). Иностранные купцы на некоторое время были стеснены в южном порту Гуанчжоу (или, как его называют на Западе, Кантон) и в северной части Кяхты, на границе с Россией, на расстоянии около 2,5 тыс. миль. Это было бы похоже на то, как если бы входы для европейской торговли соединялись с Кадисом на юге и Санкт-Петербургом на севере. Снова возникает вопрос о политическом единстве Китая. Испанцы, конечно, хотели сделать Севилью, а затем Кадис единственным центром торговли из Нового Света. Но назойливые французы и англичане не дали им этого сделать. Они превратили Гавр и Бристоль в опорные пункты Нового Света, дойдя в своей самоуверенности до того, что время от времени захватывали Ка-дис и сжигали испанские корабли.