Сектор за сектором старые герои падали перед исследованиями экономистов и историков. Маркс, например, придавал большое значение огораживанию открытых земель, т.е. распаду средневековой сельскохозяйственной общины и превращению ее в компактные, индивидуалистические фермы. Он утверждал, что огораживание обогащает инвестиционные классы и загоняет рабочих в руки промышленников. Большинство образованных людей верят в эту историю как в евангельскую истину и совершенно уверены, что значительная часть промышленных инвестиций была получена за счет доходов от огораживаний и что рабочая сила для индустриализации была "вытеснена с земли". Селлар и Йетман фиксируют те фрагменты, которые мы можем вспомнить: "Произошло сельскохозяйственное откровение, вызванное изобретением репы и открытием того, что нарушителей можно привлекать к ответственности. Это тоже была хорошая вещь, потому что до этого земля была общей, и это называлось Enclosure movement и стало причиной того, что трава стала не трогаться, ... [кульминацией которого] стал огромный Королевский загон в Аскоте".

Однако уже несколько поколений историков сельского хозяйства утверждают (вопреки фабианской теме, впервые сформулированной в 1911 г. и последовавшей за Марксом), что огораживания XVIII в. были во многом справедливыми и не изгоняли людей из деревень.9 Правда, в XVIII в. парламент превратился в исполнительный комитет земельных классов, что облегчило переворот старых форм сельского хозяйства по сравнению с тем, что было раньше и под королевским контролем. Оливер Голдсмит, сетуя на якобы заброшенную деревню, писал в 1770 г., что "эти безлюдные места сыны богатства делят между собой, / И даже босые простолюдины от них отказываются". Однако вопреки пасторализму поэмы, которая, как обычно, больше опирается на аристократические традиции в поэзии, восходящие к Горацию и Феокриту, чем на свидетельства английской сельской местности, общину обычно покупали, а не крали. Можно с сочувствием указать на ущерб, наносимый многочисленными бедными носителями традиционных прав, но при этом не верить в то, что представляется ложным, - в то, что индустриализация в какой-то мере зависела от отъема прав у дачников на сбор древесины в общинах. Индустриализация, в конце концов, произошла сначала в северных и западных районах, в основном огороженных задолго до этого, таких как Ланкашир или Уорикшир, и особенно (как отметил Эрик Джонс) в районах, неблагоприятных для сельского хозяйства, а не в плодородных Восточных Мидлендах, Восточной Англии или на Юге - местах, где парламентские акты XVIII века действительно преобразовали многие деревни, хотя ни одна из них не была "заброшена". Повторяю, в таких свежеоблагороженных районах численность местного населения после огораживания увеличилась.

Результатом огораживания стало несколько более эффективное сельское хозяйство. Возможно, именно за счет повышения эффективности и увеличилась занятость, так как немного повысился спрос на более производительных работников. Но было ли, таким образом, ограждение, с оптимистической точки зрения, героем новой индустриальной эпохи? Ни в коем случае. Ничего особенного не изменилось бы, если бы английское сельское хозяйство, как и сельское хозяйство на континенте, сопротивлялось огораживанию до столетия после индустриализации. Изменения в производительности были невелики - возможно, 10-процентное преимущество огороженной деревни над деревней с открытым полем, а выгоды были невелики в национальном масштабе, хотя и представляли собой значительное увеличение по сравнению с прежней рентой (примерно в два раза, что объясняет, почему они произошли: действительно, это наиболее надежный метод расчета изменения производительности). Сельское хозяйство составляло значительную часть национального дохода (сократившись, возможно, до трети к 1800 г.), но доля земель, подлежащих огораживанию, составляла лишь половину земель Англии (остальное приходилось на "регионы, в основном огороженные задолго до этого"). Закон Харбергера снова подтверждает себя: (1⁄3) (½ ) (10%) = 1,7% национального дохода, получаемого за счет огораживания открытых земель. Улучшение дорожного покрытия вокруг и через деревни, в которых проводилось огораживание, могло быть более важным, чем перестановка разрозненных участков, которой уделяется наибольшее внимание в истории (спрямление и ремонт дорог сопровождали огораживание, но этот эффект редко подчеркивается).

Не был прав и Адам Смит, утверждавший, что богатство нации зависит от разделения труда. Правда, экономика все же специализировалась. Новаторская работа Энн Куссмаул по специализации сельского хозяйства показала, что она происходила в Англии начиная с XVI века. Максин Берг и Патриция Хадсон подчеркивают, что современные фабрики не обязательно должны были быть большими. Но, тем не менее, на фабриках происходило тесное разделение труда, поскольку они поставляли на соседних фабриках. Большинство предприятий были небольшими. Они осуществляли разделение труда через рынок, как утверждал Смит. Давно известно, что, например, металлообработка в Бирмингеме и Черной стране или в Шефтельде была разбита на сотни мелких предприятий, опередив на два столетия "японские" технологии создания изобретений "точно в срок" и детальной субподрядной работы. Разделение труда, конечно, произошло, причем широко.

Иными словами, правильное разделение труда, как и правильное использование транспорта и ограждений, сделало экономику более эффективной. Британцы приблизились, по выражению экономистов, к кривой производственных возможностей. Выигрыш был налицо, что позволяет предположить, почему он был получен (сравните агломерационные эффекты, объясняющие специализацию, скажем, Чикаго на мясокомбинатах). Французские инженеры того времени были поражены разделением труда в Британии. Впрочем, разделение труда в то время отмечалось и в Китае, хотя в Китае оно не привело к промышленной революции. И новая техника специализации, подобно преимуществу агломерации в Чикаго или ограждению открытых месторождений, может быть выгодной для внедрения, но при этом оказывать лишь незначительное влияние на производительность труда в масштабах страны. Например, самые скромные, но отнюдь не незначительные изменения производительности, вызванные пудлингованием и прокаткой железа, составили в 1780-1860 гг. около 0,9% в год в отрасли, которая сама по себе не была гигантской.15 Общенациональный выигрыш, если взвесить эти 0,9% с учетом небольшого размера черной металлургии даже в Британии, страдающей железной промышленностью, был скромным в отсутствие динамических эффектов, поскольку статический выигрыш от более полной специализации ограничен законом Харбергера.

Рассмотрим следующий экстремальный мысленный эксперимент. Специализация в отсутствие технологических изменений может рассматриваться как устранение неудачных мест для производства. Например, тяжелая глинистая почва Средней полосы была отдана под выпас скота, который подходил ей лучше, чем пшеница. Или труд горцев был оторван от земли, чтобы найти более выгодную работу - более высокую зарплату, менее распространенный гэльский язык - в Глазго, Новой Шотландии или Северной Каролине. Размер эффекта перераспределения можно рассчитать по методу Харбергера. Предположим, что четверть рабочей силы в стране была распределена неправильно. И предположим, что перераспределение было настолько сильным, что разрыв в заработной плате между старым и новым секторами составил, скажем, 50%. Это было бы большой ошибкой, свидетельствующей о масштабной иррациональности работников, которые не переходят на более выгодные рабочие места, или, что более вероятно, о масштабной блокировке, установленной боссами или правительством, контролируемым боссами. Разрыв в оплате труда, созданный в ЮАР апартеид составлял даже более 50%. Однако представляется маловероятным, что разрыв в оплате труда в Великобритании был настолько велик, насколько его может создать изощренное и мощное современное государство, стремящееся к дискриминации.

Теперь представьте, что труд перемещается в соответствующую отрасль, ликвидируя разрыв. По мере сокращения разрыва в заработной плате выигрыш постепенно уменьшается и в конце концов сводится к нулю. Таким образом, выигрыш от ликвидации разрыва представляет собой, так сказать, треугольник (в экономической науке он называется треугольником Харбергера), площадь которого равна половине прямоугольника разрыва в заработной плате, умноженной на количество задействованного труда. Итак, еще раз: (½ ) (¼ ) (50%) = 6,25% доли труда в национальном доходе, которая в то время составляла примерно половину, что оставляет 3% выигрыша в целом. Выигрыш, как обычно, заслуживает внимания. Однако сам по себе он не является основой для революций. Разделение труда само по себе, как представляется, не является основой для революций.

Чтобы поверить в такой расчет, нужно верить в приблизительную истинность того, что экономисты называют "теорией предельной производительности". То есть в соответствии с буржуазной и в основном британской экономикой после 1870 г. (с континентальным вкладом таких людей, как Вальрас, Викселль, Менгер, и американцев, таких как Кларк) вы должны верить, что бизнесмены нанимают труд, капитал и землю, потому что они думают, что получат прибыль (будь то рутинная прибыль как вознаграждение за владение или "сверхнормальная" прибыль как вознаграждение за новую идею). Если вы сомневаетесь в этом, возможно, мне удастся быстро убедить вас (я не оптимист), отметив, что несколько десятков рецессий, которые пережили модернизирующиеся экономики с 1800 г., также были неправильным распределением труда - 25 % безработных в США и Германии в 1933 г., как худший случай, с соответствующим массовым бездействием капитала. Но доходы в таких случаях не падали на 90%, как это следует из гипотезы о высокой чувствительности к неправильному распределению. Он падал практически в соответствии с предположением о том, что рабочий или машина заняты до того момента, когда они просто получают заработную плату или арендную плату: в американском и немецком случае к 1933 г. примерно на треть. Если бы теория предельной производительности и "невидимая рука" были ложными, то неправильное распределение средств во время рецессий имело бы гораздо более серьезные последствия.