Вы уже знаете, что утрата буржуазной и ин-новационной риторики вызывает у меня глубокую тревогу, а не надежду, и что главная цель моего обнадеживающего эсестета о буржуазной эпохе - аргументация против принятия такой катастрофической утраты. По словам историка экономики Стивена Дэвиса, "восстановить связь между буржуа и художником [и интеллектуалом] - одна из задач нашего времени". Нам нужны буржуазные добродетели, основные семь в различных идиосинкразических сочетаниях, обрамляющие нашу этическую жизнь, а не только добродетель "Только благоразумие". Нам нужна буржуазная риторика, поддерживающая столь богатую и обогащающую палитру добродетелей. Буржуазные инновации, поддерживаемые такой риторикой, возвысили бедных всего мира. В масштабах реального облегчения бедности от нововведений типа "позвольте", которые практиковались в Англии в XIX веке и сегодня в таких странах, как Китай и Индия, политика и программы, направленные на бедных, часто оказываются не слишком полезными. Капельки личной или религиозной благотворительности, иностранная помощь от государства к государству или помощь от ваших добрых друзей из среднего класса часто были незначительными по размеру, а нередко и вовсе наносили ущерб бедным или разворовывались богатыми по пути к бедным. Нельзя объяснить рост реальных доходов в богатых странах, таких как США или Италия, скажем, в десять раз с 1900 г., ссылками на законы о восьмичасовом рабочем дне или защиту женского труда (например, американское защитное законодательство 1920-х годов, запрещавшее женщинам работать более восьми часов, что не позволяло им стать контролерами, приходящими рано и уходящими поздно). И если бы законы о минимальной заработной плате могли объяснить десятикратный рост доходов, это было бы замечательно - взрыв реального дохода, вызванный запретом определенных операций, да еще и простым актом парламента. К сожалению, деятельность правительств не является таким чудотворным средством. Суды, здравоохранение, некоторые виды полиции, некоторые виды армии, законы о гражданских правах и, пока их не захватили бюрократия и профсоюзы, стремящиеся к пожизненному найму и большим пенсиям, государственные школы были прекрасными идеями. Однако большая часть современного обогащения приходится на инновации. Лишь незначительная часть - если она действительно положительна для бедных в целом - может быть поставлена в заслугу правительству или профсоюзам на рынках.
А возврат к полномасштабному централизованному плановому социализму или фашизму в том виде, в котором его до сих пор жаждут многие церковники на старых социалистических, старых националистических или новых экологических основаниях, будет катострофой. Об этом можно судить по человеческим результатам реально существовавших социализма и фашизма, господствовавших на значительных пространствах земного шара в течение двадцатого века. Удивительно, но либеральный капитализм, который левые и правые презирали в 1920-е годы как "желаемое за действительное", на который не возлагали больших надежд в 1930-1940-е годы и который в 1990-2000-е годы рискует (по выражению Фрэнсиса Фукуямы) надоесть людям и перестать его защищать, оказался успешным экспериментом. Было бы научно странно игнорировать материальные и духовные провалы полноценного социализма с 1917 года по настоящее время, от Союза Советских Социалистических Республик до КНДР, или полноценного фашизма с 1922 по 1945 год, с продолжениями после 1945 года в Испании и Португалии, в Ираке и Сирии. Точно так же было бы ненаучно игнорировать современные примеры рыночных инноваций в Китае и Индии или зачатки инноваций, начиная с риторических изменений на берегах Северного моря около 1700 г. и заканчивая фактором шестнадцать или сто.
С другой стороны, по тем же причинам, которые я привел здесь, не веря в то, что рост эффективности лежит в основе экономического роста в прошлом, я не считаю, что в ближайшем будущем неэффективность государства всеобщего благосостояния или профсоюзов с высокой численностью рабочей силы должна вызывать серьезные опасения - до тех пор, пока инновации, поддерживаемые достоинством и свободой буржуазии, не будут сильно повреждены. Треугольники Харбергера - это не путь к большому богатству, и, следовательно, потеря нескольких из них в результате экономически неэффективных соглашений не должна вызывать больших сожалений. Именно к такому выводу пришел Харбергер, что противоречит его (и моим) идеологическим пристрастиям. Пруденция - добродетель, и это хорошо. Но и другие из семи добродетелей - воздержание, справедливость, мужество, любовь, вера и надежда - тоже поддерживают инновации, если они носят буржуазный характер.
Шведская экономика, например, сохраняет значительную долю буржуазного и инновационного динамизма, несмотря на все выплаты после 1960-х годов трудоспособному населению, решившему не работать (обычные прогулы работающих в этой самой здоровой из современных стран достигают fifty дней в году - новая, клиническая версия старого святого понедельника ["У меня аллергия на электричество", - говорят неработающие шведы]). Действительно, можно утверждать, что государство всеобщего благосостояния позволяет шведам использовать предпринимательский шанс, подобно более высокому среднему доходу в США и отсутствию стигмы, связанной с банкротством. В 1960 г. Швеция была нормальной, богатой и капиталистической страной, которая благодаря либеральным реформам 1850-х гг. превратилась из самой бедной страны Европы (за исключением только России) в четвертую по богатству в мире.
В Швеции, например, национализация никогда не была популярна, и большинство компаний являются частными: Автомобильное подразделение Saab было частным, и когда оно принадлежало General Motors, в 2009 г. ему спокойно разрешили обанкротиться. В 1938 году в Зальтшёбадене, когда Рузвельт в США все еще разглагольствовал против экономических роялистов и пугал инвестиционный класс, профсоюзы и корпорации Швеции соглашались на мир в промышленности при социал-демократическом режиме, который предоставлял промышленникам широкую свободу действий для инвестирования в технологии и получения прибыли. Либеральный экономический рывок в Швеции конца XIX века нашел отклик в рывке государства всеобщего благосостояния середины XX века. Правда, эпоха более догматического и профсоюзного расширения государства всеобщего благосостояния с 1960 по 1990 год (Улоф Пальме в 1960-е годы говорил: "Политические ветры - левые, давайте отплывем") привела к тому, что доходы населения Швеции упали до семнадцатого места в мире, хотя и с выигрышем в виде ликвидации значительной части бедности.8 Но государства всеобщего благосостояния, подобные шведскому или голландскому, как мы уже знаем, на самом деле не были первым шагом на пути к крепостному праву. Во всяком случае, пока не стали, несмотря на шокирующие многих из нас, американцев, итальянцев или индийцев, шведские или голландские предположения о том, что правительственные учреждения почти всегда имеют в виду общественное благо или что для учреждений высокой культуры и комитетов по управлению рисковым капиталом вполне естественно быть функциями государства.
Как ученый-эмпирик я должен признать, что социал-демократия имеет успех, по крайней мере, в странах с традициями хорошего управления (и после достижения современного уровня жизни при капиталистических режимах; фактически такая последовательность - это ортодоксальный марксизм: социализм срывается как плод с дерева зрелого капитализма). Я должен признать это, если я также собираюсь обвинить социалистов централизованного планирования или радикальных экологов в невнимании к фактам. Факты говорят о том, что некоторые страны могут иметь социальное обеспечение на очень щедром уровне ("щедром" на чужие деньги, добавил бы ворчливый либертарианец), не становясь при этом коммунистическими диктатурами. (Другие, например Венесуэла, пытаются сразу перейти к коммунистической диктатуре).
Опасность всеразрушающего государства в любом случае сегодня так же велика как справа, так и слева. В нападках на президента Обаму как на "социалиста" не упоминается, что администрация Буша расширила правительство в военной форме примерно в той же степени, что и администрация Обамы в невоенной форме. Западноевропейская социал-демократия, безусловно, является демократической, во всяком случае, в отличие от таких примеров, как Германская "Демократическая" республика, и устранил то, что в 1939 году было очень живой альтернативой фашизму (если не считать недавних антииммигрантских движений).
Нам необходимо усилить риторику инноваций. Это не значит, что прославлять "жадность - это хорошо", что, как я подробно доказывал в "Буржуазных виртуалах", является детской и неэтичной риторикой, как бы ни была она популярна на Уолл-стрит и на факультете экономики. Здесь я полностью согласен с моими друзьями-марксистами. Дэвид Харви использует определение неолиберализма, данное Полом Трейнором: он "ценит рыночный обмен как "этику саму по себе, способную служить руководством для всех человеческих действий". "Это только благоразумие. Я говорю, что это шпинат, и говорю, что к черту его. Усиление риторики инноваций означает признание всех достоинств нашего коммерческого общества, а также трезвое взвешивание его пороков, таких как опасное увлечение "только благоразумием". Это значит, что нужно приветствовать перспективные инновации и уважать маркет-плейсы, если они организованы по справедливости. Это не значит поддерживать крупные банки против мелких или делать американское производство "конкурентоспособным", выбирая победителей для получения государственных субсидий. Это означает согласие с созидательным разрушением. Разумеется, мы не должны поклоняться буржуазным добродетелям. Это было бы, по авраамическим понятиям, горделивым идолопоклонством. Но мы не должны и бездумно изгонять их, как Ваала или Мамону. Такая тактика лишь подталкивает бизнесменов к отказу от этики (поскольку она все равно проклята) и возвращению к "Благоразумию", греху алчности.