Рен сохраняет владение шайбой, даже когда ему противостоят двое, затем передаёт её Тайлеру. Тайлер притворяется, будто делает щелчок, затем передаёт шайбу Робу. У Роба дерьмовый угол для удара, но Рен как раз вовремя проносится мимо ворот, чтобы Роб сделал пас ему. Рен подхватывает шайбу и без проблем отправляет её в ворота.

— Гоооооооооолллл! — ревёт комментатор.

Звучит сигнал, свет мигает красным, и мы все вскакиваем, торжествующе крича. Мои беруши приглушают шум вокруг, так что момент получается на удивление умиротворённым — наблюдение за тем, как взрываются фанаты, как игроки сбиваются в кучу для празднования. Рен, как всегда, просто поднимает клюшку, ударяется грудью о груди товарищей по команде и откатывается прочь. Как всегда спокойный и улыбающийся.

Мэтт сидит на скамейке не так далеко от меня, тяжело дышит после своей смены на льду, и сверлит взглядами Рена и Роба. Он косится на меня, окидывает каменным взглядом с головы до пят и снова сосредотачивается на игре.

Завладев шайбой после вбрасывания, игроки Уайлд устремляются в центр, но Рен гонится за ними, катясь задом наперёд, будто это раз плюнуть. Моё тело уже давно не двигалось с такой лёгкостью, но я почти чувствую, каково это, улавливаю ритм, в котором он переносит вес с ноги на ногу и рассекает лёд. Он держится пониже ко льду, размахивает клюшкой и, устремившись к шайбе, умудряется забрать её у игрока Уайлда и перебраться в зону атаки. Роб следует за ним по пятам, и Рен, конечно, это знает. Он отходит вправо, пасует Робу, затем проскальзывает за защитника сзади. Роб делает вид, будто уходит вправо, затем пасует влево Рену, и тот отправляет шайбу в сетку ворот.

Свет сияет красным, ревёт сигнал, и Роб обнимает Рена рукой за шею, сияя улыбкой гордого папы. Я успеваю сделать фото и тут же публикую её в твиттере.

Мой взгляд возвращается к скамейке, и я вижу, что тренер не улыбается, но и привычной хмурой гримасы не видно. К этому моменту я выучила — это означает, что он пребывает просто в блаженстве, бл*дь.

Рен пересекает центральную линию и занимает позицию, выглядя сосредоточенным и расслабленным, будто хет-трик в плей-оффе — это всего лишь обыденная часть работы. Его яркие рыжевато-блондинистые волосы вьются под шлемом, борода сияет медными оттенками под маской, и прямо перед падением шайбы Рен переводит на меня взгляд этих льдистых глаз и улыбается.

Прилив тепла охватывает моё тело, выжигая тот холодок, который всегда просачивается под одежду, когда я на арене.

«Ничего подобного, Франческа. Не выискивай в этом что-то, чего тут нет. Он улыбается всем».

Но улыбается ли он им вот так? Крохотная, возмутительная часть меня надеется, что нет.

Я отвлекаю себя от этих небезопасных мыслей, публикуя в твиттере видео с голом Рена, добавляя коротенькую подпись и релевантные хэштеги. Когда я поднимаю взгляд, Лин трудится над перехватом шайбы и посылает её Тайлеру. Тайлер перебрасывает её Рену, который бросается к центру, делает обманный манёвр, затем пасует влево Крису. Номер 27, который всю игру не оставлял Рена в покое, летит к Рену сзади, и мне приходится сдержаться, чтобы не заорать «Берегись!».

Подняв клюшку, 27-й наносит Рену брутальный удар сзади. Рен отлетает вперёд и врезается в бортик, его голова встречается с плексигласовым стеклом и отскакивает назад. Это движение выглядит слишком свободным и неконтролируемым, по моему мнению. Я ахаю, когда он падает на лёд, будто срубленное дерево.

Большая часть толпы издает недовольное «бууу», раздаётся свисток. Тренер и половина команды орут, и этот звук приглушается моими берушами, доносясь будто из далекого туннеля.

— Удар не по правилам!

— Опасная игра!

— Вышвырнуть его!

Шум стихает ещё сильнее, и я слышу только биение собственного сердца. Мои ногти впиваются в ладони, пока я смотрю на неподвижное тело Рена. Тревожность, моя старая подруга, мурашками поднимается по спине, отчего мои колени слабеют. Я опускаюсь на край скамейки, мой взгляд не отрывается от Рена.

Моё дыхание эхом отдаётся в ушах. Я практикую дыхание йогов — протяжные, медленные вдохи и выдохи через нос. Лихорадочное биение сердца относительно замедляется, но мои руки сильно трясутся. Я зажимаю их между коленями и снова сосредотачиваюсь на дыхании.

Он в порядке. С ним всё будет хорошо.

За тревогой следует злость, охватывающая мой организм. Я сжимаю телефон, пока что скверным образом игнорируя мою работу. Я не хочу писать твиты или успокаивать фанатов. Я хочу выбежать на лёд и вмазать этому 27-му по лицу.

Рефери склонился над Реном, который всё ещё в отключке, его тело беспомощно распласталось, рука торчит под неестественным углом. Эми выходит на лёд и вскоре тоже нависает над ним. Он не шевелится. Нет ни вздоха облегчения, ни признаков сознания. Лишь звенящая, пугающая тишина.

Затем появляется штука, видеть которую мне ненавистно. Каталка на колёсиках. Медики выходят шаркающими шагами, быстро фиксируют шею Рена, не снимая его шлем, и аккуратно перекладывают его массивное тело на носилки. Все на арене встают и хлопают в ладоши, пока его увозят. Пока Эми идёт рядом с ним, я вижу, что его глаза закрыты, рот слегка приоткрыт. Я вытираю нос и чувствую влагу на щеках. Облизнув губы, я замечаю соленый привкус.

Долбаные рыбные палочки. Я плачу. Я никогда не плачу. Ну, не часто. И только не на публике.

Энди мягко похлопывает меня по плечу, и я вытаскиваю одну берушу.

— Что? — резко спрашиваю я.

Он привык к моим колючим манерам, так что просто ещё раз хлопает по плечу и говорит:

— Не волнуйся, Фрэнки. Рен несокрушимый. С ним всё будет хорошо.

Я смотрю, как коньки Рена скрываются из виду, пока его увозят на каталке.

— Надеюсь.

Я первая признаю, что на протяжении остальной части игры я дерьмово выполняю свою работу в социальных сетях. Я отвлекаюсь, мои пальцы работают медленнее обычного. Я постоянно лажаю с твитами, фотки получаются дерьмовыми. Я использую не те хэштеги, то и дело надеюсь, что Эми выйдет и положит конец моим тревогам, пока я не заработала себе язву.

Этого не случается.

Пусть я беспокоюсь о Рене, это не первый мой сезон в профессиональном хоккее, так что я понимаю — скорее всего, с ним всё будет хорошо. Если бы случилось немыслимое, я бы уже узнала. Я утешаю себя этой крупицей здравого смысла, сосредотачиваясь на необходимых действиях после игры. Мы победили, но только благодаря тем голам, что подарил нам Рен.

— Фрэнки, — зовёт Роб со стороны раздевалки.

Я лавирую между парнями, стараясь не зацепиться тростью за шнурки коньков или одежду. Добравшись до Роба, я уже запыхалась от волнения. Дело должно быть в Рене. По крайней мере, я надеюсь на это.

— Да?

— Он очнулся, — говорит Роб.

— Сотрясение?

Он вздыхает.

— Похоже на то, да.

— Чёрт, — это означает, что Рен не сможет участвовать минимум в нескольких следующих играх.

— Плечо тоже повредил, но он в порядке.

— Плечо? Ему нужна операция? Он...

— Эй. Сделай глубокий вдох. Он в порядке, — Роб мягко сжимает мою руку. — Видишь? За этим ворчливым фасадом скрывается мягкое сердце, которое переживает за нас.

Я мрачно смотрю на него.

— Не распускай слухи.

Роб широко улыбается.

— Твой секрет в безопасности со мной, — когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, Роб меня останавливает. — Вообще-то я окликнул тебя, потому что он попросил тебя позвать.

— Что?

Рен просил меня позвать?

— Просто иди и навести его. Сделай парню поблажку. Он с Эми и просто комично дезориентирован.

— Как-то это не успокаивает.

Он усмехается, стягивая свой хоккейный свитер.

— Иди. Он всегда так хорошо себя ведёт. Поэтому Рен без фильтров — это редкое зрелище. Ты должна меня поблагодарить.

Ворча, я иду по коридору, делаю несколько поворотов и нахожу нужное помещение. Рен расположился на койке с приподнятым изголовьем, и к его руке подсоединена капельница — надеюсь, просто с солевым раствором. Эми болтает с тренером. Они не замечают, когда я вхожу. Но Рен замечает.

— Франческа, — он одаривает меня большой, широкой улыбкой. Типа, неестественно широкой придурковатой улыбкой. Подняв ту руку, что не на перевязи, он машет.

Ладненько. В этой капельнице явно есть что-то более забористое.

— Франческа, — повторяет он, следя за мной глазами, пока я подхожу к нему. Никому не хватает наглости называть меня по полному имени. Я предельно ясно дала понять всем, что меня зовут Фрэнки. Но если кому и сойдёт такое с рук, так это бредящему Рену после сотрясения. Помогает и то, что я могу в отместку использовать его полное имя.

— Сорен.

Боже, я обожаю его имя. Оно ещё более шведское, чем Икея. Забавный факт — написание у него на самом деле датское. Я любитель иностранных языков и лингвистики (это моё особенное увлечение), и потому я знаю, что буквы ø из имени Søren нет в шведском алфавите. В одном из множества наших перелётов Рен рассказал мне, что варианты написания его имени вызывали много споров. Его мать-шведка предпочитает Sören, а его отец-американец с его любовью к датскому философу Сорену Кьеркегору — Søren.

Само собой, ни у кого не возникает вопросов, откуда взялось занудство Рена. Процесс выбора имени для него включал теолога-экзистенциалиста и дебаты на нескольких языках. Я практически уверена, что мои родители наобум вытащили из шапки бумажку с итальянским именем и швырнули ей в меня.

— Потрепало тебя, да? — спрашиваю я.

Его глаза блуждают по моему лицу.

— Ага. Но я не описался и помню свой день рождения, так что Эми сказала, что всё будет пучком.

Услышав своё имя, Эми прерывает разговор с тренером и улыбается Рену.

— О, сейчас он в редком состоянии. Пришлось дать ему оксикодон из-за плеча.

— Никаких социальных сетей! — предостерегает тренер.

Я поднимаю руки, демонстрируя свою невинность.