Я смотрю на него, с головой падая в эти зимние радужки. Я пялюсь. И пялюсь. И пялюсь.

Но как и все фантазии, это потакание себе должно завершиться. Сделав глубокий вдох, я захлопываю дверь перед миражом. Иначе я могу поддаться воображению, пригласить Вымышленного Рена внутрь, затем фантазировать о том, как буду раздевать его со свирепой потребностью узнать, совпадает цвет «ковра» с «занавесками»².

А этого я попросту не могу себе позволить.

Я не уверена, как долго была закрыта дверь. Как долго я пыхтела, прислонившись спиной к гладкой поверхности и дожидаясь, пока моё тело остынет от галлюцинаций. Я больше никогда не буду курить эту травку, ибо она явно чем-то приправлена. Картеру из амбулатории придётся ответить.

Но тут голос Рена разбивает любые надежды на то, что это мираж, вызванный наркотиками.

— Фрэнки?

Я вскрикиваю, отпрыгнув от двери так проворно, как я только способна.

— Д-да? — я выглядываю в глазок.

Пресвятая Богоматерь Иисуса Верхом на Ослике, эти волосы. В лунном свете они обретают в точности оттенок выцветшего медного пенни.

Должно быть, в прошлой жизни я была настоящей засранкой, потому что в этот раз карма, похоже, наказывает меня. А именно она наказывает меня моей неспособностью держать себя в руках, когда дело касается непозволительно дорогих рутбировых мишек, которые я могу купить только у вымогателей-перекупщиков, и увлеченностью рыжими красавчиками этого мира, которые, ну естественно, самые редко встречающиеся мужчины.

В отместку за то, что я сделала в прошлой жизни, видимо, будучи какой-то бессовестной кошкой, космические силы поместили прекраснейший рыжий образчик среди жителей Соединенных Штатов прямиком на мою орбиту и сделали его абсолютно недосягаемым. Он член команды. Я в штате персонала. Мы с Реном под запретом. Verboten. Interdit³. Невозможно. Не разрешается. Мне нельзя испытывать влечение к игроку команды. Я не могу даже думать о влечении к нему.

— Фрэнки, — приглушённо доносится голос Рена с другой стороны двери. — Всё в порядке?

Прочистив горло, я снова открываю дверь, быстро одёргивая толстовку в безнадёжной попытке выглядеть пристойно.

— Извини за это. Ты меня удивил, — сделав шаг назад, я жестом приглашаю его внутрь. — Я ожидала доставку китайской еды.

Он хмурит рот.

— Прости, что разочаровал.

— Ничего страшного. Я только что умяла целую пиццу и схомячила пакетик рутбировых мишек. Моему желудку необходим отдых.

Прислоняясь плечом к моему косяку, Рен меняет выражение лица на нечто тёплое, может, забавляющееся. Вот и та бодрая, ничто-меня-не-сломит улыбка, от которой я готова лезть на чёртовы стены. По большей части потому, что мне хотелось бы повторить эту улыбку. Может, тогда люди не считали бы меня такой ворчуньей, когда в реальности я просто не могу самопроизвольно заставить себя улыбнуться.

— Ты под кайфом, не так ли? — спрашивает он.

— Прошу прощения, — оскорблённо фыркаю я. — Я трезва как монашка, — сказав это, я сразу же копаюсь в своей обширной памяти в поисках такого сравнения и ничего не нахожу. Высока вероятность, что я высосала это из пальца. Чёрт.

Рен широко улыбается.

— Знакомые мне монашки — скандально известные тусовщицы.

И вот он ведёт себя мило, подыгрывая мне. Чтоб ему провалиться, этому безрассудно милому мужчине.

— Видимо, ты нашёл крутых монашек, — говорю я ему. — Те, которых знала я, били меня линейкой по рукам в школе и заставляли стоять в углу за мою дерзость.

Смех Рена мягкий и тёплый.

— Ты? И дерзящая?

Я поворачиваюсь к кухне, когда слышу, что моя собака Пацца начинает лаять на заднем дворе, и как раз вижу, как она лапами бросается на окно.

Оборачиваясь через плечо, я замечаю, что Рен остаётся на прежнем месте, у порога. Он как будто не решается двинуться дальше.

— Это всего лишь моя собака снаружи. Она безвредная... вроде как. Ну, не совсем. Я боялась, что она накинется на курьера, так что она снаружи.

Рен бледнеет.

— Я оставлю её на улице, — говорю я ему, со стоном плюхаясь на свой огромный фитбол. — Мне просто нужно посидеть, Зензеро. Заходи. Если мы будем говорить, то сделаем это здесь.

Рен закрывает за собой дверь и медленно проходит в мою гостиную, с любопытством осматриваясь. Его улыбка никуда не девается, но он выглядит... Смущённым? Нервничающим? Боже, что бы я отдала за возможность читать лица.

Он аккуратно опускает то, что нёс в руках. Сначала блейзер — теперь я узнала, что это мой блейзер. Затем свёрток, который он держал. Он подвигает его по кухонному столу в мою сторону.

— Твой пиджак, который ты забыла, — говорит он. — И подарок в благодарность за то, что закрыла глаза на Шекспировский Клуб.

Я хмуро смотрю на него.

— Ты не понимаешь, как это было больно. Мы ЛА Кингз. Короли. У меня уже была сценка в голове. Костюмы и реплики. Столько материала для работы, ты понимаешь? Король Лир. Генрих IV, Генрих V, Ричард II, Ричард III, Макбет. Цимбелин. Король Иоанн. И это ещё не всё... — мой голос стихает, пока я изучаю загадочное выражение Рена. — Что? Я шокировала тебя своими категориальными познаниями Шекспира?

— Немножко, — это звучит хрипло.

— Не слишком цепляйся за эту идею. Я просто знаю все заголовки и некоторые реплики, потому что мне пришлось заучить это для теста в колледже. В остальном я практически ничего не знаю.

Рен прочищает горло и качает головой, выдёргивая себя из этого состояния. Его лёгкая улыбка возвращается, и он подталкивает свёрток поближе.

— Ясно. Ну, я не хотел неловко отдавать тебе это завтра на работе, и подумал, что послать по почте будет ещё более неловко. К тому же, у меня был твой пиджак, так что...

Дёрнув сверток к себе, я настороженно тяну за завязку. Узлы — это просто проклятье любого больного артритом. Но верёвочка без проблем развязывается.

Я кошусь на Рена и чувствую, что улыбаюсь.

— Спасибо, что обошёлся без двойного узла.

Он застенчиво улыбается и кивает. Моя улыбка становится ещё шире, когда грудь заполняется незнакомым теплом. Я разворачиваю бумагу, легко разрывая её. Мягкий хлопок падает на стол, и я приподнимаю ткань.

— Блуза?

Рен делает шаг ближе, переворачивая её и расправляя на гранитной столешнице. Я смотрю на его руки наверняка дольше, чем считается «приличным». Но они... красивые. Длинные пальцы, лёгкие веснушки. При пристальном изучении оказывается, что их костяшки покраснели, будто он недавно что-то бил.

— Мэддокс испортил другую твою блузу, — говорит он. — И я практически уверен, что она выглядела так. Это хорошая замена?

Я смотрю на блузу, переваривая его слова, и мои пальцы скользят по пуговкам. Они другие. Я сразу могу это сказать. У меня четыре одинаковых блузы, четыре блейзера, четыре пары брюк, которые я ношу на все игры, и пусть эта блуза выглядит почти идентичной, я чувствую отличие. Я аккуратно тяну за ткань и смотрю, как она распахивается.

— Пуговицы... — его голос срывается, и Рен прочищает горло. — Пуговицы прикреплены к надёжным магнитам. Панель вокруг них содержит противодействующее магнитное притяжение и укреплена, чтобы контакт был крепким.

Обычно я оставляю свои рубашки застёгнутыми, не считая верхних двух пуговиц, чтобы можно было надеть через голову и не мучиться с застёгиванием. Пуговицы проблематичны для моих рук... особенно рано утром или поздно вечером, когда суставы наименее подвижны. Несмотря на все усилия, которые я прикладываю, чтобы моя одежда была комфортной, я никогда не думала, что одежда может быть более простой, но при этом позволять мне одеваться так, как мне хочется.

— Рен, где ты... — моё горло ощущается как-то странно, в нём встаёт ком эмоций, которые я даже не могу назвать.

— Моя сестра — физиотерапевт, но она также вечный достигатор, который увлекается всем адаптивным, начиная с одежды и заканчивая кухонными принадлежностями, — он пожимает плечами. — Она упоминала такие штуки раньше, сказала, что они продаются в магазине в Фэшн-Дистрикте.

Глядя на Рена, я чертовски сбита с толку. Он явно в курсе моих сложностей до такой степени, что купил мне нечто продуманное. И всё же нет ни следа той душащей, унизительной клаустрофобии, которую я чувствовала практически со всеми, кого знаю. В этом моменте с Реном я просто чувствую себя... увиденной. И испытываю ужасную потребность его поцеловать.

Чёртова травка. Это она во всём виновата.

«Травка никогда не делает тебя настолько возбуждённой».

«Заткнись, обкуренный мозг. Больше никаких мудростей».

— Это так продуманно с твоей стороны, — я робко накрываю его ладонь своей, один раз сжимаю, затем отпускаю, пока не поддалась импульсу притянуть его к себе и зацеловать до бесчувствия. — Спасибо.

Свирепый румянец поднимается по шее Рена намного выше бороды плей-оффа. Это ужасно мило, но в то же время странно видеть эту его сторону. Потому что Рен, которого я знаю последние три года, скромный, да, но уверенный в себе, напористый, яркий. Новичок Года. Самый ценный игрок. Вечно на обложках всех журналов, самый горячий то, самый сексуальный это. Парни дразнят его из-за этого, а он лишь качает головой и продолжает беседу о чём-либо другом. У Рена полный комплект, и он всегда казался вполне довольным этим.

Но есть и другая сторона, которую я вижу прямо сейчас. Когда он краснеет и почёсывает шею сзади, что для него почти как нервный тик. Как будто он не уверен в себе, как будто он уже не тот смелый парень, покоривший мир хоккея.

— Всегда пожалуйста, — говорит он. — Надеюсь, это не... — вот оно. Он почёсывает шею сзади. — Надеюсь, я не переступил черту или типа того.

— Нет, Рен. Это очень продуманный жест от заботливого друга, — в глазах Рена мелькает нечто, что я не могу прочесть. — Ну то есть, я знаю, что мы работаем вместе. Но мы ведь друзья, так?

Ведь так же?

— Определённо. Да. Абсолютно, — он кивает, переступая с ноги на ногу.