Глава 4. Фрэнки

Плейлист: Lorde — The Love Club

Всю свою жизнь я была или загадкой, или затруднением. В детстве я была помешанной на рутине, тревожной и склонной к эмоциональным вспышкам. Я кричала, когда на меня надевали одежду, ужасно спала. У меня была одна лучшая подруга, и я хотела, чтобы она была только со мной. Я ненавидела шумные пространства и каждую неделю плакала на церковной службе, когда они использовали благовония.

Будучи подростком, я настолько погружалась в истории, что весь день забывала поесть, постоянно говорила о любимых книгах, плакала, когда они заканчивались, и до измождения зачитывалась всеми имеющимися фанфиками. Я слетала с катушек, когда моя старшая сестра, Габби, слишком громко жевала, когда на моих штанах образовывалось статическое электричество, когда мама отходила от плана блюд на неделю, и когда я что-то оставляла в одном месте, а потом не находила это там же.

Иногда я сводила свою семью с ума. Ничего не понимающая мама, раздосадованная бабуля и раздражённая Габби. Но папа меня всегда понимал. Он крепко обнимал меня и качал на руках. Он набирал для меня тёплые ванны и просил бабулю сшить для меня свободные широкие платья, чтобы носить их поверх единственных леггинсов, которые я могла терпеть. Под твёрдой матриархальной властью бабули я приучилась сидеть смирно, сосредотачиваться, слушать, быть вежливой. Вокруг меня шёпотом витали социальные подсказки и невысказанные смыслы, слишком скользкие и уклончивые, чтобы я их уловила. Так что я обратилась к сверстникам, наблюдая и имитируя их движения, жесты, фразы и лицевые выражения. Я играла в виды спорта, была хорошей студенткой. Я изо всех сил старалась сойти за одну из них.

И какое-то время мне удавалось. Я казалась типичным ребёнком (что бы это ни означало, бл*дь), пока депрессия и тревожность после смерти папы не обрушила всё, опустошив те эмоциональные резервы, что требовались для изображения нормальности.

Мне было 13, когда мне поставили диагноз «аутизм». Психолог сказал, что это произошло бы ранее, если бы не моя фантастическая способность следовать правилам, копировать поведение и притворяться «нормальной». Мозгоправ говорил, что все достигают переломной точки. Лишь вопрос времени, когда мне пришлось бы перестать притворяться и откровенно признать свои неврологические отличия.

В нашей традиционной католической итальянской семье, где доминировал скептицизм бабули в отношении всего, кроме молитвы как решения всех проблем, просто удивительно, что меня вообще привели на обследование. Это свидетельство того, насколько устала моя мама, раз она пошла против настояния бабушки о том, что я нормальная, просто упрямая и проблемная. Но мама доверилась своей интуиции, тайком сводила меня на несколько сеансов с педиатрическим психологом, и в итоге мне поставили диагноз. Наверное, я недостаточно благодарила её за это.

После диагноза я начала посещать психолога, чтобы контролировать тревожность, справляться с отклонениями от порывов и помешательства путём регулировки эмоций, а также справляться с тем иногда депрессивным ощущением, будто ты смотришь внутрь извне, с которым сталкиваются многие аутисты.

Затем, когда начался переходный возраст, в мою жизнь закрались ноющие боли и ощущение закостенелости. К семнадцатому дню рождения я получила ещё один диагноз: ревматоидный артрит. За одно лето я превратилась из ежедневной бегуньи и очень активной девушки в человека, чьи колени и бёдра настолько окостенели, что я не могла выбраться из кровати. Подросток, которая не могла открывать бутылки с водой или пользоваться открывашками для консервных банок.

И вот тогда я стала проблемой, а не личностью. Возможно, если бы дело ограничилось только аутизмом, или только артритом, мне бы позволили быть независимой и сильной молодой женщиной. Но учитывая страхи и тревоги моей мамы после смерти папы, она легко погрузилась в удушающую, инфантилизирующую опеку. Фрэнки хрупкая, сломанная и слабая. Это попросту душило.

Никаких шумных мест, Фрэнки они не нравятся.

Никаких матчей, ей слишком сложно дойти до тех мест.

Фрэнки нельзя оставлять одну. Кто знает, что случится?

Я была помехой для весёлого времяпровождения и мест, источником беспокойства и утомления, бременем. Мокрым одеялом. Тем, кто портит настроение. Осликом Иа-Иа.

Пока я не съехала. Моя семья получила возможность снова быть весёлой. А я получила возможность доказать себе, что я могу жить одна, сильная и независимая, в безопасности.

И я доказала себе и не только. И всё же я могу признать, что бывают дни, когда моя жизнь очень сложная. Аутизм — это пожизненная реальность того, что ты никогда не будешь понимать намёки, поспевать, видеть мир таким, каким его видит большинство людей. И иногда это кажется изолирующим, раздражающим, депрессивным.

И ещё есть ревматоидный артрит, поганое аутоиммунное заболевание, от которого нет лекарства, только контроль симптомов. Чем быстрее ты замедлишь хроническое воспаление, возникающее из-за того, что твоё тело нападает само на себя, тем лучше. Поскольку мне быстро поставили диагноз, медикаменты по большей части уберегли мои суставы от необратимых изменений. Но даже с хорошими лекарствами и лечением случаются вспышки.

Каждый раз, при каждой вспышке, моё левое бедро болит хуже всего — любимый эпицентр для чрезмерного энтузиазма моей иммунной системы. Три года назад у меня развилось столько хронической боли и слабости сустава, что пришлось пользоваться тростью. Моя семья квохтала (кто бы мог подумать, да), что это признак моей хрупкости — что в двадцать три года мне нужна трость.

Но я это приняла. Может, это из-за моего аутичного мозга и его аналитической практичности, у меня не было особых эмоций касаемо трости. Я просто видела её практическое преимущество. Она помогала. С ней я твёрже держалась на ногах. Моя нога не подкашивалась. Я не падала лицом в асфальт. Так что тут плохого, чёрт возьми?

Не вредило и то, что с тростью я чувствовала себя как крутая ведьма из Хогвартса. Знаете, сколько выгоды можно извлечь, владея псевдопалочкой и поразительной памятью на заклинания и проклятия? Много, вот сколько.

Нет, жизнь не всегда простая и свободная от боли, но у меня есть несколько друзей, которые знают и любят настоящую меня, и я нашла утешение и стабильность с Посохом Старца. Я также хожу к психологу, посещаю физиотерапевта, занимаюсь на велотренажёре, практикую йогу, плаваю. Я принимаю лекарства, и большую часть времени с дискомфортом и сложностями вполне можно жить.

Короче говоря, по большей части я наладила свою жизнь. А когда она кажется менее устроенной, когда моя иммунная система и аутистичный мозг устраивают самосаботаж, у меня есть козырная карта: медицинская марихуана, которая дает такую нужную передышку от хронической боли и тревожности.

Всё верно. Иногда, чтобы справиться со своей безумной жизнью, я обкуриваюсь. Иногда мой знакомый Картер в амбулатории, выписывающей медицинскую марихуану, убеждает меня попробовать новый «идеальный сорт», и покурив, я улетаю так далеко, что как будто оказываюсь в стратосфере, и тогда я понимаю, что Фрэнки пора баиньки. Но сначала надо заказать китайскую еду на вынос. Предварительно сунув пиццу в духовку.

Я так голодна. Я только что умяла пиццу и продолжила стремительно жевать мармеладных мишек, дожидаясь свинину мушу, яичные роллы и суп вонтон, и тут звонят в дверь. Больно быстрая доставка, но я не жалуюсь. Медленными шаркающими шагами я подхожу к двери.

Повозившись с засовом, я наконец-то умудряюсь его отпереть. Распахнув дверь, я протягиваю руку, чтобы забрать своё китайское пиршество, и тут осознаю, что я вижу.

Так и знала, что последняя затяжка была лишней. Мне уже мерещится всякое.

Мираж Рена Бергмана стоит на моём крыльце, как всегда улыбаясь. Через его руку переброшен блейзер, в руках маленький свёрток, завёрнутый в бумагу. Взъерошенные, частично мокрые волосы. Небесно-голубой джемпер, подчёркивающий его глаза. Поношенные джинсы и старенькие кроссовки Найк. Чёрт возьми, этот мужчина умеет одеваться.

Его взгляд быстро путешествует по моему телу, и помидорно-красный румянец заливает его щёки.

Ах да. Вот и реальность, ударяющая меня по лицу: «Внимание, Фрэнки, на тебе лишь короткие шорты с символом Даров Смерти, едва прикрытые безразмерной толстовкой Кингз».

Я одёргиваю толстовку, жалея, что она не настолько длинная, чтобы доходить до моих неоново-зелёных компрессионных чулок, которые заканчиваются чуть выше коленных чашечек. Я ношу их потому, что они дарят моим суставам приятное, облегчающее боль сжимание.

Мои щёки горят, и этот жар, который интенсивнее любой вспышки боли, с рёвом проносится от пальцев ног до макушки. Один лишь взгляд на Фантомного Рена вызывает ноющее ощущение внизу живота.

Осознавая своё бушующее либидо и менее сексуальные элементы моего наряда (то есть, абсолютно все его элементы), я впадаю в некий кризис. Я возбуждена при виде Рена Бергмана. Снова. Сначала в раздевалке, потом в «Луи», потом сегодня в процедурном кабинете. И теперь тут, у меня на пороге. Я всегда считала его сногсшибательным (ну естественно же), но просто пыталась это игнорировать. А теперь кажется, будто я уже не в силах это делать. Я увидела эту привлекательную сторону его, когда он наехал на Мэтта, и теперь уже не могу это развидеть. Если честно, я даже не могу перестать думать об этом.

Он не реален. Вот на чём мне надо сосредоточиться. У настоящего Рена нет причин находиться здесь, выглядя как ходячий рыжий секс. А значит, хуже не будет, если я позволю себе пялиться на этот плод моего обдолбанного воображения.