13 ЧЕЛОВЕЧЕСТВО РАЗРУШЕНО

СЛОАН

ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА СПУСТЯ

— Блять. Я опоздала? Ты уже победил?

Роуэн бросает мимолетный взгляд в мою сторону, когда я приближаюсь по дорожке в пыльных кроссовках. Его руки скрещены на груди, рукава футболки обтягивают напряженные бицепсы. В глазах мелькает тревога, они внимательно изучают детали моего лица, потом он снова обращает внимание на то, что стоит за пологими холмами, поросшими травой.

— Нет. Не победил.

— Что делаешь?

— Пытаюсь настроиться.

Я вопросительно наклоняю голову, но Роуэн на меня не смотрит. Я слежу за его взглядом, останавливаясь рядом с ним.

— Ого… это… нифига себе.

Я осматриваю полуразрушенный двухэтажный фермерский дом в Техасе, расположенный за пологим подъемом холмов, разглядываю потрепанное и выбеленное дерево, разбитые и заколоченные окна на втором этаже. Дыра с правой стороны крыши зияет в небе, как кричащая пасть, взывающая к грозе, которая затемняет горизонт. На крытом патио разбросан хлам — сломанные стулья и коробки, канистры из-под дизельного топлива и инструменты, много всего по бокам от расчищенной дорожки, ведущей к закрытой входной двери.

— Ну… уютное местечко, — говорю я.

Роуэн напевает что-то тихое и задумчивое.

— Если под «уютным» ты подразумеваешь «кошмарный», я согласен.

— Ты уверен, что он там?

Маниакальный смех и пронзительный крик мужчины предшествуют рычанию бензопилы, которая заводится внутри дома.

— Почти уверен, да.

Крики, безудержный смех и рев бензопилы рассекают воздух, который внезапно кажется слишком тяжелым, слишком горячим. Мой пульс учащается. Кровь шумит в ушах, в ритме симфонии безумия.

— Можем просто пойти выпить пива, — говорит Роуэн, на фоне в доме царит хаос. — Это делают нормальные люди, да? Ходят за пивом?

— Да…

Часть меня думает, что это мудрая идея, но я не могу отрицать волнения, которое наполняет мое сердце адреналином. Харви Мид — настоящая скотина, животное, и я хочу с ним поквитаться. Я хочу прибить его гвоздями к доскам пола в его же доме ужасов и вырезать ему глаза, хочу помешать ему отнять еще одну жизнь. Я хочу, чтобы он почувствовал то, что чувствовали его жертвы.

Хочу заставить его страдать.

Роуэн тяжело вздыхает, глядя на меня через плечо.

— Мы ведь не за пивом идем, правда?

— Да. Потом сходим.

Еще один отчаянный крик прорезает воздух, вспугивая стаю ворон и одинокого стервятника из редкой рощицы слева от тропинки. Они не уходят далеко, вероятно, уже зная, что звуки в доме сигнализируют о предстоящей трапезе.

Звук бензопилы повышается, и крик становится слабее. Как туман. Безнадежность. Это не крик, молящий о пощаде. Это всего лишь боль, как рефлекс. Человечность выветрилась, исчезла, превратилась в животное, попавшее в тиски отчаяния.

Маниакальный смех Харви Мида затихает. Крики его жертвы становятся все тише, пока не затихают совсем. Бензопила продолжает работать, ее звук то повышается, то понижается, пока, наконец, тоже не прекращается, окутывая нас тишиной.

— Новое правило, — говорю я, прочищая горло от гравия и поворачиваясь лицом к Роуэну. Он смотрит на меня сверху вниз, его щеки раскраснелись, темно-синие глаза горят, как сердцевина алканового пламени. Хотя он кивает, я не вижу никакого волнения на его лице, он сжимает губы в мрачную линию, а складка между бровями углубляется. — Если ты поймаешь его первым, я кое-что заберу.

Роуэн снова кивает, всего один раз. Его присутствие проникает в мое пространство. Его жар. Его запах. Шалфей, перец и лимон окутывают меня.

— Только один, — говорит он, его слова звучат грубо. У меня перехватывает дыхание, когда он подносит сложенную ладонь к моей скуле, проводя большим пальцем, я закрываю глаза. В наступившей на мгновение темноте все кажется более ярким — тишина фермерского дома, аромат кожи Роуэна. Его нежное прикосновение. Стук моего сердца. — Только один, — снова говорит Роуэн, убирая руку. Когда я открываю глаза, его взгляд прикован к моим губам.

Мой голос — тонкий шепот.

— Что «один»?

— Только один глаз, — Роуэн отводит свой тяжелый взгляд от моего лица и поворачивается к ферме. — Я хочу, чтобы он страдал. Но хочу, чтобы он видел каждое мгновение.

Я киваю. Вспышка молнии освещает черный фон надвигающейся бури, за которой мгновение спустя следует раскат грома.

— Независимо от того, кто победит, мы позаботимся об этом.

Достав из-за пояса нож из дамасской стали, я поворачиваюсь, идя к дому, но кончики пальцев Роуэна касаются моего предплечья, их легкое, как перышко, прикосновение вызывает ток, который резко останавливает. Наши взгляды встречаются, и мое сердце сжимается само по себе. Никто никогда не смотрел на меня так, с затаенным беспокойством и страхом. И впервые это не страх передо мной.

Это страх за меня.

— Будь осторожна, Черная птичка. Я просто… — мысли Роуэна улетучиваются от внезапного порыва ветра, когда он бросает взгляд в сторону дома. Он качает головой, опускает свое внимание на мои грязные кроссовки, потом снова на меня. — Он крупный парень. Наверное, сейчас взвинчен. Не стоит рисковать.

Полуулыбка приподнимает уголок моих губ, но это ничего не меняет в суровом выражении лица Роуэна.

Один долгий взгляд. Одно затаенное дыхание. Несколько ударов сердца и вспышка молнии.

Затем я ухожу, шаги Роуэна доносятся за мной, пока мы направляемся к дому Харви Мида.

Тропинка вьется между двумя невысокими холмами, выводя на заросший кустарником двор, окружающий здание. Справа от дома земля переходит в неглубокий проросший овраг, и то, что должно быть ручьем, но больше похож на лужу. Между домом и оврагом раскинулся небольшой сад, окруженный проволочной сеткой и звенящими подвесками из битого стекла, чтобы отпугивать птиц. Слева от задней части дома находятся хозяйственные постройки. Курятник. Старая мастерская с низкой плоской крышей. Сарай, который стоит как зловещая крепость между домом и надвигающейся на нас бурей. Остовы искореженных и проржавевших автомобилей торчат между стволами техасского ясеня и пустынных ив.

Я останавливаюсь на краю двора. Роуэн встает рядом со мной.

— Привлекательная оградка, — шепчу я.

— Вблизи еще лучше. Башка куклы добавляет жути, — шепчет он в ответ, кивая на голову болтливой куклы Кэти 1950-х годов, смотрящей на нас с крыльца бездушными черными глазами.

— Я заберу ее, если… — я наклоняюсь вперед и, прищурившись, смотрю на клочок серого меха, застрявший под креслом-качалкой. — …это что… опоссум?

— Я думал, кошак, но да ладно.

Я выпрямляюсь, поворачиваясь к Роуэну и держа кулак между нами.

— Слоан…

— На камень–ножницы-бумага. Проигравший открывает парадную дверь, — говорю я с мрачной усмешкой.

Роуэн смотрит на меня долгим взглядом, потом качает головой с покорным вздохом. Его кулак, наконец, встречается с моим.

Молча, на счет «три» мои ножницы проигрывают камню Роуэна. Он хмурится.

— Два из трех, — шипит он, хватая меня за запястье, когда я направляюсь к ступенькам.

— И проиграть? Ни за что. Иди к задней двери и наслаждайся преимуществом, шизик, — я улыбаюсь и морщу нос, как будто в этом нет ничего особенного, хотя Роуэн чувствует, как учащается мой пульс под его ладонью, пока я не вырываюсь.

Я не оглядываюсь назад, сосредоточившись на ступеньках. В моей груди горит желание повернуться к Роуэну, остаться с ним и охотиться бок о бок, но я этого не делаю.

Когда встаю на потрескавшиеся доски лестницы, краем глаза вижу Роуэна, который, наконец, идет к задней части дома.

С каждым бесшумным шагом я осматриваю свое окружение, стараясь не потерять равновесие и не опрокинуть что-нибудь. Из дома не доносится ни звука, никакого движения за сетчатой дверью, никаких угрожающих теней, освещенных вспышкой молнии. Первые капли дождя падают на крытое крыльцо как раз в тот момент, когда я подхожу к двери, уворачиваясь от жестяных банок и мусора.

Я приоткрываю сетчатую дверь ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь, тихий скрип ржавых петель поглощается раскатом грома, от которого сотрясаются стены.

Запахи еды, разложения и плесени смешиваются в тошноту, когда я иду по узкому коридору. Слева находится гостиная со старой мебелью и оригинальными элементами декора, покрытыми слоем пыли. Обои в цветочек отслаиваются от стен и развеваются на ветру, проникающего через открытые двери и разбитые окна. В кресле рядом с камином сидит частично мумифицированное тело, ее ноги укрыты вязаным пледом, а в костлявых руках лежит раскрытая Библия. Ее длинные седые волосы спадают с плеч, набор зубных протезов все еще держится за отвисшие челюсти.

— Старая мамаша Мид, я полагаю, — шепчу я ей, делая несколько осторожных шагов по комнате, пока не оказываюсь перед ней. — Спорю, ты была настоящей стервой.

Знание того, что Харви Мид стал серийником из-за жестокой и властной матери, как другие убийцы, не делает его менее опасным.

Но это, безусловно, наталкивает меня на некоторые идеи…

Я наклоняюсь ближе и улыбаюсь, глядя на грубую кожу и впалые глаза женщины.

— Скоро увидимся, мама Мид.

Подмигнув, я крепче сжимаю нож и выхожу из комнаты, направляясь через холл к лестнице, ведущей на второй этаж.

Скрип ступеней заглушается раскатами грома и дождем. Кажется невероятным, что в доме может быть так мало человеческих звуков после только что произошедшего жестокого убийства, но единственное, что я слышу, — это свое сердце и шторм.

Когда я поднимаюсь на лестничную площадку второго этажа, дождь хлещет громче, его запах смывает вонь с первого этажа. Я жду мгновение, наблюдая, прислушиваясь. Но ничего не происходит. Никаких подсказок о местонахождении Харви, когда я останавливаюсь перед входом в коридор.

Я начинаю медленно продвигаться вперед.

Сначала попадаю в спальню, заставленную коробками. Журналы. Газеты. Пожелтевшие руководства по эксплуатации автомобилей и тракторов. Поход по комнате не дает никаких полезных сведений.