— Я всегда хотел стать шеф-поваром, — говорю я. — Даже в детстве.
— Правда?
— Да, — опускаю взгляд на свои ботинки, вспоминая кухню в доме своего детства в Слайго, где мы ели за маленьким столом с братьями, обычно втроем, одни в темном, неприветливом доме. — Лаклан приносил еду домой. Я готовил. А наш младший брат в том возрасте был придирчивым засранцем, но у меня неплохо получалось, учитывая ограниченные ресурсы. Готовка стала своего рода спасением. Безопасной вещью, где мой разум мог свободно разгуливать и исследовать мир.
— Кулинарное искусство. В буквальном смысле.
— Вот именно. И мое умение готовить немного облегчало трудные времена в доме, — по крайней мере, папины приступы ярости из-за пьянства или наркоты не усугублялись голодом. Было несколько раз, когда он кое-как сдерживался, толкал меня на кухню и требовал пожрать, а не сразу избивал. Приготовление пищи стало своего рода доспехом. Не настоящей защитой от пьяного дурака, но, по крайней мере, неким барьером. То, что смягчало удар. — Наверное, мне повезло. Мое рвение к этому занятию не угасло. В конце концов, это стало для нас с братьями еще одним механизмом построения лучшей жизни.
Слоан делает паузу, ее голос печален, когда она говорит:
— Мне жаль, что вы с братьями прошли через это. Но я рада, что твое искусство выжило.
— А мне жаль, что ты больше не получаешь наслаждения от своего.
— Мне тоже. Но спасибо, что научил меня немного. Может, я и натерла сыра с целую голову, но… — она делает паузу, делая глубокий вдох, как будто набираясь храбрости, — было весело.
Я театрально ахаю.
— Ох, тебе не должно быть весело, это не входило в мои планы.
Слоан хихикает, я ухмыляюсь, она продолжает готовить блюдо. Мы остаемся на связи, пока она ест, и настаивает, чтобы я нашел чего-нибудь перекусить, чтобы она не кушала в одиночестве. У меня есть лишь злаковый батончик, который раздавился в ручной клади, но я все равно ем его, пока мы говорим о всякой ерунде. Об этом городе — Роли. О Бостоне. Еде. Напитках. Обо всем. И ни о чем.
Я ухожу, когда она заканчивает есть, выхожу из своего укрытия, убеждаясь, что она занята у раковины.
На следующий день возвращаюсь. Жду за деревом, пока пацан доставляет пакет с продуктами. Он зарабатывает еще сотню баксов. Слоан звонит мне, и мы готовим жареные креветки с сыром фета и поленту7. Я приношу с собой заранее приготовленный салат, чтобы поесть вместе. Мы говорим о работе. О веселье. Немного об Альберте Бриско и последствиях нашего счастливого визита в его дом. На него повесили несколько убийств, и Слоан, похоже, довольна. Возможно, я и подтолкнул полицию в правильном направлении, но не говорю ей об этом.
На третий день я прячусь за другим деревом немного ближе к дому, где я слышу, как она открывает дверь. Слоан засыпает парня вопросами, но он держится. Надо отдать ему должное, на него можно положиться. Когда я выглядываю из-за ствола, вижу ее разочарование, но она не хочет пугать ребенка. Когда он забирает свой велосипед, я спрашиваю его, что он будет делать со всеми этими деньгами, и он говорит, что копит на «PlayStation». Перед уходом даю ему еще двести баксов.
Слоан готовит стейк — прекрасное филе Вагю-миньон с гарниром из обжаренной брюссельской капусты. Она больше нервничает из-за этого блюда. Не хочет все испортить. И у нее получается идеальная средняя прожарка. Она стонет, откусывая каждый кусочек. Мы говорим о наших семьях. Ну, я говорю о своих братьях. Ей почти нечего сказать о себе. Никаких братьев и сестер. Никаких близких родственников. Ее родители напоминают о себе в день ее рождения и на Рождество, на этом все. Они слишком заняты своей жизнью, и я совсем не понимаю, что они за люди. Может, и не стоит. И знаком с этим лучше, чем большинство.
На следующий день я долго прятался за деревом и наблюдал за ее домом. В какой-то момент она открывает дверь, делает несколько шагов наружу. Смотрит вниз по улице, нахмурив брови. Я исчезаю из поля зрения, когда ее взгляд устремляется в мою сторону, пока она рассматривает другой конец дороги. Но там нет мальчишки. Никаких продуктов.
Она возвращается внутрь, запирает дверь. Занавески дергаются на окне.
Еще через несколько минут я ухожу. Сижу в своей взятой напрокат машине и уже еду в аэропорт, когда на телефоне появляется сообщение. Но я заставляю себя не читать. Не раньше, чем вернусь в свою квартиру в Бостоне.
Потому что я знаю, что если прочитаю, то вырву гребаную дверь из самолета, лишь бы вернуться к ее дому.
Несколько часов спустя, крепко сжимая телефон в руке, я наливаю щедрую порцию виски поверх хрустящих кубиков льда. Только когда устраиваюсь в своем любимом кожаном кресле, сбрасываю обувь и задираю ноги, смотрю на экран.
Заставлять себя ждать — это восхитительное мучение. Алкоголь обжигает горло, когда я открываю непрочитанное сообщение от Слоан.
Сегодня тебя не хватало.
А еще я поняла, что ни хрена не умею готовить без твоей помощи. Значит, я не настоящий взрослый человек, как ты говорил.
Я улыбаюсь и делаю большой глоток напитка, отставляя его в сторону, и печатаю свой ответ.
Я тоже скучал по тебе. В следующий раз, когда прилетишь в Бостон на очередную встречу, приготовим в моем ресторане инжирный Наполеон.
Сначала кажется, что она не ответит, учитывая поздний час и то, сколько времени у меня ушло на отправку ответа. Но почти сразу же я вижу, как три точки мерцают, а затем:
Буду рада.
Мои глаза закрываются, голова опускается на кожаную обивку. Я улыбаюсь, вспоминая ее лицо сегодня, когда она стояла на крыльце и смотрела в обе стороны в поисках доставки. Разочарование никогда еще не выглядело таким чертовски сладким.
Телефон жужжит в руке.
Увидимся через несколько недель на игре. Друзья мы или нет, я все равно надеру тебе задницу. Просто предупреждаю…
Я улыбаюсь в тусклом свете.
Я надеюсь на это.