25

Малачи пришел ко мне в гости, и сказать, что я был в шоке, не сказать ничего.

— Слышал, у тебя новое место, и купил тебе крест святой Бригитты для сохранности дома.

Я предложил чай, он огрызнулся:

— Чай — и это, по-твоему, гостеприимство? Не слышал, как надо принимать гостей?

Я обжег его взглядом, сказал:

— Здесь выпивки нет.

Он закурил, не спрашивая разрешения, хотя я все еще ходил с пластырями. Потом его взгляд остановился на маленьком серебряном лебеде, угнездившемся на шкафу.

— Господи, как ты это достал? — спросил он.

Я не понял, спросил:

— Что… о чем ты?

Он побледнел — не так-то просто с такими багровыми щеками, — сказал:

— В руке отца Джойса, когда нашли его тело… он сжимал… эту штуковину.

Комната пошла кругом, голову переполняли выводы. Таких было всего два, оба — у Кейт. Пришлось присесть, сделать глубокий вдох, потом я спросил:

— Монашка, сестра Мэри Джозеф, она цела?

Он разозлился:

— Дурень, ее нашли в канале. Видимо, упала, когда кормила лебедей.

Была не была:

— Майкл Клэр?

— Он… — голосом, полным желчи, Малачи ответил: — Врезался на машину в кирпичную стену. Скатертью дорожка.

И в один миг все стало ясно. Майкл Клэр расправился с монашкой, но Кейт… Кейт расправилась с отцом Джойсом. Сил ей хватало, а лебедь — поэтический символ возмездия? Своя версия признания — не миру, а Майклу. А может, дело в беспечности. Когда рубишь человеку голову, ясно соображать не будешь.

— Я бы хотел остаться один, — сказал я.

— Что? Я только вошел. Не хочешь, чтобы я благословил комнаты?

Я встал:

— В жопу себе засунь свои благословения.

Он думал было закуситься, но ответил:

— Вот просто не можешь общаться прилично, да?

Ивлин Во однажды сказал:

«Вы не представляете, насколько я был бы вреднее, если бы не был католиком».

Ответил я словами из Оруэлла:

— Нельзя быть по-настоящему католиком и по-настоящему взрослым.

В Голуэе ни в кого не стреляют — в смысле, так просто не бывает. По крайней мере, пока. Вроде как скоро откроется «Старбакс», а значит, возможно все, но стрельба — нет. Дайте годик, там поглядим.

Мы недалеко от границы и, конечно, теоретически можно представить, что в ясную ночь донесется выстрел.

Но это уже натяжки, и чем-чем, а верой в несбыточные фантазии Ирландия не славится. От знания, что Кейт охотится на фазанов, что сталкера однажды арестовали за владение винтовкой и что Кэти грозится по пабам меня убить, я не стал ходить с оглядкой на крыши. Так радовался своей трезвости, свободе и даже отказу от курения, что оружие далеко опустилось в списке приоритетов.

Я был знаком с ним не понаслышке, но находился явно не в том регионе, где о нем стоит волноваться.

Недавно Ридж благословила меня: «Bhi curamach».

Это значит «будь осторожней»… Жаль, я ее не послушал.

Ранним утром я вышел на прогулку — под «ранним» имеется в виду пол-одиннадцатого, — размять свою хромоту. Прогулялся через город, в голову взбрело увидеть океан. Взглянул на часы и понял, что автобус отходит в следующие десять минут. Почти перешел Эйр-сквер, как откуда ни возьмись появился Коди, пошел со мной слева, сказал, косясь на кожаную куртку:

— Ты у нас босс.

Я улыбнулся, и он добавил:

— У меня для нас отличная идея.

Я ее так и не услышал.

Я вспоминал отца, время, когда мать опять взялась за свое, устроила сыр-бор из-за арендной платы или еще чего. Отец мне тогда прошептал:

— Она желает добра.

Меня никогда не перестанет удивлять, как мы из-за этого самообмана готовы прощать самое отвратное поведение, и я ни хрена не верю в это самое их злонамеренное «добро». Но вот они зависят от нашего прощения и получают свое право продолжать цикл замаскированных злодеяний. Коди, думая, что я не обращаю внимания, передвинулся вправо от меня, закрывая солнце.

Я услышал треск, будто от поминаемого в таких случаях автомобильного глушителя.

Кто-то закричал:

— Господи, снайпер!..

В то самое место, где был я, где теперь шел Коди, попала пуля. Прямо ему в грудь. Второй выстрел прорвал отверстие дюймом выше, и я вспомнил Кэти, ее слова:

— Когда целюсь в голову, то и дело бью ниже.

И ведь я как раз в Кеннеди-парке, думал я. Мужчина кричал:

— Вызовите скорую!

Кровавые брызги на моей блестящей куртке.

Потом другой голос, озабоченный, понимающий:

— Нет, вызовите… священника.

Вот вам ирония. Мог бы рассмеяться, рассмеялся бы, только в горле встал ком. Хотелось сказать:

— Испортили день как гром среди ясного неба.

Я присел рядом с Коди, его кровь сочилась через мои пальцы. Женщина позади причитала: «О господи Иисусе». Начала массировать мне плечо — это бесило, и сильно. Рука Коди слегка стиснулась — пытался сжать мою, но силы уходили.

В моих глазах стояли слезы. Сперва принял за кровь, но потом понял, что это слезы. Женщина все еще сжимала мое плечо, и я слышал, как она кому-то говорит — вроде бы слышал, как она говорит: «Это его сын». Только знаю, что она без конца разминала мне плечо.