20

Поэты и демоны, отцы и дети. История моей жизни, и не знаю, верил ли я в тех или других. Я шел по Доминик-стрит, когда пошла убогая слабосильная морось и не могла определиться, то ли еле капать, то ли влить. Было время, когда я читал Луиса Макниса и знал «Осенний дневник» наизусть… строчки возвращались, как… пули с забытой войны. Что-то там о загнанных лицах и прилагательное surly — «смуро».

Долгое время я путал рифму surly с «херлинг»… в свете моей недавней деятельности — совсем другое оружие. Хромая по улице, я бормотал строчки под нос… другие взрывались в уме… гнилые кишки… Знаю, там были эти слова.

Потом со стороны канала появился Коди. Прямо у воды была большая табличка с надписью

Самаритяне, мы здесь для вас

то есть если они не помогут, то следующая остановка — река?

Он нервничал, спросил:

— Можем поговорить?

Я посмотрел на него, позволил себе расслабиться, потом протянул руку:

— Я был не прав и хочу… извиниться.

Он просиял и начал возражать, что мне не за что извиняться, разве мы не друзья и напарники? Я уже начал жалеть. Он сказал:

— Джек, она вернулась.

Сделал глубокий вдох, потом затараторил:

— Мужик, которого ты просил найти, Джефф? Алкоголик… в смысле… эм-м… твой друг. Его жена — Кэти? — вернулась из Лондона, в основном ночует в Розин. Постоянно напивается, говорит, что приехала пристрелить тебя, и еще говорит, теперь, когда у тебя есть сын, она даже может поквитаться. Что это значит? У тебя есть сын?

Я уклонился от вопроса о сыне и, чтобы отвлечь, рассмеялся, сказал:

— Скажи ей, пусть встает в очередь. Я с ней уже сталкивался, и… не сказать, что мы помирились.

Зазвонил его телефон, он тут же оробел. Я сказал:

— Давай, я потом позвоню.

Я услышал: «Мэри a gra (любовь)» — и позавидовал.

От радости, что он вернулся в мою жизнь, я чуть не сказал: «Счастливо, сынок».

Когда поворачиваешь на мост О’Брайена, на углу есть турагент. Я заглянул в витрину: особые предложения на Канары, Барбадос, куда угодно. Пришлось побороть желание ворваться, взять первый попавшийся рейс в теплые страны и свалить на хрен. Поклялся двинуть в Америку, как только вся эта ситуация закончится. Деньги были, теперь осталось только найти силы.

Уставший, с обволакивающим свирепым утомлением, направился к себе в квартиру — завалиться на боковую, попытаться на миг забыть священников, убийц, монашек и мороженое. Хохотнул вслух, снова себя до ужаса напугав, когда осознал, что у меня складывается неплохая кантри-песня — на мелодию «Цыгане, бродяги и воры»…

Дома принял душ, сделал сэндвич с жареным беконом, помидором и майонезом, намазал жирно и густо, как в деревне, и получил столько же удовольствия, сколько страна получала от многочисленных судов.

Перед тем, как упасть в постель, позвонил Малачи. Гудки шли целую вечность, и вот наконец-то:

— Что?

Ворчливо, неприветливо, враждебно. Я спросил:

— Разве так разговаривают с прихожанами?

— Кто это?

— Джек Тейлор.

Не рад меня слышать. Каков сюрприз.

— Что надо?

С ним-то я справляться умел.

— Когда запахло жареным и понадобилось раскрыть дело, ты пел по-другому.

Он поворчал, потом обвинил:

— Ты не пришел на службу.

— Чего?

— Я говорил, что проведу службу по бедняге, напавшему на отца Джойса.

Я ушам своим не верил:

— Напавшему? Да он ему башку на хрен отчекрыжил.

Услышал вдох, потом:

— Не ругайся по телефону.

Как об стенку горох. Его можно весь день забрасывать оскорблениями — он и бровью не поведет. Священников этому учат, теологией называется. Я решил перейти к делу, сказал:

— Мне нужно одолжение.

Его интонация тут же отяжелела от злорадства, сарказма.

— Святые небеса, великий Джек Тейлор просит об одолжении. Я думал, ты никогда и никого ни о чем не просишь?

Ох, обязательно быть таким козлом? Я взял себя в руки, спросил:

— Можешь организовать встречу с монашкой?

Он рассмеялся:

— Монашка тебя не спасет, парень.

Вот попадись он мне… Тогда так:

— Сестра Мэри Джозеф, знаешь такую?

— Конечно знаю, я же священник. У нас что, очень большой город? Это еще не Нью-Йорк, мы своих знаем.

— Устроишь с ней встречу?

Я слышал подозрение во вдохе. Он рявкнул:

— Зачем?

— Я мало что знаю об отце Джойсе, хочу увидеть всю картину.

Он фыркнул. Не шучу. Я думал, это просто выражение, что фыркают только лошади, но нет, он правда изобразил это отвратительное «фр-р-р»… А потом сказал:

— Ты же заявил, что дело закрыто. Убийца признался, все кончено. Зачем снова мутишь воду?

Я досчитал до десяти, потом:

— Не устроишь встречу, я замучу такую бурю, что все газеты узнают, будто ты знаешь убийцу и… что бы им сказать?.. Да, что ты отслужил по нему службу. Посмотрим, как епископу понравится читать про тебя за яичницей утром.

Я слышал, как он закурил. Его гнев так и чувствовался. Он сказал:

— Завтра утром, после десятичасовой службы, я отведу тебя к ней. И послушай-ка, следи за собой. Если узнаю, что ты ее огорчил…

Теперь уже я рассмеялся:

— Ты как две капли воды напоминаешь Кленси, главаря копов.

Малачи сменил интонацию:

— Замечательный человек. Жаль, ты не хочешь на него равняться.

— Ох, и почему я не удивлен, что вы с ним друзья-приятели?

Он это переварил, потом нанес свой удар:

— Попроси своих приятелей алкоголиков держаться подальше от моей церкви. Это вам не притон.

Зацепил. Я не имел ни малейшего понятия, о чем он, но что-то подсказывало — мне это не понравится. Спросил:

— Ты это о чем?

— Ха, да тот малый с хвостом, с которым ты общался, — он еще женился на девице из Англии, — ночевал на пороге церкви.

Джефф.

Меня словно ураганом накрыло. Слыша дрожь в своем голосе, я спросил:

— Куда он ушел?

Теперь Малачи торжествовал:

— А мне почем знать? Я вышвырнул его отсюда к дьяволу, сказал, что в Фэйр-Грин есть совершенно приличная богадельня.

Щелк.

Бросил трубку. Я нашел номер общества «Симон» в Фэйр-Грин, дозвонился, спросил, у них ли Джефф. Они были очень любезны, но через них проходит столько народу, что точно ответить не могли, а когда я его описал, сказали, что нет, никого похожего в последнее время не видели. Я обзвонил больницы, другие ночлежки — один хрен. Заполз в постель в черном отчаянии.

Рано поутру залил в себя кофе — разжег огонек, раскочегарил топку, державшуюся на последнем издыхании. Ненавижу сладости, но сахар придал энергии. Принял душ и оценил скорость роста бороды, не глядя себе в глаза и на большую часть лица. Вынужденные извращения безумного рода. У бороды имелся прогресс, чего обо мне не скажешь.

Одеваться на выход для монашки? Я знал, что главное — не запугать, выглядеть почти что священником с примесью бухгалтера. Значит, черный пиджак, беловатая рубашка, слабо завязанный галстук. Не хотелось показаться, будто я пришел собирать для чего-нибудь деньги. Это уже по их части. Черные туфли было бы неплохо отлакировать, я обошелся плевком да полотенцем. С виду ничего. Не великолепно, но сойдет.

Начал действовать кофеин. У меня шел всего второй день, когда я мог пить настоящий кофе; привкус кофе без кофеина — ад на колесиках. И я вышел за дверь — это тоже физические упражнения. Дошел до «Рош», блуждал по проходам, пока не нашел мороженое. Черт, ну и ассортимент. Ненавижу выбор, я в нем путаюсь. В детстве мороженного было шиш да маленько. Может, разве что на первое причастие. На выбор — ванильное или ванильное. Когда к рожку добавили шоколадную крошку, в городе только об этом и говорили. В «Вулворте» их выставили на особую витрину, назвав «99». Я спросил отца, почему они так называются, и он ответил, что из-за шоколадной крошки это уже не стопроцентное мороженое. Объяснение ничем не хуже других.

Это было все, что есть на земле от рая. Помню, как дал себе клятву: когда вырасту, буду жить только на картошке фри и «99». Мы звали фри «чипсами» — да и до сих пор зовем. Все остальное скатилось к чертям.

Пока я бился над дилеммой, подошла Лиз Хэккет — завсегдатайница «Рош». Родом из Вудки, она воплощала в себе все самое лучшее от Голуэя: дружелюбная, теплая, любопытная, но без навязчивости. Она сказала:

— Джек Тейлор, ты ли это?

Не бывает более ирландских или приветливых вопросов. Я согласился, что это я, и она сказала:

— Я и не принимала тебя за любителя мороженого.

Это с чего бы?

Я кивнул, потом объяснился:

— Это не для меня, а для монашки.

Для нее это прозвучало так же странно, как и для меня, но она это умело скрыла, и я спросил:

— Какой вкус понравится монашке?

Лиз взглянула на витрину и спросила:

— А из какого она ордена?

Сперва решил, она шутит. Не шутила, и я спросил:

— А в чем разница?

Она заговорила терпеливо, будто я не виноват в своем невежестве:

— Сестры милосердия любят пломбир. Сестры Введения — они любят шоколадное, а закрытые ордена непривередливые.

Я был потрясен:

— И откуда ты столько знаешь?

Она смиренно улыбнулась:

— Когда ты в закрытом ордене, мороженое — это очень серьезное дело.

Поскольку я не представлял, из какого ордена сестра Мэри Джозеф, отталкиваться было не от чего. Глянул на американский бренд «Бен энд Джерри», сказал:

— Что-нибудь поярче.

Лиз засомневалась:

— Ты уверен?

Нет, но фиг с ним, что она — пожалуется? И что мне с того, понравится ей или нет? Приди в себя, Джек.

После недолгой дискуссии Лиз заявил, что, если бы брала для себя, угостилась бы «Хаген-Дас», вкус «клубничный пирог», и не успел я спросить, как она добавила:

— Производители искали какое-нибудь экзотичное название и в итоге выбрали «Хаген-Дас». Это ничего не означает.

Теперь я знал об этом слишком много. Поблагодарил Лиз, и она добавила:

— Береги себя, хорошо?

Сохрани ее Господь, добрую душу.