Глава шестая

Рент заблудился. Уже три дня шагал по камням, среди безумного лабиринта ущелий и ветвящихся во все стороны расселин, перебираясь через ямы, заваленные гнилыми деревьями и залитые мраком, между ломаными ребрами высоких скальных гребней. Озеро он потерял из вида два дня назад. Солнце стало жарче, иссушив ломкие лишайники под ногами, наполнив воздух тучами насекомых.

Наконец он добрался до обширного плато, по которому были разбросаны огромные валуны, и сел в тени горной сосны, чей ствол был странно вывернут от корня до вершины. Нашел в лишайнике горсть грибов-дождевиков и принялся есть. Они крошились, будто сыр, но почти не имели вкуса.

На него давил груз истины: он не способен позаботиться о себе. Для выживания нужно нечто большее, чем находить еду и воду или забиваться в пещеры перед приходом ночи. Такое случается или нет, как утомленному пловцу спасает жизнь отмель или песчаный островок. Но величайшая борьба за жизнь начинается между кратких убежищ, в мгновения между тут и там, с каждым вздохом, когда тебя словно тянут в стороны незримые течения.

Он не знал, что делать с пустыми промежутками. Голос в голове, который Рент считал своим, звучал как чужой - как испуганное дитя, меряющее пределы темницы немногих мыслей. Мысли шли круг за кругом, и все на подбор бесполезные и неутешительные.

Солнце садилось, удлинялись тени. Он чесался от укусов, на пояснице под пальцами уже показывалась кровь. Растаявшие под солнцем снеговые лужи почти исчезли; ему приходилось вытаскивать мох из трещин и засовывать нос между камней, чтобы лизнуть воду. Ему начало казаться, что валуны разложены неким узором, но едва намечалась линия, как оканчивалась бесформенной каменной кучей. Эта страна словно была разрушена - возможно, по чьей-то воле.

Дамиск не отыскал его, оставив в душе странное чувство. Когда старый охотник вошел в мир Рента, то чем-то его заполнил; а теперь он пропал. Был живым, а теперь, наверное, умер. И если бы внезапно появился его призрак, Рент зарыдал бы от облегчения. Что угодно, лишь бы кончилось одиночество.

Он съел грибы, но в желудке осталась пустота. На ночь еды нет, и он не видел убежища, в котором можно будет избежать ночного холода. Голос в голове твердил, что выбора осталось мало, и самый простой - сдаться и лечь в трещину, и когда придет смерть... что ж, сопротивляться он не станет.

Тени удлинялись, разлиновав неровную скалу под ногами, тени тянулись от каждого валуна, черные тени деревьев качались, будто те пытались вонзить сучья в твердые камни. Сети теней, узоры трещин и бездонных ям простерлись вокруг.

Тут безопаснее всего не двигаться. Рент спрыгнул с валуна и свился клубком у его подножия. Однако он не мог сделать себя таким маленьким, чтобы укрыться детским одеялом. Стопы и лодыжки вздулись от комариных укусов, и он бережно укрыл их, хотя грубая ткань усилила зуд, и сел, ожидая ночи.

Если Дамиск был прав, мать еще жива. Он был рад этому, и тому, что без него с вечными его жалобами на голод она познает хоть какой-то покой. И сбережет деньги, возможно, сможет залатать крышу. Он вообразил ее в голове: последний мужчина ушел, и она смогла сесть на кровать, и с чердака не доносятся скрипы беспокойного сна сына-великана. Он видел ее лицо: тревожные морщинки пропали вместе с ним, синяки выцвели, и отвалились корочки ссадин. Такая милая.

А по главной улице слоняются дружки: камни в руках, но не в кого их бросить. Пьяница Менжер вышел в переулок вылить собакам отбросы. Капор и Арко и Вихун сидят в таверне, у огня, ибо старикам всегда холодно. Говорят о том же, что и каждый вечер: рыбалка и сети и крючки, и лодки, которые пора заново красить.

Та же луна вышла среди облаков, хотя над другим берегом озера. Те же звезды сверкали там в темнеющем небе. Все не так далеко, как кажется, но ведь не коснешься. Единственной свободой оставалась свобода мыслить, и мысли вились, летая в ночи и не заботясь, как далеко уносят его; и пока смыкалась тьма, чужак в голове замолкал, сдаваясь миру вокруг.

Он слышал летучих мышей, тихие крики угомонившихся птиц, а над головой тянулась звездная дорога духов. Этой ночью не было ветра, и кусачие насекомые облепили его.

Отец его не был богом. Не мог быть. Боги перешагивают горы одним махом, выпивают огромные озера и вырывают деревья, словно цветы. Они столь высоки, что ничто внизу им не важно.

Почти все жители Озера были натийцами. Их загнали сюда многолетние вторжения малазан. Они ушли так далеко, как смогли, но империя все же проглотила их. Но где-то за всем этим началась торговля рабами, и первые рабы были пойманы в лесах севера, они мало отличались от жителей городка. Однако затем работорговцы нашли Теблоров, Великанов было слишком мало, чтобы сопротивляться. Рент не понимал, как можно желать владения себе подобными; но Теблоры были сильнее и жили дольше любых лесных дикарей. Это делало их особо ценными.

Серебряное Озеро богатело. Все жили в хороших домах и вели добрую жизнь, и никто не голодал. Но малазане не любят рабства. Империя запретила его. В Малазанской Империи один человек не владеет другим. И началась битва между законом и деньгами, и не сразу, но закон смог победить.

Дамиск объяснил это, пока они шли вместе. Дамиск болтал, словно в его черепе было слишком много слов и нужно было их вычистить. Он сказал, что история - собрание истин, иногда скрытых или искаженных, даже переплетенных с ложью, но, если искать их упорно, истины являют себя. Но большинство людей не хотят ничего знать, нет, если ложь делает их счастливыми и дарит уют, богатство.

История живет в памяти; однако у каждого своя память, и никто не помнит одинаково. Так что история также - вечный спор истин.

"Тут есть еще кое-что, Рент. История - не прошлое. Прошлое ушло, оно сзади и нам не вернуться назад. Нет, историю мы носим с собой. Это история воспоминаний о том, каковы были вещи, какова была жизнь. Но чем дальше заходишь, тем слабее память, тем больше дыр; и мы берем и заполняем дыры воображением и домыслами. Ты можешь подумать, что воображение сильно. Не так. Чем уже твой жизненный опыт, тем слабее твое воображение.

Но как насчет детей, спросишь ты. Разве они не опровергают мои слова? Да и нет. Их воображение сильнее всего, и внутри их мир полон счастья. Пока не погибнет под пятой. Рано или поздно ребенок учится оставлять воображение позади, забывать, не кормить. И оно гаснет".

Рент кивнул. Да, говорил он себе, я гасну. Чую это в душе. Слишком много камней ударило тело, слишком много проклятий летело в его сторону, чтобы остаться прежним. Быть ребенком означало быль наполовину слепым, вырасти означало прозреть к тому, что реально.

"Твой отец - Карса Орлонг, воин Теблоров. Может, теперь он бог. Вот где начинается история твоей жизни, Рент. Это истина. История. Удивительно, что тебя не убили годы назад. Но почему? Никогда не удивлялся?"

Нет, не удивлялся. Он не знал, что у людей есть причина его убить. Не любить - одно дело, убить - сосем иное. Правда?

"Страх", сказал ему Дамиск. "Отродье бога. А если Карса Орлонг узнает об участи сына? Что, если Карса Орлонг вернется в Серебряное Озеро? Мудро ли гневить бога?"

Нет, это не казалось мудрым.

"Но твоя мать знала, что нельзя верить страху. Знала, что жизнь твоя под угрозой. И как ненависть теряет разум и случается ненужное. Еще один повод услать тебя. Она позаботилась, чтобы ты жил; если это не акт любви, то что есть любовь?"

Но сейчас он хотел умереть. Выцвести с историей, быть забытым. Так бог одним взмахом руки стирает свои дурные дела. Вроде зачатия Рента.

Он услышал звук, открыл глаза.

Трое стояли перед ним, омытые вялым светом луны. Две женщины и мужчина. Конечности были покрыты спиральными узорами татуировок и блестели, будто ловя серебристые отсветы. На шеях ожерелья из зубов, птичьи кости свисают из длинных неопрятных русых волос. У поясов скальпы. Мужчина нес костяной лук, так тщательно отполированный, что казался сделанным из янтаря. Он был широкоплечим и крепким, на лице маска из костяных фрагментов. Женщина слева держала на плече длинный дротик. Она была молода, тело полноватое, лицо круглое и все в черных оспинах. Вторая, старшая женщина была безоружна. Одни кости и сухая кожа, она казалась умирающей. Костяной выступ бровей под почти белыми волосами, глаза сокрыты глубоко, каждый светит подобно далекой холодной звезде.

Рент осторожно сел. - Саэмды, - произнес он.

Старуха оскалилась. - Сай Имас хеди.

Он смотрел недоумевающе.

Молодая породила низку иноземных слов, тон казался Ренту презрительным. Однако он восхищался красотой ее языка, подобного песне. Он улыбнулся ей.

Мужчина издал нечто вроде смешка, добавив несколько столь же мелодичных слов.

Круглолицая надула щеки, замолчав.

- Сай Имас хеди, - повторила старуха медленнее. - Народ Холодных Морей, дитя Тоблакаев.

Помня слова Дамиска, он ответил так: - Я Рент, сын Карсы Орлонга, и я приветствую вас.