Глава 64

...он был рад, что у него было ухо.

С которым он мог поворчать, и наполовину в шутку

Поворчать на энтайлы, сожалеть о судьбе наследников,

и несчастье хорошего поместья…

Жан Ингелоу

Братья и проповедь

Робин было очень трудно забыть образ парализованного Джоша Блэя, рыдающего в своей перегретой больничной палате перед стаканом ледяной воды, который он не мог поднять. В течение следующих нескольких дней ее мысли постоянно возвращались к молодому человеку в инвалидном кресле, спрашивая, как он себя чувствует, какова вероятность того, что он вернет себе хоть немного чувств и движений, и когда, и разумно ли ожидать, что он сможет примириться с жизнью, в которую его так травматично втянули.

Она также думала о Страйке, потому что в больнице она увидела ранее неизвестную сторону своего партнера. Он часто позволял ей брать на себя инициативу, когда требовалось сочувствие в общении с подозреваемыми и сотрудниками. Его склонность перекладывать на Робин то, что она иногда слышала, как он называл “трогательными” вещами, послужила толчком для их самой крупной ссоры, в которой, помимо всего прочего, была затронута тема цветов-послесловий. До беседы с Блэем она полагала, что если бы нужно было высморкаться или вытереть лицо, Страйк ожидал бы, что это сделает она: действительно, когда слезы наконец вырвались у Джоша, Робин почему-то решила, что это ее обязанность, как единственной женщины в палате; возможно, эту мысль ей внушил вид подавляющего женского медперсонала, мимо которого они проходили по больнице. И все же Страйк сделал это, и сделал именно с той недемонстративной мужской эффективностью, которую Блей счел возможным принять.

Вскоре Робин рассердилась на себя за то, что зациклилась на этом неожиданном проявлении сочувствия: так не разлюбят, и она снова прибегла к надежному средству борьбы с раздражением — напомнила себе о новой подружке Страйка и его неопределенном участии в деле о разводе его бывшей невесты.

Воспоминания Страйка о поездке в больницу тоже перемежались с мыслями о Робин, хотя они принимали менее сентиментальный оборот. Уже не в первый раз он удивлялся тому, что женщина, которая пришла к нему в качестве временного секретаря, оказалась самым большим активом агентства. Достать письмо Кеа из корзины, быстро переварить его содержание, понять, что в нем есть один момент, который необходимо прояснить с Джошем, и сделать это без суеты и показухи, возможно, и не было самым ярким примером детективной работы, которую Робин выполняла до сих пор, но этот случай запомнился Страйку как прекрасный пример той инициативы, на которую он привык рассчитывать со стороны своего партнера. Если что-то и должно было заставить его еще больше ценить это редкое и ценное качество, так это постоянное раздражающее присутствие Натли, чье самодовольство по поводу собственной неубедительной работы так резко контрастировало с непритязательностью Робин.

Джош Блей был далеко не первым молодым человеком, которого встретил бывший сотрудник ОСР, искалеченным в результате насильственных действий другого человека. По правде говоря, он подозревал, что если бы встретил Блэя целым и здоровым, то вполне мог бы счесть его неприятным. Страйк знал, что у него есть предубеждение против определенного образа жизни и образа мыслей, потому что он рано и несчастливо столкнулся именно с таким образом жизни без границ и условностей, который с таким энтузиазмом исповедовали в Норт-Гроув. Его собственные привычки к самодисциплине и предпочтение чистоты и порядка перед убожеством и хаосом были сформированы в значительной степени как реакция на образ жизни его матери. Страйк провел слишком много часов своей юности, выдерживая нудную жизнь под вечным кайфом, чтобы найти удовольствие или возбуждение в дымке выпивки, наркотиков и рок-музыки, которая была естественной средой обитания Леды. Обдолбанный, пьяный, длинноволосый и красивый Джош Блэй был бы именно таким молодым человеком, которого Леда считала наиболее привлекательным; еще одна причина обычной антипатии Страйка к этому типу.

И все же, к своему собственному удивлению, Страйк нашел в молодом человеке, которого встретил в спинальном отделении, повод для восхищения. Самоуничижение Блэя было основано на беспристрастной оценке его собственного поведения в прошлом, что произвело впечатление на детектива. В такой ситуации, как у Блэя, никого нельзя было обвинить в жалости к себе, но Страйк был впечатлен тем, что он больше всего переживал из-за смерти своей бывшей подруги и сотрудницы. Детектив, которого до сих пор иногда посещает во сне оторванный торс сержанта Гэри Топли, разорванного на две части взрывом, унесшим ногу Страйка, понимал чувство вины выжившего и стыд, проникающий в самые мрачные мысли еще живых людей, как бы ни были повреждены их тела. Возможно, самое удивительное, что, поскольку их расследование до сих пор склонялось к мысли о том, что Блэй был просто подсобником в партнерстве, породившем “Чернильно-черное сердце”, Страйк нашел Блэя проницательным и догадливым в некоторых своих комментариях детективам. Он чувствовал, что ни одно предыдущее интервью не продвинуло его так сильно в понимании психологии Аноми, а собственные мысли аниматора были столь же ценны, как и просмотр этих личных сообщений.

Именно в таком настроении, с запахом больничной дезинфекции, все еще метафорически звучавшим в его ноздрях, Страйк отправился на ранний ужин с Грантом Ледвеллом в среду вечером, решив доехать до Доклендса на общественном транспорте, а не на машине, учитывая все еще уязвимое состояние его подколенного сухожилия.

Ресторан, который выбрал Ледвелл, “Пистолет”, находился на берегу Темзы. На вывеске снаружи было выбито фальшивое пулевое отверстие размером с грейпфрут, а обстановка внутри была традиционной. Страйка, который, похоже, был первым обедающим за вечер, провели мимо стены со спортивным огнестрельным оружием в пустой, отделанный деревом зал и усадили за столик на двоих, с которого открывался четкий вид на Купол Тысячелетия — изогнутое белое строение, похожее на шатер, видневшееся на противоположном берегу.

Как и у Робин в Колчестере, у Страйка было время поразмышлять о том, что говорит о человеке, с которым ему предстояло встретиться, то, что он выбрал именно это место. Если не принимать во внимание тот факт, что Грант хотел, чтобы детектив приехал в Доклендс, где находилось его рабочее место, штаб-квартира компании “Шелл”, а не встретился со Страйком в центре Лондона, что было бы гораздо удобнее для Страйка, шикарный гастропаб излучал, от меню в кожаном переплете до дробовиков, некую идеализированную мужскую английскость.

Чувствуя, что он, строго говоря, не на службе, Страйк заказал себе пинту пива, которую только принесли, когда зазвонил его мобильный. Он наполовину ожидал, что это будет Грант, сообщающий, что он опоздает и тем самым укрепит свою власть, но увидел, что звонок поступил из офиса, откуда Пэт уже ушла.

— Страйк.

— О, — сказал незнакомый мужской голос, звучащий удивленно. — Я не ожидал, что кто-то возьмет трубку. Просто хотел оставить сообщение для Робин.

— Я могу записать его, — сказал Страйк, потянувшись в нагрудный карман за ручкой.

— Хорошо. Если бы вы могли попросить ее перезвонить Хью Джексу, было бы здорово. Я не уверен, что мои предыдущие сообщения были переданы.

— У нее есть ваш номер? — спросил Страйк.

— Э, да, у нее есть, — сказал Джекс. — Так что — да. Если бы вы могли попросить ее перезвонить мне. Спасибо, тогда. Пока.

Он прервал связь.

Страйк опустил мобильный, слегка нахмурившись. Он полагал, что Хью “Топорщик” Джекс то входил, то выходил из жизни Робин, не оставляя на ней никакого следа. Значит, у нее был номер телефона этого человека, но она не отвечала на его сообщения? Что это означало? Может быть, Джекс добивался от нее свидания? Или Робин отказывалась отвечать на звонки на мобильный, потому что они поссорились, и мужчина оставил голосовые сообщения на ее рабочем месте?

— Я ведь не опоздал?

Страйк поднял голову. Грант Ледвелл прибыл в сером костюме и сиреневом галстуке и выглядел, как и в прошлую их встречу, как бульдог в слишком тесном ошейнике, со своими щетинистыми волосами, низкими бровями и тяжелым прикусом.

— Нет, точно вовремя, — сказал Страйк, убирая мобильный обратно в карман.

То ли потому, что он забыл, что Страйк крупнее его, то ли по какой-то другой причине, но агрессия, проявленная Грантом во время телефонного разговора, была не столь очевидна при личной встрече. Пожав друг другу руки и устроившись в кресле напротив стола, Грант хрипловато сказал,

— Хорошо, что вы со мной встретились. Ценю это.

— Без проблем, — ответил Страйк.

— Я… эээ… извиняюсь, если я был… эээ… не в духе, когда звонил вам. Мы… мы много пережили с тех пор, как я видел вас в последний раз.

— Мне жаль это слышать, — сказал Страйк и, сделав над собой усилие, выкинул Хью Джекса из головы.

— Да… это достало Хизер. Весь интернет… Я говорю ей не смотреть на то, что говорят эти ублюдки, но она продолжает это делать, а потом устраивает истерику. Вы женаты?

— Нет, — сказал Страйк.

— Дети?

— Нет, — снова сказал Страйк.

— Ну, беременные женщины… — Грант прочистил горло. — У нее все эти мысли о том, что люди придут, чтобы навредить ей и девочкам. Я говорил ей, что они просто кучка трусов, прячущихся за клавиатурой, но… — Грант нетерпеливо побарабанил толстыми пальцами по столешнице, — Я бы выпил, черт возьми.

Он подозвал официанта и заказал себе бокал красного вина. Когда официант снова удалился, Грант сказал,

— Вы видели, что Аноми написал в Твиттере в субботу вечером? О том, что Мэверик хочет превратить Харти в человека? Я начинаю думать, что Элгару и Йомену стоит еще раз присмотреться к людям в своих офисах.