Глава 22

БРИА

— Он в сознании? — спрашиваю я.

— Да, по прибытии он был в сознании. Мы сделали ему тканевый активатор плазминогена, и стент успешно удалил тромб.

— Оценка по шкале инсульта?

— Тринадцать.

Тринадцать. Это число со свистом выбивает воздух из моей груди. Ишемический инсульт средней тяжести, на грани тяжелого.

Грудь Самуэля поднимается и опускается под тонким полосатым одеялом. Я делаю мысленную заметку принести ему из дома что-нибудь потеплее. Это единственное, что я могу придумать. В противном случае все, что я чувствую, — это беспомощность.

Мы давно это уже проходили. После первого приступа я чувствовала, как песчинки проскальзывают у меня между пальцами. Это был только вопрос времени, когда появится другой. Это было неизбежно.

В прошлый раз я была рядом. Мы сидели дома, ели салат и курицу-гриль. Кейн обвивался вокруг лодыжек Самуэля облаком белого пуха. Мы говорили о музыке. Звучал «Сладкий апокалипсис» Ламберта. Самуэль хотел посмотреть предстоящий фортепианный концерт в кампусе. Он невнятно произнес слово «лето». Когда я подняла глаза, левая сторона его лица начала отвисать. Я позвонила в 911. Не давала ему уснуть. Я ехала с ним в машине скорой помощи. Я делала все, что могла. На этот раз я просто зритель. Проснется ли он? И каким он будет после?

Эти вопросы не выходят у меня из головы, пока невролог рассказывает о возможных необратимых повреждениях и процессе восстановления. Потенциальное когнитивное нарушение. Потенциальная потеря речи. Потенциальная потеря способности к передвижению.

Все, что я слышу, — это потенциальная потеря индивидуальности.

Когда врач уходит, а медсестры проверяют капельницу Самуэлю и фиксируют его жизненные показатели, в палате остаюсь только я, смотрю сверху на человека, который спас меня. День за днем он спасал меня. От всего мира. От самого себя. Он взрастил тьму, которая поглотила бы мою жизнь, если бы не научил меня, как питать ее и заботиться о ней.

Я придвигаю один из стульев с розовыми виниловыми подушками и потертыми деревянными подлокотниками к кровати Самуэля и беру его за руку. Интересно, чувствует ли он, когда я сжимаю его пальцы? Мы никогда не были привязаны друг к другу. На самом деле это не в нашей природе, что не должно вызывать удивления, учитывая все обстоятельства. Может быть, он почувствует мое прикосновение. Может быть, он узнает, что я здесь.

Долгий вздох наполняет мои легкие, когда я беру Самуэля за руку. Я прослеживаю линию его жизни, задаваясь вопросом, догадается ли когда-нибудь кто-нибудь из гадающих по ладони, сколько смертей впитала в себя эта складка кожи. Мои глаза закрываются, когда я вспоминаю нежное прикосновение его рук к моей спине, когда он промывал и перевязывал мои раны каждую ночь после того, как нашел меня в пустыне. Это было похоже на привилегию. Я была избрана. Обо мне заботились. До конца. Кто-то сказал бы, что за это пришлось заплатить — тяжестью исполнения наследия смерти и разрушений. Но я чувствую себя совсем по-другому. Ничто из того, чего я хотела в жизни, не проходило без боли. По крайней мере, из-за Самуэля эта боль — бремя, которое приходится нести другим. Я — лишь источник.

Несмотря на то, что здесь так тихо, слышны только писк мониторов и скрип обуви медсестер в коридоре, я не замечаю, как кто-то входит в палату, пока первые слова не слетают с губ Илая.

— Привет, милая.

Мое сердце трепещет, как какое-то существо, выброшенное на грязный, пустынный берег, изо всех сил пытающееся вернуться к жизни. Я открываю глаза и вижу, что Илай стоит рядом со мной с чашками кофе в каждой руке. Наверное, что-то во мне не так, потому что он не задает вопросов и даже не передает мне напиток. Он ставит кофе на прикроватный столик и присаживается на корточки рядом со мной, протягивая руку, чтобы убрать волосы с моего плеча.

— Привет, Панкейк, — говорит он с нежной улыбкой.

Я внезапно потеряла всякую волю бороться с этим ужасным прозвищем. На самом деле, это странно успокаивает.

— Привет.

— Он стабилен?

Я киваю. Илай всматривается в мое лицо, как будто пытаясь найти что-то, чего мне не хватает. Какой-нибудь ключ, который подойдет к замку.

— Что у тебя запланировано на выходные? Есть что-нибудь, о чем нужно позаботиться дома или в Сидар-Ридже для Самуэля?

Он не задает бессмысленных, раздражающих вопросов. Он не хочет, чтобы я извергала информацию в его пользу. Он спрашивает меня о чем-то полезном. Важном.

Мое сердце снова делает то же самое, извиваясь в маслянистой грязи. Часть меня хочет бороться с добротой Илая, просто чтобы иметь возможность нажать на спуск и выпустить часть давления из резервуара ярости и замешательства, запертого за плотиной. Другая часть меня хочет зарыться в него и спрятаться от всего мира. Я киваю, Илай передает мне кофе, и я делаю большой глоток, пробегаясь по мысленному списку, засунутому в дальний угол моего мозга.

— Мне нужно позвонить в Сидар-Ридж, чтобы держать их в курсе дела.

— Предоставь это мне. Я поговорю с Блейк, она жена Флетчер. Она здесь хирург-ортопед. Она может получить обновленную информацию и передать в Сидар-Ридж. А как насчет дома?

— Моя уборщица, Эми. Она приедет завтра, надо спросить, сможет ли она заскочить сегодня утром покормить Кейна.

— А как насчет занятий? Тебе нужно что-нибудь сделать в понедельник?

— Я поглощена курсовой работой. Единственное, чего я еще не сделала, — предложение тем эссе для промежуточных экзаменов доктора Хальперон.

— Ладно, я с ней поговорю. Что еще?

Я качаю головой.

— Нет, все в порядке. Я сама сделаю. Мне просто нужен час или два.

— Бриа, позволь мне разобраться с этим. Доктор Хальперон и так развела там бардак в отделении. Она может сама откопать несколько старых тем для эссе и перепрофилировать их, ты не обязана это делать.

Я испускаю долгий вздох и прижимаю пальцы к виску, где начинает пульсировать головная боль.

— Все узнают, Илай. Если ты вмешаешься, они поймут, почему.

— Тебя это волнует?

Нет, не волнует.

— Тебя волнует, — говорю я. Это похоже на забрасывание зазубренного крючка в черные воды.

— Мне насрать, что они думают, — отвечает Илай, его рука касается моей щеки. Его большой палец гладит мою кожу с медленной и осторожной грацией. — Вообще-то нет, я беру свои слова обратно. Мне не все равно. Я хочу, чтобы все знали, что ты моя. Хальперон. Такахаши. Даже ворчливый сторож, Дейл.

— Только не Дейл.

— Ага. Дейл.

Господи. Почему это простое прикосновение к моей щеке такое приятное? Почему все, что говорит Илай, пронизывает тень, как летнее солнце? Мне следовало бы усерднее стараться, чтобы прогнать его. Я не хочу причинять ему боль, хотя кажется, что это неизбежно, подпущу ли я его ближе или оттолкну. Нам обоим лучше жить порознь. Илай будет в безопасности подальше от меня, а я нашла бы другой выход для своей беспомощности. Плавание. Охота. Бег, пока сердце не разорвется. У всех занятий есть своя привлекательность, но все варианты кажутся пустыми без него.

— Хэй, — говорит он, и я не осознаю, что мой взгляд переместился в угол комнаты, пока его голос не возвращает меня обратно. Илай встает и тянет меня за руку, чтобы поднять со стула, занимая мое место, прежде чем усадить к себе на колени. Я не знаю, что мне с собой делать. Меня никогда раньше так не обнимали. Я чувствую себя твердой деревяшкой, пока он не берет мой кофе и не ставит его рядом со своим. Затем он обхватывает меня руками и откидывается назад, прижимая меня в объятиях к своей груди. Его сердце отбивает ровную дробь у меня под ухом, и я закрываю глаза.

— Тебе не нужно оставаться здесь, со мной все будет в порядке, — шепчу я, мое раздражение вспыхивает из-за слабости, когда я прижимаюсь ближе к теплу Илая.

— Я знаю.

Я немного ерзаю, когда эта новая уязвимость гложет мой разум. Илай только усиливает хватку, и я перестаю сопротивляться, когда его рука скользит по моим волосам.

— Уверена, что у тебя сегодня есть другие дела.

Илай запечатлевает поцелуй на моей макушке.

— Я хотел убедить тебя провести со мной день, а потом незаметно превратить это в целые выходные, так что нет.

Я еще раз вздыхаю, отказываясь от борьбы с собой, по крайней мере, на сегодня. Я внезапно слишком устаю, чтобы бороться с этим, но знаю, что это будет продолжаться, порождая суматоху. Вот как будет, если я позволю себе быть с ним? Неужели мне всегда придется бороться со своей самой сокровенной тьмой, если произошедшее с Илаем станет не просто сексом, а чем-то большим?

— Ты так просто от меня не избавишься, Панкейк, — говорит он, как будто я высказала свои мысли вслух.

— Я могу попробовать, если ты продолжишь называть меня так.

Улыбка Илая согревает мне голову, когда его руки сжимаются крепче.

— Ты можешь попробовать, но у тебя ничего не получится.

Мы погружаемся в молчание. Тишина клонит в сон, ни глубокий, ни умиротворяющий. Новая рутина растет вокруг нас подобно виноградной лозе. Медсестры проверяют Самуэля во время обхода. Илай выходит из комнаты, чтобы позвонить или принести еду, кофе или воду. Аппараты издают звуковой сигнал. В холле раздаются голоса. По комнате разносится запах латекса и дезинфицирующих средств. И все это время Самуэль лежит неподвижно, единственным доказательством жизни является то, как поднимается и опускается его грудь.

В восемь часов прием посетителей заканчивается, и я знаю, что больше ничего нельзя сделать, кроме как ждать новостей. Илай не торопит меня, не твердит, что мне нужно немного отдохнуть. Я целую Самуэля в обе щеки, Илай просто берет меня за руку, и мы уходим. Единственное, о чем он спрашивает, — это куда я хочу пойти.

— Домой, — говорю я. — Давай просто пойдем домой.