ГЛАВА ВОСЬМАЯ

РОКСИ

Моя башка трещит так, будто я накануне изрядно перебрала. Мое лицо болит, а все тело одеревенело от долгого пребывания в одном положении. Застонав, я держу глаза закрытыми, чтобы попытаться отрешиться от боли, пока ломаю голову над тем, что произошло. Но все это как в тумане, и чем больше я стараюсь, тем сильнее мои мозги крушат тысячи молотков.

Нащупывая рукой пистолет, я замираю. Это не мое обычное дерьмовое постельное белье... это чертов шелк. У кого, черт возьми, есть шелковое постельное белье?

Не у того, кого я знаю, это точно.

Вот тогда-то меня накрывает лавиной воспоминаний. Головорезы. Гадюки. Удар…

Резко открыв глаза, я смотрю на белый потолок, а прямо надо мной – чертова хрустальная люстра. Мое сердце колотится в груди, пока ползу к изголовью кровати, прислоняясь к нему, когда я тыкаю пальцами свое саднящее лицо, этот ублюдок... Хотя не думаю, что что-то сломано. Тяжело дышу, накатывает паника, пока я пытаюсь осмотреться.

Они украли меня.

Забрали меня из бара и оставили в каком-то чертовом гостиничном номере.

Он такой... чистый. Слишком чистый. Белые стены и темно-серый ковер на полу. На стене напротив огромной двуспальной кровати, в которой я нахожусь, стоит телевизор с плоским экраном, по размеру больше, чем моя ванная. Справа стена уступает место окнам от пола до потолка, которые, когда я соскальзываю с кровати и, спотыкаясь, подхожу к ним, открывают мне вид на панораму города.

Он раскинулся подо мной, как чертов плакат. Мы так высоко забрались и находимся посреди всего этого, что просто зашибись. Отвернувшись, я замечаю две двери по обе стороны от телевизора. Я заглядываю в одну из них и вижу встроенный шкаф. Под ним я подразумеваю комнату с полками на полках, зеркалами с лампами между ними и диваном посередине. Закрыв дверь с презрительной усмешкой на губах, я открываю другую.

Это ванная комната. Левую стену занимает полностью стеклянная душевая кабина с четырьмя направленными вниз душевыми головками и серым сиденьем из кафельной плитки в дальнем углу. Позади – огромная ванна, достаточно большая, чтобы вместить, по меньшей мере, шесть человек. Справа две раковины с зеркалом в рамке над ними. Туалет спрятан рядом со мной. Похоже, кто-то не пожалел денег на все это, ух уж эти чертовы богатые ублюдки.

Возвращаясь в комнату, я осматриваю пространство в поисках чего-нибудь, что можно использовать в качестве оружия. Рядом с кроватью стоят две антикварные серые прикроватные тумбочки. С лампами на обеих. Идеально. Я бегу через комнату босиком, потому что какой-то ублюдок забрал мои ботинки. Сорвав со стены лампу, я держу ее, как летучую мышь, и направляюсь к белой двери слева, которая явно ведет из комнаты.

Подергав ручку, я обнаружила, что она, конечно же, заперта. Я отбрасываю лампу в сторону и оглядываю комнату. Эти ублюдки, они думают, что могут владеть мной? Что меня можно купить?

Они узнают, что за деньги послушание не купишь. Я не собираюсь ни для кого быть объектом утех. Они еще пожалеют о том дне, когда забрали меня.

Гадюки? Сучка, ага щас, я тоже кусаюсь.

Я жду больше получаса, чтобы увидеть, придут ли они и откроют дверь, но они этого не делают, и мне становится скучно. Злость и скука – не лучший вариант для меня. У меня есть безумное желание испортить это место, оно слишком идеально, слишком стерильно. Именно это я и делаю. Ухмыляясь, я направляюсь в ванную комнату и решаю выместить свой гнев на их драгоценной спальне.

Разбивая лампу о зеркало, я смотрю, как она разбивается вдребезги. Я ухмыляюсь, подбирая кусочек, случайно порезавшись. Шипя, я смотрю на кровь, покрывающую стекло и капающую на идеально чистый пол. Эх, к черту.

Неторопливо возвращаясь в спальню, я позволяю своей крови капать позади меня, когда я иду к кровати и начинаю громить все к чертовой матери. Я все это выбиваю из себя. Мою ярость на них, мою ярость на отца.

Мне следовало бы уже догадаться, но каждый раз, когда я думаю, что свободна от него, он делает нечто подобное. Но это? Продать меня? Даже я не думала, что он может так низко пасть.

С криком я колю и режу, пока моя рука не начинает болеть, и я задыхаюсь. Перья с подушек покрывают меня и пол, в матрасе зияют дыры, а постельное белье покрыто кровью и разорвано в клочья.

Этот беспорядок полностью отражает мои чувства, отчего я только шире улыбаюсь.

Я смеюсь, когда открывается дверь. Спрятав стакан в задний карман шорт, я отступаю, прищурившись. Райдер входит внутрь. Он оглядывает беспорядок, и его изогнутая бровь и слегка опущенные идеальные губы – единственные признаки его недовольства.

Я задыхаюсь, потею, а он стоит в костюме, как чертова модель. Я ненавижу его, и не только потому, что он похитил меня и запер в своей жуткой идеально стерильной квартире.

— Ну, я вижу, ты устраиваешься поудобнее, — комментирует он ровным и низким голосом. Как хороший глоток дорогого виски. Интересно, что-нибудь вообще волнует этого парня? Я хочу подбежать к нему и вытереть кровь о его идеальный костюм, просто чтобы посмотреть, что он сделает.

— Отпусти меня, — требую я, но он игнорирует меня. Нагнувшись, он поднимает наволочку и держит ее в воздухе одним пальцем, демонстрируя разрезанный на ленты материал.

— Твой отец продал тебя, теперь ты наша, — его тон при этом настолько прозаичен, что мне снова хочется взорваться.

— Я человек! Вы не можете просто вот так взять и продать другого человека! — кричу я.

— Кажется, можем, — пожимает он плечами, роняя наволочку. — Твой гнев на ситуацию или недоверие не сделают ее менее реальной, уверяю тебя. Твой отец продал тебя нам, и теперь ты наша. Предлагаю тебе самой найти способ смириться с этим фактом.

Смириться с этим?

Ох уж этот ублюдок.

Сжимая стакан в заднем кармане, я подхожу ближе, бросая ему в лицо:

— Отпусти меня, или, клянусь, я…

— Что ты сделаешь? — ухмыляется он, эти ледяные глаза, наконец, немного оттаивают, чтобы бросить мне вызов.

Вызов.

Стекло впивается в мою кожу, разрезая ее заново, когда я вытягиваю руку и подношу осколок к его незащищенному лицу. Райдер моргает, его рука хватает мою прежде, чем стакан оказывается в дюйме от его щеки. Он сжимает свою хватку, заставляя меня задыхаться, когда его рука сминает мои кости, а боль накатывает с новой силой.

— Ты наша, Роксана. Если мы захотим запереть тебя, мы это сделаем. Если мы хотим наказать тебя за то, что ты провинилась, мы это сделаем. Если мы захотим трахнуть тебя… — Он наклоняется ближе, прижимаясь щекой к осколку, который я продолжаю держать, и капелька крови пузырится на его щеке, когда он понижает голос. — Так и сделаем. Если мы захотим тебя убить… мы сделаем это, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Смирись с этим, любовь моя, или ты можешь оказаться в месте похуже, чем это.

Резко откинувшись назад, он щелкает меня по запястью, отчего мои пальцы судорожно разжимаются, а я выпускаю стакан, который он кладет в карман. Я смотрю на него, и страх и что-то, что я не хочу называть, наполняет меня, наблюдая, как капля крови бежит по его щеке. Он вытаскивает носовой платок и останавливает ее, прежде чем она доберется до его идеального костюма, вытирая каплю, как будто он не сам наткнулся на осколок, чтобы подчеркнуть свою точку зрения.

— Я вижу, что ты в плохом настроении, поэтому оставляю тебя обдумывать то, что я только что сказал, — Райдер поворачивается, а я мчусь вперед, но слишком медленно. Дверь захлопывается, и оглушительный щелчок замка захлопнувшейся перед моим носом двери заставляет меня неистово орать на дверь, когда я колочу по ней своей раненой рукой.

Когда никто не возвращается, я разрезаю еще кусок подушки и перевязываю руку, чтобы остановить кровотечение, прежде чем оглядеться. Это было мелко, но я действительно чувствую себя лучше. Вздыхая, я лежу у окна, глядя на город, а небо начинает темнеть.

Раньше я жила в этом городе, любила исследовать его и наблюдать, как он растет. Это было до того, как я осознала, что за стеклом и гламуром скрывается тьма. А Гадюки? Они одни из худших.

Когда ты ребенок, тебе рассказывают истории о монстрах, прячущихся под кроватью или в темноте. Но взрослые не говорят тебе, что самые настоящие монстры – это люди. Те, кто охотится на людей слабее их, или даже монстры, которые прячутся внутри нас.

Богатые или бедные, не важно, люди все равно монстры. Они прячутся за красивыми лицами, любимых и любящих, твоих родных. Но все они одинаковы. Они все хотят тебя для чего-то, разница в том... как далеко они готовы зайти, чтобы получить то, чего хотят.

Похоже, Гадюки пойдут до конца.

И все это из-за моего дерьмового отца. Разве мало того, что он разрушил мое детство? Что я каждый день своей жизни расплачиваюсь за его ошибки? Нет, теперь и мое будущее отнято.

Жалея себя, я закрываю глаза и пытаюсь успокоить ноющую головную боль. Я боец, выжившая, так было и так будет всегда. Я могу пройти через это, я переживала куда худшее и раньше. Если я заперта в пентхаусе, это еще не значит, что я не заперта…

Дверь с грохотом распахивается, и я просыпаюсь. Уже поздно, очень поздно, и темно. Мой желудок болит от того, что я не ела почти двое суток, если не считать тех оставшихся кусочков хлеба, которые я нашла.

Уже поздно.

Это означает только одно.

Я прикрываю рот, стараясь замедлить дыхание, чтобы он не услышал. Мое сердце колотится так громко, что мне хочется плакать. Я слышу его шаркающие шаги, когда он, спотыкаясь, поднимается по лестнице. Пожалуйста, пожалуйста, пусть он забудет, что я здесь.

Пусть эта ночь будет той ночью, когда он просто пройдет мимо.

Но нет. Он останавливается у моей двери. Я наблюдаю со своей кровати, как его тень загораживает свет, льющийся из-под двери снизу, прежде чем его громадная ладонь поворачивает ручку и распахивает ее. Он стоит там с минуту, вглядываясь в меня. Его силуэт – это все, что я вижу, поэтому я не вижу его лица или выражения. Я знаю, что моя мама потеряла сознание, она сделала себе укол перед тем, как я легла спать, так что ее не будет до утра. Здесь только я и он. И он это знает.