Райдер возвращается и передает мне кружку с кофе, на этот раз я дую на нее, ожидая, пока она остынет. Он садится рядом со мной, достаточно близко, чтобы можно было говорить шепотом, чтобы никто другой — ну, кроме моей коалы — не мог услышать.

— Мой отец никогда не покупал маме подарков, ни разу. Если он когда-нибудь и дарил нам что-то, то только потому, что ожидал чего-то взамен, это всегда сопровождалось кнутом. Кензо любил Рождество, открывал подарки от нашей мамы, но мой отец подсчитывал каждый цент в своей голове. Ты бы видела, как это ранило нашу маму, она была такой тихой, хрупкой, слабой женщиной, даже если она очень любила нас. В конце концов, праздновать Рождество мы прекратили, но Кензо каждый год находил способ сделать ей подарок. Он зарабатывал свои собственные деньги и покупал ей что-нибудь, тайком передавая маме, когда мой отец не видел этого. Кензо думал, что это поможет сделать ее счастливой, так он показывал ей, что любит ее. Вплоть до ее смерти.

Я смотрю на Райдера, вглядываясь в его глаза. Он сказал это холодно, как будто с ним ничего не стряслось. Неужели эта корка льда снова скрывает его истинные чувства? Я так думаю, поэтому протягиваю руку и провожу пальцем по его челюсти.

— Это, должно быть, было тяжело для вас обоих. Как она умерла?

Он делает глубокий вдох, и этот лед слегка тает.

— Она покончила с собой, однажды мы пришли домой из школы и обнаружили ее висящей в коридоре. Мне удалось остановить Кензо до того, как он увидел...

— Но ты сделал это, — шепчу я.

Он кивает:

— Кензо был молод, я вытащил его на улицу, а потом... потом я попытался спасти ее. Я тянул и тянул, пытаясь втащить ее тело обратно через балкон, но тогда я был таким маленьким. Я не мог этого сделать, я не мог спасти ее.

— Рай, — шепчу я, — это была не твоя работа ‒ спасать ее. Ты был ребенком.

Он качает головой.

— Это была моя работа ‒ защищать их обоих, и я потерпел неудачу. Я больше никогда не потерплю неудачу.

Я киваю, теперь понимая, почему он такой, какой есть.

— Спасибо, что рассказал мне.

Райдер пожимает плечами, лед возвращается на место, когда он пытается отодвинуться, дистанцироваться, механизм преодоления, поэтому я хватаю его за руку и соединяю наши ладони, не отпуская, когда Кензо взволнованно протягивает мне маленькую сумку. Смеясь, я открываю ее одной рукой, отказываясь выпускать руку Райдера. Ему нужно чувствовать это, быть здесь, не запираться в себе и сидеть сложа руки, защищая нас, а наслаждаться этим, как Кензо. Он прошел через такое же воспитание, и когда Рай рассказал эту историю, я почувствовала его боль и то, как сильно он хотел показать своей матери, что любит ее. Теперь он не сможет отступить, я растоплю этот лед по кусочку раз за разом.

Внутри сумки лежит новый топ. Следующие подарки ― это много новой одежды, и когда больше нет коробок или сумок, я вздыхаю с облегчением. Как бы удивительно это ни было, я все еще пытаюсь принять подарки, но я справлюсь с этим.

Я жонглирую пакетами одной рукой, все еще держа руку Райдера в своей. К черту все это. Я крепче сжимаю его руку и прижимаю ее к своей груди.

— Вот, — бормочу я, когда мне удается поставить сумки двумя руками.

Когда я поднимаю глаза, они все смотрят на меня.

— Что? — спрашиваю я, и вдруг все они разражаются хохотом.

— Придурки, — ворчу я, когда Райдер сжимает мою грудь.

Я смотрю на него, чтобы увидеть эти холодные сверкающие глаза и его широкую и безудержную улыбку.

— Никогда не меняйся, любимая.

— Заткнись. А теперь накормите меня, похитители, я голодна.

Райдер наклоняется ближе, хватает меня за затылок и целует в лоб, растягивая поцелуй.

— Конечно, — бормочет он, прежде чем встать и направиться на кухню. Кензо бросается за ним, крепко целуя меня.

Я остаюсь с Дизелем и Гарреттом, и внезапно Гарретт выглядит неловко, но бросает в меня коробку, не глядя.

— Вот.

— Что это? Мы пропустили какую-то? — в замешательстве спрашиваю я.

— Это от меня, — бормочет он, потирая голову.

— От тебя? — скалюсь в ответ.

— Это важно, я все еще ненавижу тебя, — огрызается он, заставляя меня смеяться.

— Не волнуйся, милый, я тоже тебя ненавижу. — Киваю я, и он на мгновение ухмыляется мне.

— Открой, — требует он.

Я делаю, как мне говорят, и огромная ухмылка расплывается на моем лице. Это пистолет, он намного лучше, чем мой старый дерьмовый. Нет, этот необычный, и на затворе выгравированы слова «Девушка Гадюк».

— Он не заряжен. — Произносит Гарретт, кашлянув.

— Боялся, что я тебя пришью? — скалюсь я в ответ. — Случайно, конечно! — Я хлопаю ресницами, глядя на Гарретта, и он заливается смехом.

— Мне нужно убедиться, что ты знаешь, как правильно стрелять из него. Покажу тебе позже. — Он кивает, и я оживляюсь.

— Черт возьми, да! Ты тоже научишь меня некоторым своим необычным боевым приемам? — скалюсь я в ответ.

— Нет, — огрызается он, нахмурившись. — Ты можешь использовать их на мне.

— Или я могла бы использовать их на Ди. — Я ухмыляюсь, а Дизель дрожит.

— Пожалуйста, сделай это со мной, Маленькая Птичка, — бормочет он.

— Вы двое запутались. — Гарретт закатывает глаза, но на его губах играет улыбка.

Точно девушка Гадюк.

Райдер и Кензо накормили меня достаточно, чтобы я лежала на диване, не в силах пошевелиться, и в итоге я дремлю там, положив ноги на колени Райдера, когда он гладит мои пальцы, а другой рукой держит телефон. Моя голова лежит на коленях Кензо, а Дизель лежит на полу рядом со мной, рукой он тянется, чтобы схватить мою ладонь. Гарретт садится на другой диван, но не уходит, что является плюсом. Когда я просыпаюсь, все, кроме Гарретта, уже свалили.

Потягиваясь, я зеваю и оглядываюсь вокруг.

— Черт, как долго я была в отключке?

Гарретт отрывает взгляд от лезвия, которое он точит, и убирает его, откидываясь назад, наблюдая за мной.

— Несколько часов, тебе это было нужно. — Он встает на ноги и потягивается, его рубашка задирается, обнажая пресс, а я не могу не пялиться.

Он ловит мой взгляд и, должно быть, думает, что я пялюсь на его шрамы, потому что он замолкает, его взгляд темнеет.

— Готова опробовать свой новый пистолет? — предлагает Гарретт, но сейчас кажется отстраненным.

— Конечно. — Я встаю и надеваю обувь. — Нам нужно ехать туда?

Гарретт хмыкает и направляется к входной двери, так что я следую за ним, прихватив свой новый пистолет. Он направляется к лифту, не разговаривая со мной всю дорогу вниз, и я знаю, что мне нужно резко изменить ситуацию, прежде чем он снова начнет ненавидеть меня всецело, но когда я собираюсь заговорить, дверь лифта открывается, и он выходит.

Вздыхая, я следую за Гарреттом, но замираю, когда он ведет меня в то, что выглядит как гребаное стрельбище. Какого хрена? Что еще они прячут в этом здании?

— У вас есть собственное стрельбище? — усмехаюсь я.

Гарретт пожимает плечами, когда садится.

— У нас в здании есть все необходимое ‒ тренажерный зал, ресторан, магазин. Это самодостаточное здание.

Я двигаюсь в сторону Гарретта, и он надевает мне на голову наушники.

— Тебе когда-нибудь приходилось стрелять из пистолета раньше?

Я лишь киваю.

— Раз или два Рич учил меня, но… ну, нигде так, как здесь. Мы стреляли в лесу.

— Рич? — эхом отзывается он, глядя на меня сверху вниз.

— Ему принадлежал бар, — сообщаю я Гарретту, а затем отвожу взгляд. — Он... мой отец задолжал ему немного денег, и я устроилась туда на работу, чтобы погасить его долг, но, в общем, мне так понравилось, что Рич взял меня под свое крыло. Когда я ушла из дома, мне некуда было идти, поэтому он выделил мне место, где я могла остановиться. Он помог мне. Рич был хорошим человеком.

— Что случилось? — тихо интересуется Гарретт.

Я сглатываю и смотрю на пистолет.

— Он умер. — Я делаю глубокий вдох и смотрю на Гарретта. — Итак, как мне это сделать?

Он показывает мне, как стоять и как правильно держать пистолет, прежде чем позволить мне сделать несколько выстрелов. Гарретт несколько раз корректирует мою стойку, прежде чем позволить мне продолжать стрелять, пока я снова не расплываюсь в улыбке. Остановившись, я щелкаю предохранителем и снимаю наушники, глядя на Гарретта, когда он стоит рядом со мной. Однако он избегает моего взгляда. Помимо разговоров о Риче, он все еще, кажется, злится из-за того, что на него пялятся.

Ладно, тогда, думаю, мне решать, как это исправить. Я ни за что не позволю нашему перемирию нарушиться из-за какого-то недоразумения.

— Ты собираешься сверлить меня взглядом всю ночь или, блядь, поговоришь со мной? — огрызаюсь я, выпячивая бедро. Он скрипит зубами, но игнорирует меня. — Чувак, наберись смелости. Что случилось?

— Прости, что мои шрамы вызывают у тебя отвращение, гребаная принцесса. Пора возвращаться наверх, — рычит Гарретт.

Прижимая пистолет к его подбородку, я прищуриваюсь.

— Мне плевать, что ты думаешь о своих шрамах, Гарретт, но ты выслушаешь меня. Мне они нравятся, они заставляют меня чувствовать себя лучше по отношению к моим. Каждый из них был заработан, и это показывает, что ты пережил то, чего не пережили бы большинство других. Когда я вижу их, я вспоминаю, насколько ты силен, и, честно говоря, они не умаляют твоей сексуальности, а только усиливают ее. Я раньше пялилась на твой гребаный пресс, ясно? Интересно, будет ли выглядеть странно, если я оближу кубики твоего пресса.

Гарретт замирает, широко раскрыв глаза.

— Что?

— Ты увидел в моих глазах то, что хотел увидеть ‒ отвращение, потому что так было бы легче продолжать отталкивать меня, — вздыхаю я. — У нас перемирие, Гарретт, так что, если ты злишься на меня, просто поговори со мной, хорошо?

— Ты любила его? — спрашивает он, отталкивая меня. Я, должно быть, выгляжу такой же смущенной, какой чувствую себя, потому что он уточняет: — Рича.

— Да, но не так, как ты думаешь, а как отца. Похоже, это не прерогатива мужчин старшего возраста по отношению ко мне. Я предпочитаю язвительных придурков, которые меня похищают, — скалюсь я в ответ.