— Помянем Ивана. Рано он… — слово свое Игнат не закончил, только махнул рукой.

Никогда не думал, что самогон может быть таким крепким. Он обжег мне глотку не хуже спирта. Мы все трое начали лихорадочно искать, чем загасить этот огонь. Андрей и я кинулись к деревянному ведру с водой, хитрый Павел жевал моченую бруснику, а дед с усмешкой на губах хрумкал нарезанную ломтями редьку.

— Это ж надо, какая горэлка, — выдохнул Павел, вытирая с глаз слезу.

Хмель ударил мне в голову чуть ли не сразу, мир слегка дрогнул и поплыл куда-то в сторону. Я приложил немало усилий, чтобы вернуть его на место и с третьей попытки выловить очередной кусок нежнейшего мяса.

— Я завтра пойду на место гибели Ивана, — объявил дед.

«Не доверяет все-таки нам старик», — невольно подумал я.

— Давайте и я пойду с вами, — предложил Андрей, — все-таки одному опасно.

— Да нет, отдыхайте, я с Чарой пойду. Она у меня, правда, уже старовата да подслеповата стала, и нюх не тот. Но медведя еще учует. А там уж я его возьму.

— А вы давно здесь живете? — осторожно спросил Андрей. Я не был уверен, что этот суровый старик снизойдет до разговора с нами. Но тот заговорил неожиданно охотно:

— Да почитай уже двадцать три года на этом месте. А всего уже тридцать четвертый год как живу один в тайге.

— И вам не скучно одному? — воскликнул я. Старик как раз разливал по кружкам свое огненное зелье, и с усмешкой посмотрел на меня.

— Нет, не скучно. Мне людишки, знаешь, как надоели? Во! — он провел ребром ладони по горлу. — Двадцать лет как скотину держали, в одном бараке. Во как наобщался, выше головы.

Самогон, похоже, пронял и его. Лицо раскраснелось, глаза заблестели. Увидев, что я его толком не понимаю, второй огненный залп лишил меня возможности доходить до сути даже простых вещей, дед Игнат пояснил:

— Сидел я, почитай, двадцать лет. За собственный язык оттрубил четыре пятилетки. Как-то после работы, а я на леспромхозе тогда пырял, выпивали. Тут по радио забалакали о очередном процессе над этими, троцкистами, что ли. Ну я и брякнул: вот они, то герои революции, совесть партии, а то говно собачье и изменники. Ничего, дескать, не понять. Ну меня и просветили, в ту же ночью забрали. Десять лет лес валил чуть севернее родного дома. В сорок седьмом было выпустили, я обрадовался, дубина, загулял. А они через месяц обратно меня, к топору и на просеку. В пятьдесят седьмом уж окончательно выпустили, а только я им уже не поверил, топор в руки и в тайгу. И так вот втянулся. И тяжело порой, а все равно обратно не хочу.

Он замолчал, мы выпили еще, разговор пошел про перевалы, погоду, но я уже ничего не понимал. Видел только, как Лейтенант вытащил карту, расстелил ее на столе. Почему-то она превратилась в покачивающуюся морскую волну, а затем я услышал голос Андрея: «Смотри-ка ты, сидя отключился», — потом чей-то смех и почувствовал как несколько сильных рук подняли меня и закинули на что-то большое, теплое, пахнущее валенками и пылью.

Среди ночи я проснулся, поднял голову. Рядом храпели Андрей и Павел. В доме царила тьма, только одинокая свечка освещала отрешенное лицо деда Игната. Голова его покачивалась из стороны в сторону, слышно было, что он шептал себе что-то под нос. Я уже собрался слезть с печи, когда голос старика вдруг прорвался рыданиями.

— …Ванечка, сынок мой!.. — только эти слова я и разобрал.

Пришлось задержаться на печи. Но долго терпеть я тоже не мог и вскоре слез и побежал на улицу, благо и дед вроде бы успокоился. Хотя я мгновенно промерз, но вернувшись, решил немного погодить с печкой. Старик по-прежнему сидел за столом, а меня жутко волновал вопрос, как это Жереба оказался его сыном. Судя по рассказу отшельника, он из тайги не вылазил, и на тебе, сына каким-то образом соорудил?

Почему-то я перестал бояться этого большого и сурового на вид человека. Подойдя к нему я устроился рядом, на скамейке.

— Я тут случайно… услышал, — с запинкой тихо начал я, — Но как это может быть, что Иван ваш сын?

— Да, вот так в жизни-то бывает. Бог людей то вместе сведет, то разведет. И не думаешь и не гадаешь.

Игнат чуть помолчал, потом продолжил:

— Я в пятьдесят седьмом-то действительно в тайгу с одним топором ушел, даже ружья не было. Два года петли ставил, ловушки на оленьих тропах рыл, зиму в берестяном балагане перезимовал. По весне оголодал, рыба на нерест шла, руками ловил не хуже медведя, по пояс в ледяной воде. Ну, а с одним медведем я прямо нос к носу повстречался. У меня и спички давно кончились, а дожди еще шли, видно, дымом я не пах, уж очень они этот запах не любят, больше всего. Мишка на дыбы и на меня. Я шапку сорвать успел, да в пасть ему сунул. Пока он шапку жевал, я правой рукой успел нож вытащить да в сердце ему ткнул. Так-то обошлось, да раны загнивать стали… побоялся я, что гангрена пойдет, собрал барахлишко, что было: шкурки собольи, шкуру эту медвежью, да и золотишко имелось, и к людям пошел, в больницу. Врач толковый попался, хоть и молодой. Руку отнимать не стал, почистил все, и через две недели я уже как огурец был. К этому времени все барахло загнал, денег море, а я уйти не могу. Присушила меня одна девка. Ей тогда всего семнадцать лет было, но здоровая деваха, из спецпереселенцев. Отец у них в бендеровцах был, вот их и турнули в Сибирь. Жили бедно, в землянке, мать постоянно болела, работа подвернулась только в больнице, нянькой, больше никуда не брали. На меня она, конечно, и смотреть не хотела: у меня тогда уже борода по пояс была, зверь зверем. А меня распирает, как сокжоя на гону, не могу, и все. Когда уже выписался, пошел я к ней, хлопнул всю пачку денег на стол, тут уж она не устояла. Жадная Наталья до денег, и тогда, и сейчас, прости ее господи. После той ночи опять я с одним топором в тайгу подался. Через два года снова пришел, у ней уже Ванька был. Я подсчитал — выходило что мой парень. Лицом в мать пошел, а статью — в меня. Деньгами она хорошо распорядилась, дом купила, большой, пятистенку, корову приобрела, свиней. Работала как вол. Ну, с таким хозяйством мужик-то уж найдется. Федька Терехов и позарился, Ваньку даже усыновил. Так себе мужичонка, выпивоха, но к Наталье присосался как клещ… Я ей тогда еще предложил: айда, дескать, в тайгу, втроем, с Ванькой. Она мне в лицо расхохоталась. Ты, говорит, леший, но я не лешачиха. Ушел я тогда с родных мест. Пол-Сибири протопал, потом это место нашел. Уж очень мне оно понравилось. Я и не знал что дом свой на тропе бегунов ставлю. Но это даже к лучшему, все хоть какой народ появляется, рассказывают что в мире происходит, а то до ближайшей деревни почти триста километров. А лет восемь назад смотрю, среди бегунов объявился новый парень. Я с расспросами: кто, откуда? Да прямо-таки ахнул: Натальин сын, а значит, и мой. Вот так вот судьба-то повернулась. И не думал даже, что увижу, а вот, еще и похоронить оказывается, придется.

Старик замолчал. Я решился задать еще один вопрос:

— А Иван-то про это знал?

Дед только отрицательно покачал головой. Потом сказал:

— Иди спать ложись. До утра еще далече.

Я покорно полез на печь. Сначала сон упрямо не шел ко мне, мысли крутились вокруг этой странной истории, но потом я сморился и проснулся лишь поздно утром. Спал бы, может быть, и дальше, но Павел, перелезая через меня, зверски оттоптал мне руку.

Чуток поругавшись по этому поводу, мы вышли на крыльцо и увидели Андрея, выходившего из бани.

— Встали? А я баню подтопил, воды нагреть хочу, постираться.

— А где хозяин? — спросил я, оглядываясь по сторонам.

— А он ни свет ни заря убежал в тайгу, искать того медведя.

— И ты что же, с того времени и не спишь? — удивился я.

— Да нет, — Андрей потер помятое лицо и засмеялся. — Это я по нужде встал тогда, проводил деда, да по новой завалился. Вот только поднялся. Надо воды в бак натаскать, а то расплавится. Юрок, ты хочешь заняться этим славным делом?

— Ни чуточки, — разочаровал его я, расстилая на крыльце одну из шкур, притащенных Павлом из дома, и укладываясь принимать скудную осеннюю солнечную ванну.