Но главное было не в этом. Устала прежде всего Лена. Слишком большой ценой давалась ей его победы. Она безумно хотела детей, но ни как не могла родить. Выкидыши были жестокой ценой за многочисленные медали и кубки, пылившиеся в огромной, пятикомнатной квартире в одном из престижнейших домов в двух шагах от Кремля. Там же пылился диплом с ее университетским поплавком, в науках она так же не преуспела, слишком провинциальный у нее для этого оказался характер. Промучившись два года в аспирантуре она махнула на все рукой, и осталась женой при знаменитом муже. Она стала ездить с ним по соревнованиям, редкая привилегия в те времена. Это позволялось только Быстрову, бессменному знаменосцу олимпийской сборной. Но после последнего олимпийского золота она сказала — «Все!»

И он ушел. Ушел, когда в это ник-то уже не верил.

— Мы никогда тебя не забудем, Сергей Александрович! — так неудачно закончил свою речь председатель Госкомспорта. Все невольно усмехнулись, да и самого Быстрота эта неуклюжая фраза заставила скривиться — как о покойнике. Но забыть они действительно не забыли. Вскоре он очутился за столом председателем одного Всероссийского спортивного общества. Его предшественник, знаменитый чемпион пятидесятых годов был срочно отправлен на пенсию по возрасту и профессиональной болезни — хронического алкоголизма. Должность, доставшаяся Быстрову, была почетной и необременительной. Как раз в то время входило в моду импортное слово для обозначения такого вида деятельности — синекура. Сергей по прежнему начинал день с непременной двадцатиминутной пробежки, но быстро втянулся в новую для себя жизнь.

Через год Лена благополучно родила девочку, и впервые он помогал ей, а не она ему. Врачи были удивлены столь легкими родами в столь сложном возрасте. Жизнь потекла дальше, Сергей все больше вливался в жизненный поток строгих дел, он и сам уже начал в них разбираться со свойственном ему дотошностью, докапываясь до самой сути проблемы, до мелочей. На Быстрота перестали смотреть как на свадебного генерала, к его мнению начали прислушиваться и в Госкомспорте.

А Лена наоборот, ушла в семью, в ребенка, назвали ее Жанной. Это было ее, личное счастье, выстраданное и дорогое. Она отрезала от себя все прежнее: театры, выставки, вернисажи, все, что прежде составляло ее быт и образ жизни. Для нее остались только двое — муж и дочь, вернее, наоборот — дочь и муж. Сергей эту перестановку почувствовал сразу, но понял ее и смирился. И для него тоже очень много значил этот комочек общей плоти.

В одну из летних ночей дочь вдруг заболела, плакала всю ночь, металась, к утру поднялась температура. Сергей пришел на работу думая только обо одном: пришел ли врач, сбила ли Лена у дочери температуру. Потом началось заседание руководство федерации легкой атлетики, он отвлекся от тревожным мыслей. Прения были в самом разгаре, когда он почувствовал острый укол страха, услышал как Ленка зовет его, как ей плохо. Как раз спросили его мнения.

— Я лично «за», — сказал поднимаясь, Сергей, — и простите ради бога, мне нужно срочно позвонить домой.

По телефону он звонить не стал, бросился вперед ведомый как маяком Ленкиным горем. Сергей гнал по Москве свою черную «Волгу» не обращая внима6ние на светофоры, и каким-то чудом проскакивая под зеленый свет.

Ее голос вел его и по коридорам громадного корпуса детской больницы. Быстрота пытались остановить, но он отметал все своим громадным телом и уже въевшейся в кровь начальственной властностью. На одной из вешалок он увидел белый халат, накинул его себе на плечи. И наконец — та дверь. Навстречу, сердито шипя рванулась медсестра.

— Сережа, она умирает! — крикнула из-за его плеча Лена.

— Спокойно — спокойно! — и Сергей склонился над телом дочери.

Его белое лицо ужаснуло его. Оно уже было неземным, отрешенным. Сергей взглянул на жену.

— Может попробуем?

Та в ответ только согласно кивнула головой. Они склонились над ребенком, истово вглядываясь в черты любимого лица.

«Прощаются», — подумала медсестра, и на цыпочках вышла из палаты. Через полчаса Сергей вышел. Люди в белых халатах сделали сочувственно-скорбные лица, приготовились выразить соболезнование.

— Дайте жене понюхать нашатырь, — сказал он, не глядя на врачей, и, пошатываясь, пошел по коридору. Лена действительно лежала без сознания, но ребенок был жив, он просто спал, дыша легко и ровно, порозовевшее лицо было спокойно и безмятежно.

Они оба долго тогда болели после этого, затем все выровнялось, и потекло старым руслом. Для Сергея все важней и важней становилась работа, он стал задерживаться допоздна, часто начал прихватывать и выходные. При этом он заставлял работать и остальных, и подчиненные уже с тоской вспоминали прежнего начальника, при котором жилось гораздо спокойней.

Елена сначала обижалась на подобный распорядок семейной жизни, потом привыкла, благо дочка требовала к себе много внимания после той страшной болезни. Она возила Жанну по курортам и санаториям, учила ее плаванью, а в одной из комнат соорудила целый тренажерный зал. И девчонка потихоньку выправилась, росла крепкой и веселой.

Семейные отношения свелись к минимуму: постель, еда, воскресные прогулки в зоопарк или в кино. Сначала Сергей еще пытался держать Елену в курсе своих дел, но быстро рассмотрел под маской сочувствия и доброжелательности равнодушие, и замолк об своих делах навсегда. Приходя домой он получал заслуженный поцелуй в щеку, и на неизменный вопрос: «Как дела?», столь же неизменно отвечал: «Лучше всех!»

Как-то под зиму Быстрову выдалась командировка в маленький провинциальный город в соседней области, где его спортивное общество соорудило громадный спорткомплекс. Быстрота зарезервировали как главного почетного гостя: разрезать ленточку, толкнуть речь, получить взамен цветы, которые он потом оставить где-нибудь на подоконнике.

Встретили его по полной программе, на черной «Волге», хотя ехать им было буквально двести метров. Бестолковая суета провинциально празднества кончилась уютным застольем в местном ресторане для особо избранных. Сергей был в центре всеобщего внимания, не столь часто в эти места приезжали столь известные люди. Особе внимание ему оказывала соседка по столу, дама с очень красивой, броской внешностью. Числилась она третьим секретарем горкома партии, но сказать об этом, значит не сказать ничего. Лидия Максимовна привыкла жить на гребне всеобщего интереса и восхищения, при этом стараясь самой взбить эту самую волну, не дожидаясь попутного шторма.

Сергей начал пить поздно, после финиша своей спортивной карьеры, и так до конца не привык к этой неприятной для него процедуре. Это было как бы одним из условий его новой работы. Через час после начала банкета он почувствовал себя дурно, и постарался потихоньку выскользнуть на крыльцо. Морозный воздух освежил его.

— Вы куда это от нас убежали? — раздался за его спиной воркующий голос.

«Вот черт, и здесь достала»! — подумал Сергей, с улыбкой поворачиваясь к даме.

— Накурили там у вас, а я как-то к этому не привык.

— Ну, мужчина, который в наше время не курит должен находиться в музее под стеклом, весь в орденах за волю и мужество не курить в то время, когда все кругом дымят как паровозы.

— Да это не я, это спорт меня к этому приучил.

Она стояла на крыльце, и ласково, очень ласково смотрела на этого большого, сильного, и красивого мужчину.

— Долго там все это еще будет? — спросил он Лидию.

— Да вы что, — рассмеялась она, — там все еще только начинается. А вы уже хотите сбежать?

— Да не прочь бы. Только не знаю, где у вас тут гостиница.

— Вас так просто не отпустят, надо знать наше руководство. Давайте я вас провожу, мне как раз по пути.

— Нет-нет! Не надо беспокоится, покажите лучше куда идти, а уже все найду.

— И не говорите ничего! Хоть раз в жизни не меня проводят, а я кого-то провожу.

План их удался. Быстров ушел первым, он был уверен, что никто ничего не заметил, но Лида успела что-то шепнуть на ухо своей подружке. Так что через три минуты весь женский контингент собравшийся в ресторане не дыша наблюдал через окно на неторопливую прогулку одинокой парочки по ночным улицам.