Может быть, он просто еще не набегался, не просветлилась как следует голова, и ярость, злость на все, что было связано с сегодняшним вечером, убавились мало. Может быть, ему захотелось проверить, далеко ли успела Федосья тогда отойти. Может быть, захотелось еще раз взглянуть на бывший "свой" домик издали, с той стороны. Так или иначе, но, опять постепенно набавляя шагу, Михаил двинулся в глубь тайги, с каким-то радостным для себя интересом отмечая, что тот, давний след еще достаточно хорошо различим.

Вот тут он дал Федосье трепку. Примяты и сломаны молодые сосенки. Он тогда схватил девчонку просто за воротник и поддал коленом.

А вон подальше опять потянулся в снегу неглубокий желобок и снова поломаны молодые сосенки. Это Федосья топталась уже одна, спохватившись, что потерялись где-то ее тетрадки.

А ей-богу, ловко он тогда ее обыграл!

Ну, а где же третий след, тот, на котором уже она его обыграла? Вытащила у него из-под подушки свои тетрадки и ушла такой же вот ночью, лишь при луне, чтобы к черту замерзнуть за Каменной падью.

Михаил отыскал третий след и покатился по нему, чувствуя, как свободно бежится по затвердевшей, старой лыжне. Ночь смыкала деревья в плотный круг, но по мере того как Михаил продвигался вперед, отступало и это глухое кольцо. Словно под лучом маленького потайного фонаря - под слабым светом мерцающих звезд Михаил все время видел на пять-шесть шагов перед собой настойчиво манящий желобок, продавленный в снежных сугробах. Можно было бежать по нему, ни о чем не думая. Михаил наслаждался быстрым движением, колючим холодком куржака, который ему бросали прямо в лицо с низких ветвей посохшие от мороза кустарники. Зачем он пошел по этому следу, уводящему его все дальше и дальше от прямой дороги на рейд, Михаил не ответил бы. Ему нужно было просто бежать и бежать. Но почему-то если бежать, - так лучше именно по этому следу.

Остановился он только у спуска в Каменную падь, открывшуюся перед ним глубокой темной чашей, по другую сторону которой, едва различимые в ночи, дыбились скалистые обрывы. Михаил стоял у самой кромки головоломного спуска. Еще два шага вперед - и уже не удержишься, не остановишь бег до самого низа пади. А тогда придется брести к тем дальним скалам и обрывам и весь остальной путь будет тот же, каким они шли когда-то с Федосьей.

Но можно повернуть назад и часа через два быть дома.

Михаил пренебрежительно скривил губы, сделал два шага вперед и полетел, увлекая за собой тучи снежной пыли.

Он, не задерживаясь, пронесся мимо того места, где "дура Федосья" ткнулась лыжами под валежину, сломала их и потом побрела "на тонких ножках"; все больше набирая скорость, он проскочил через ключ, едва обозначенный верхушками елей, глубоко погребенных под снегом. Высокой каменной стеной встали перед ним утесы. Михаил поглядел на небо. Оно было именно такое, как "тогда", только без луны, без радужных блесток изморози. И, зная, что здесь он совершенно один и никто, ничто кроме этих черных скал и далекого звездного неба, его не услышит, Михаил закричал:

- Федосья-а-а!

Прислушался, как тогда, и тоже живого отклика не услышал. Только слабое эхо устало отдалось в заснеженных скалах: "я-а-а..."

Михаил крикнул громче:

- Федосья-а-а-а!

Точно бы от этого тревожно зовущего вскрика с неба сорвалась и покатилась звезда. Погасла, прежде чем достигла земли. И снова отозвалось слабое эхо: "я-а-а-а..." Михаил крикнул опять, теперь приглушенно, чтобы не слышать больше этого обманного "я-а-а...", и, сбросив с ног лыжи, прикрепив их веревочкой к поясу, стал взбираться на скалы.

Березка, под которой он нашел полузамерзшую Феню, теперь сама казалась окоченевшей, с ветвями, безвольно отвисшими под тяжестью налипшего на них снега. Михаил встряхнул деревцо, переждал, пока упадут на землю снежные комья, и еще несколько раз ладонью ударил березку. Ему было жарко, как и тогда. И еще более чем тогда казалось удивительным - как это может замерзнуть живой человек? Как может не хватить у него сил, чтобы идти и идти и дойти куда нужно? Он со смаком выговорил, глядя на тихо вздрагивающую березку:

- Федосья на тонких ножках.

А потом с отчаянием, уже не сдерживая себя и не фальшивя перед собой, на весь лес заорал:

- Фе-едо-осья-а-а-а!

Эхо больше не откликнулось. Голос ушел в глубину леса и замер там, словно бы оборвался. Михаил помедлил, каменно сжав челюсти, поправил на лыжах крепления и пошел, вдруг ощутив, что достаточно набегался и что совсем не плохо было бы растянуться, уснуть в теплой постели.

Он бежал, теперь прилежнее приглядываясь к следу, который неведомо почему иногда сглаживался, пропадал. Михаилу приходилось сновать зигзагами в чаще жестких, сухих кустарников, отыскивая твердый желобок старой лыжни. Без нее он не знал, как выйти из лесу. Он шел теперь, будто работал, осмысливая, видя, куда он ставит ногу, зная, для чего заносит руку. Встань сейчас на его пути еще один обрыв Читаутского берега или чудовищно крутой склон Каменной пади - и Михаил уже не бросился бы вниз, бездумно и дерзко.

Ему хотелось есть. Он нагнулся, набрал в горсть снега, сдавил его в кулаке и стал грызть.

Шел он по лесу долго, очень долго, один раз сбившись со старого следа так основательно, что в поисках его, делая большие круги, потерял, наверно, час целый. И не обозлился. Наоборот, найдя-таки засыпанную снегом лыжню, захохотал: "Ну, брат Мишка! Опять тебя Федосья вывела? Куда бы ты один пошел?"

Выбравшись на дорогу, Михаил замедлил шаг. Как-то очень зримо представился ему красный огонек убегающей от них автомашины и вспомнился безнадежный вздох Фени: "Все! Больше я не могу..."

- Не могу, не могу, - как бы дразня ту, беспомощную, Федосью, вслух выговорил Михаил. - А я вот могу!

Кому-то, наверно ей, Федосье, погрозил лыжной палкой и снова побежал быстрее, разгоняясь все больше и больше по наклонной дороге, ведущей к Ингуту.

- Ага! Ага! - бормотал Михаил, с ветерком проносясь через мост и с разбегу взлетая на крутой откос другого берега. - "Это Макся мой идет, Мишу за руку ведет". Да, да... Ведет... Ведет... Пожалуйста...

8

Неизвестно куда уползал ночной мрак, медленно растворяясь.

Начинался рассвет.

В трех-четырех домах зажглись огоньки. Вот-вот засияют они и по всему поселку. В конторе, в том же окне, все еще желтится свет. А у Баженовых темно. Спят. Насмеялись с вечера вдоволь. Им что - нет той неволи, которая вон держит начальника до утра! Михаил подумал это, и в ту же минуту окно сделалось глухим и черным. А когда он поравнялся с конторой, Цагеридзе уже стоял на крыльце.

- Рано встаешь, Куренчанин, - одобрительно сказал ему Цагеридзе. Отличная армейская привычка: по утрам делать хорошую пробежку. На весь день бодрит!

Михаил притормозил. Очень кстати начальник рейда повстречался. Сейчас он скажет ему о своем решении уволиться. Это твердо. Но выговорил вслух он почему-то совсем другие слова.

- Да, это я люблю - с утра побегать на лыжах.

- Слушай, Куренчанин, - доверительно сказал Цагеридзе и в глазах у него вдруг заблестела веселая хитринка. - Слушай. Я, кажется, выдумал порох. Может быть, такой, каким стреляли в пятнадцатом веке, но все же порох. Он должен выстрелить и у нас. Замороженный миллион теперь мы выручим. Или эта бочка пороху, взорвавшись, разнесет в клочки Николая Цагеридзе. Ничего, я сяду на бочку. Куренчанин! Ты отличный лыжник. Зачем в объезд тащиться на лошади тридцать пять километров? Сбегай, пожалуйста, прямо сейчас за Ингут. Знаешь, туда, где живут родители нашей девушки Фени. Передай Павлу Мефодьевичу: "Начальник рейда очень просит прийти, захватить с собой все материалы наблюдений за ледоходом на Читауте, за температурами воздуха с января и до мая". Мы выстроим ледяную дамбу, и никакая сила ее не сломает! Он легонько толкнул Михаила в грудь. - Беги живей! Ты выспался. А я пойду спать. Наряд тебе выпишут.

Все сразу спуталось у Михаила. Когда такая радость у человека, такая вера в свое открытие, как скажешь ему: "А я задумал уволиться". Отложить разговор об этом... Но как пойти к "ее" отцу? Ведь, конечно же, начнут расспрашивать и о Федосье! И как вообще пойти, когда от усталости ноги вовсе не гнутся и невыносимо хочется есть? Пожевать чего-нибудь - на это десять минут. А поспать? Нельзя же сказать сейчас Цагеридзе, что пробегал всю ночь! Прилечь бы хоть на два, на три часа. За это время все равно дамбу не выстроишь. Но Цагеридзе просто кипит от нетерпения. Да-а...