ГЛАВА 35

Натаниэль

Я понял, что что-то не так, как только увидел Гвинет, притаившуюся за машиной.

Затем раздался чертовски громкий голос Кинга, потому что он не умеет быть тихим.

И Аспен вздрагивает всем телом, едва удерживаясь на ногах.

Но единственный человек, о котором я беспокоюсь, ― это девушка, которая стоит перед ними, её рот открыт, а ногти быстро щелкают друг о друга, словно она задалась целью причинить себе боль.

Я подхожу к ней, придерживаю её за локоть, потому что она на грани чего-то не очень хорошего.

Ее взгляд скользит ко мне, и это мириады запутанных, приглушенных цветов.

― Нэйт... они сказали... папа... назвал её моей мамой. Это ведь не правда, да?

Я сжимаю челюсть, затем смотрю на Кинга, сжимающего кулаки, потому что он знает, что облажался. Он не мог просто заткнуться. Нет, он должен был устроить сцену, чтобы она узнала об этом таким образом.

С тех пор как он вышел из комы, он не был особо деликатным. Даже я вижу, что его враждебность к Аспен необоснованна. Она отбивалась изо всех сил, но он дошел до того, что стал срывать её дела, что на него не похоже. Кинг никогда не делал этого в прошлом, как бы сильно ни ненавидел.

Но после травмы головы, он начал преследовать её, как Сьюзан, безжалостно и без перерыва, а это означает, что это личная неприязнь, а не просто разница в идеологиях.

Вот тогда я решил копнуть глубже ― встретился с частным детективом, которого нанял Кинг, напоил его, после задал парочку вопросов, на которые он ответил, словно попугай. И мои подозрения оказались верны. Он нашел мать Гвинет для Кинга и рассказал ему об этом в день аварии, и, вероятно, именно поэтому он потерял контроль над своей машиной.

― Можешь в это поверить, он искал её годами, а она все это время была у него под носом?

Частный детектив рассмеялся, а затем продолжил свою грандиозную речь, чтобы показать, насколько он грамотно соединил точки временных линий, в которых они встретились. Он даже провел скрытный тест ДНК, украв зубную щетку Аспен из одного из отелей, где она останавливалась, и использовав образец Гвинет, который Кинг охотно предоставил ему.

Это то, что я выяснил и без колебаний использовал бы, чтобы Кинг перестал пытаться разлучить нас. Но теперь, когда Гвинет узнала, я не смогу использовать эту информацию.

― Правда? ― повторяет она, теперь пристально глядя на своего отца. ― Скажи, что это неправда, папа.

― Ангел…

Он делает шаг к ней, но в тот момент, когда он тянется к ней, она кидается в мои объятия.

Он замолкает, щелкая зажигалкой, но не в том медленном, размеренном темпе, к которому привык. Он делает это так же маниакально, как она щелкает ногтями.

― Это бессмысленно. ― Гвинет медленно качает головой. ― Она не может быть моей матерью, ей всего тридцать пять. Когда она успела меня родить?

― Мне было четырнадцать, когда я узнала, что беременна, ― тихо говорит Аспен, и впервые за все годы, что мы знаем друг друга, её голос дрожит.

Она не из тех, кто показывает эмоции. Как и я, она не поддается эмоциям. Вот почему мы сблизились, в основном.

Однако прямо сейчас от её собранности и отчужденности не осталось и следа. Может быть, это тоже было притворством, как и в случае со мной, потому что она скрещивает руки на груди, чтобы они перестали дрожать.

Так иногда делает Гвинет. Теперь, когда знаю, что они мать и дочь, я вижу сходство. У неё такой же нос и волосы, но более темного оттенка.

А её гетерохромия? Это смесь серо-голубых глаз Кинга и карих глаз Аспен.

― Тебе следовало указать свой возраст в записке, когда подбросила меня к порогу папиного дома. Тогда бы я не чувствовала себя покинутой женщиной, которая меня родила.

В её голосе столько яда, что она начинает дрожать.

Аспен вздрагивает, но вместо того, чтобы отступить, она направляется к нам.

― Позволь объяснить.

― Нет, нет, нет! У тебя было двадцать лет для этого. Двадцать чертовых лет я плакала в свои дни рождения, потому что они напоминали мне о матери, которая выбросила меня в тот же день.

― Просто выслушай меня. Пяти минут, нет, трех вполне достаточно.

Кинг преграждает Аспен путь.

― Она сказала, что не хочет с тобой разговаривать. Так что исчезни к чертовой матери.

― Заткнись, заткнись! Ты разрушил мою жизнь, гребаный мудак, и ты даже не помнишь об этом, так что не стой здесь, думая, что ты лучше меня. Это не так.

― Ох, я не просто думаю, что лучше тебя, а это так и есть. Это гребаный факт. Я не выбрасывал на мороз младенца нескольких часов от роду, не заботясь о том, выживет она или умрет. Я вырастил её, заботился о ней. Я стал ей и отцом, и матерью, в то время как ты жила своей жизнью, не заботясь ни о чем на свете. Так возвращайся к той жизни и оставь нас в покое. Однажды ты исчезла. Уверен, сможешь сделать это снова.

― Я не исчезла. И кто ты, черт возьми, такой, чтобы судить меня? Ты был рядом, когда я вынашивала её в себе, в то время как сама была ребенком? Когда я не могла спать по ночам, боясь, что с ней что-то случится?

― Нет, но я был рядом с ней в течение следующих двадцати лет, когда тебя, черт возьми, не было, ведьма. И продолжу быть рядом, когда ты уйдешь.

― Я не собираюсь никуда уходить.

― Уйдешь.

― Ты не можешь заставить меня, Кингсли.

― Давай, бл*дь, поспорим.

Слезы текут по щекам Гвинет, и я вытираю их большим пальцем. Чем дольше она наблюдает за тем, как они спорят и готовы ударить друг друга, тем сильнее плачет.

Я привык к подобному с их стороны ― не до такой степени жестоко, но, похоже, Гвинет подобное в новинку.

― Прекратите, ― прорычал я, заставляя их замолчать, крепче прижимая Гвинет к себе. ― Хватит вести себя, как гребаные эгоисты, это не касается вас. Это касается её.

― Ангел, тебе не о чем беспокоиться. ― Кинг берет ее за руку. ― Я собираюсь убедить правление уволить ее, и она исчезнет, словно никогда и не существовала.

― У правления нет причин увольнять меня, и, клянусь богом, Кингсли, если ты попытаешься применить какие-либо скрытые методы, я подам на тебя в суд и заберу твои деньги. И ещё, если меня уберут из «У&Ш», я не уеду из города.

― Не слушай ее, Ангел. Я избавлюсь от нее, и мы снова будем вдвоём.

― Нет, папа. Нет. Я не могу забыть о ее существовании, потому что ты мне так сказал. У меня есть чувства, и они переполняют меня. Я не могу избавиться от них или притвориться, что их не существует, как это делаешь ты.

― Гвинет... ― Аспен останавливается рядом с Кингом. ― Я...

― Это не значит, что я хочу с тобой разговаривать. Не после того, как ты меня бросила.

― Я не делала этого. Я бы никогда не бросила тебя.

― Прошедшие годы свидетельствуют об обратном.

― Я думала, ты умерла! ― прерывает её Аспен, голос ломается, она делает резкий вдох. ― Они положили мне в руки мертвого ребенка и сказали, что это моя дочь. Они... сказали мне, что она не пережила роды, и я подумала... я подумала, что это ты. Всё это время я оплакивала тебя.

― Тогда как же я оказалась у порога папиного дома?

― Это сделал мой дядя и его жена. Они хотели, чтобы я избавилась от тебя с тех пор, как узнали, что я беременна, но когда они узнали, было слишком поздно что-то предпринимать и ни одна клиника не согласилась сделать аборт. Они издевались надо мной, били, сталкивали с лестницы и все время пинали, делая всё возможное, чтобы ты умерла. Но этого не произошло, ты была бойцом. До тех пор пока тебя не стало, по крайней мере, я так думала. В течение двадцати лет я верила, что ты умерла, потому что не смогла должным образом защитить тебя. Потому что была очень молода и невежественна и не знала, как обезопасить тебя.

Гвинет шмыгает носом, словно чувствует боль, стоящую за словами Аспен. Она эмпат, поэтому, несмотря на то, что ненавидит ее, позволяет эмоциям просачиваться внутрь нее. Через мгновение она бормочет:

― Почему ты не пошла к папе?

Аспен усмехается и свирепо смотрит на него.

― Мы не были знакомы.

― Боже. ― Кинг проводит рукой по лицу.

― Что это значит? ― спрашивает Гвинет, и когда он избегает ее взгляда, она сжимает его руку. ― Папа, скажи мне. Не скрывай от меня ничего.

― Я не помню ее, а она не помнит меня. В ту ночь... когда мы зачали тебя, я был пьян в стельку, и она тоже. Было темно, и я почти ничего не помню ни об этом, ни о ней, я проснулся в доме своего друга, зная, что у меня был секс.

― Я пошла на вечеринку с подругой, ― продолжает Аспен. ― И я не знала о своей норме, поэтому выпила больше, чем следовало. Я помню, как ко мне подошел спортсмен, и мы разговорились. Он сказал, что ему семнадцать, а я соврала и сказала, что мне шестнадцать, затем мы вместе выпили и... и все. Я не очень хорошо помню ни его, ни ту ночь. Я помню, что ушла, пока было темно, потому что на следующий день у меня были экзамены, и я всё ещё была немного навеселе.

― Девять месяцев спустя ты оказалась у моей двери, Ангел.

― Но как? ― Гвинет смотрит на Аспен. ― Ты сказала, что не помнишь моего папу.

― Это правда. Я пыталась найти его, когда поняла, что беременна, главным образом, чтобы он защитил тебя от моих тети и дяди. Тетя и дядя, должно быть, копнули глубже и начали расспрашивать всех о вечеринке, потому что явно планировали оставить тебя с Кингсли. Ты должна мне поверить, я бы никогда... никогда не оставила тебя вот так, если бы у меня был выбор.

― Но ты бросила меня. ― Гвинет вытирает глаза. ― Я провела двадцать лет без мамы, и это нельзя стереть просто потому, что ты снова появилась в моей жизни.

Плечи Аспен опускаются, а Кинг не скрывает своей садистской улыбки.

― Я... хочу побыть одна.

Гвинет гладит меня по руке, и я медленно отпускаю её.

Она не смотрит ни на кого из нас, пока бежит к своей машине.

Я хочу последовать за ней, но не делаю этого, по крайней мере, пока, потому что сначала мне нужно образумить этих двух идиотов.

Кинг открывает свою зажигалку, затем закрывает.

― Поезжай в Сиэтл и возьми ведьму с собой, Нэйт. Вы двое можете продолжать свои дружеские отношения и оставить меня и мою дочь в покое. Кстати, ты трахал и мать, и дочь, больной ублюдок.