ГЛАВА 17

Натаниэль

Ошибка.

Все произошедшее.

С того момента, как она вошла внутрь, и я потерял долбаное спокойствие, до момента, когда она взорвалась в моих объятиях, словно всю жизнь ждала только меня.

Такое ощущение, что она жаждала только моих прикосновений, готовилась к моменту, когда взорвется вокруг меня, сожмет мои пальцы и откажется их отпускать.

Все началось с того, что я увидел, как она спрыгнула с мотоцикла мальчишки. Её губы раскраснелись, волосы растрепались на ветру, и она улыбалась. Широко.

Мне не следовало обращать на это внимание и держаться на расстоянии, как обычно ― так, как поступал с тех пор, как переехал. Я слежу за тем, чтобы у неё было всё необходимое, издалека. Слежу за запасами ванильного мороженого и молочных коктейлей ― также ванильных, и её любимых фруктов ― бананов, потому что ванильных фруктов не существует.

У Марты особое распоряжение: сообщать мне, когда эти запасы заканчиваются, чтобы один из нас мог их восполнить.

Это все из-за Кингсли, убеждаю сам себя. Если бы он был здесь, то лично бы заботился о том, чтобы у Гвинет была любимая еда для поднятия настроения в моменты грусти.

Мысленно я снова использовал это оправдание, когда стоял посреди гребаной темной комнаты и наблюдал за тем, как её юбка до колен едва прикрывает задницу, потому что она залезла на не совсем обычный мотоцикл, прильнув к парню.

Безопасный, скучный мальчишка, который, по её словам, был ей на хрен не нужен, но она все равно была с ним.

Затем он потянулся к ней, коснулся её волос, притянул к себе и обнял. Я намеривался выскочить наружу, снова используя Кинга как предлог, поскольку знаю, что он ненавидит, когда она ездит на мотоцикле. Он дотошно следил за тем, чтобы исключить из её жизни всё опасное.

Но, к черту, это не из-за Кинга.

Это всё из-за меня.

Взрослый мужчина мечтал избить ребенка. Это настолько плохо, что мне пришлось взять себя в руки и не воплотить в жизнь эту мысль.

И именно в тот момент она вошла в дом. Все последующее было цепью событий. Какими бы нелогичными они ни были, все сложилось естественным образом.

Мне никогда не нравилось что-то столь нелогичное, как когда она стонала на весь дом, потому что ее тугая киска едва могла принять мои пальцы. Мысль о моем члене в этом узком отверстии, не давала мне покоя с тех пор, как вышел из её комнаты под пристальным взглядом поникших глаз-хамелеонов, в которых преобладал зеленый цвет.

Её глаза приобретают такой оттенок, когда она возбуждается. Когда говорит о пальцах, о том, что полна, и о гребаном желании.

Сексуальном. Во множественном числе.

И в данный момент у меня тоже возникают желания, но не сексуальные. Скорее насильственного характера, как в тот момент, когда увидел её слезающей с мотоцикла ублюдка.

Потому что сейчас она с ним.

Причина, по которой она ушла рано утром, не позавтракав, заключается в том, что ей не терпелось попасть на работу и встретиться с ним.

Ему каким-то образом удалось получить стажировку. Каким-то образом, потому что я даже не знал, что он подавал документы в «У&Ш». Хотя должен был предвидеть это и пресечь в корне.

Его зовут Кристоф. И нет, я не знаю имен всех стажеров, но мне было необходимо получить личное дело этого Кристофа.

И да, возможно, я хотел найти лазейку, чтобы выгнать его.

Я изучаю файлы, присланные отделом кадров, и в тоже время, со своей позиции за углом, наблюдаю за территорией, предназначенной практикантам.

Гвинет и парень на не совсем обычном мотоцикле сидят рядом, плечо к плечу и смеются.

Я свирепо пялюсь на помощника адвоката, который должен был сделать им выговор за безделье. Затем перевожу взгляд на Нокса, у которого стажируется Кристоф, что неудивительно ― чтобы он сказал своему помощнику вернуться к работе.

Ни того, ни другого, разумеется, не происходит.

Снова смотрю на досье Кристофа, и с каждой прочитанной строчкой моя челюсть сжимается. Оценки, вопросы на собеседовании и посещаемость ― всё отмечено наивысшим баллом. К делу прикреплена записка от отдела кадров: чрезвычайно перспективный.

Возможно, мне удастся отправить его в другой филиал и избавиться от него раз и навсегда.

Мои заговоры прерывает вибрация звонка, закрывая обзор электронной почты, на экране телефона появляется ― миссис Уивер.

Так мы с Себастьяном называем мою мать, естественно, за глаза. Она ― последний человек, с которым хочу разговаривать в данный момент. Если начистоту, я вообще не желаю с ней разговаривать.

Как только нажимаю «Отклонить», она присылает сообщение.

Миссис Уивер: Ты отклонил мой звонок, Натаниэль?

Миссис очевидность.

Миссис Уивер: Можешь дурачиться сколько угодно, но я услышала нечто тревожное, и мне нужно подтверждение, прежде чем я выйду из себя. Перезвони немедленно.

Под тревожным она имеет в виду, что кто-то поинтересовался, не гей ли я. Эти слухи распространяют её светские подруги, когда я отказываюсь встречаться с их чопорными и правильными дочерями. По их мнению ― я гей.

Я игнорирую мать и её недалекое окружение. Мысль о них с отцом вызывает тошноту, от которой пытаюсь избавиться на протяжении целых десятилетий.

Тем временем Гвинет и парень на не совсем обычном мотоцикле продолжают разговаривать и смеяться. Они по-прежнему находятся в своем собственном мире, словно окружающих не существует.

Поэтому я звоню ей.

Её улыбка исчезает, когда она видит моё имя на экране, сглотнув несколько раз, наконец, отвечает на звонок:

― Алло?

― Ты закончила отчет, который я отправил сегодня утром?

― Осталось совсем чуть-чуть.

― Чуть-чуть ― не значит готово, Гвинет.

― Я закончу через несколько минут.

― В мой кабинет. Живо.

Завершаю вызов и поднимаюсь на лифте на последний этаж, затем иду в свой кабинет и сажусь за стол.

Вскоре раздается стук в дверь, и Гвинет входит внутрь.

На ее лице появился легкий румянец, вероятно, от смеха с Кристофом. Мысль о том, что он слышал мелодичность её голоса и веселье в нём, заставляет сжать челюсть, и меня внезапно переполняет ярость.

Она останавливается посреди кабинета, проводя руками по юбке. Сегодня она короче, а на рубашке расстегнуты две верхние пуговицы. Но на ней неизменно белые кроссовки, словно она не может с ними расстаться.

И думаю, в некотором смысле так и есть. С тех пор, как у неё появился определенный вкус, постепенно начала формироваться и её одержимость вещами. Помню, когда ей было три года или около того, она впервые попробовала молочный коктейль.

Мы с Кингом готовились к экзаменам для поступления в колледж в крошечной квартирке, в которую он переехал после окончания школы. В то время он совершил очередную глупость, уволив миллионную няню, потому что не мог доверить её им ― если честно он вообще никому не доверял, когда дело касалось Гвинет. В результате ему приходилось готовиться к экзаменам, кормить её, переодевать и играть с ней.

Нет необходимости говорить, что я был втянут в это и должен был потакать ей, чтобы она перестала капризничать и раздражаться. Она была не только требовательна, но и отказалась вздремнуть и дать нам передышку.

― Перестань ныть и иди спать, Гвинет, ― отругал я, когда она продолжала цепляться за ногу Кинга.

Её подбородок задрожал, и она начала плакать так сильно, словно наступил конец света. Кинг бросил на меня взгляд, не суливший ничего хорошего, и ударил меня в подбородок, затем обнял свою маленькую принцессу и начал утешать.

Но она не успокаивалась. Потому что ей необходимо было поспать, а она отказывалась. Всякий раз, когда я смотрел на неё, она прятала лицо в шею отца и прижималась к нему, словно он был щитом.

В поисках решения я вспомнил, что когда Себастьян был маленьким, он обожал молоко, поэтому отправился на кухню и подогрел молоко, но затем замер. Ранее Кинг подогрел бутылочку, но от этого не было толку.

Поэтому я сымпровизировал и приготовил молочный коктейль, а затем добавил первый попавшийся и единственный доступный вкус ― ваниль.

Когда я протянул ей непроливашку, она прижалась к Кингу, фыркая, словно самый обиженный человек на свете.

― Не бойся, Гвен, можешь взять, ― сказал Кинг нежным голосом, который он использовал только в общении со своей дочерью. ― Если дядя Нэйт будет кричать на тебя, я разобью ему лицо.

― Нет, папочка, ― прошептала она. ― Не делай ему больно.

Я улыбнулся, и она ответила мне взаимностью, а затем осторожно взяла бутылочку. Сделав первый глоток, она замерла, ее глаза засверкали всеми тремя оттенками, прежде чем она широко улыбнулась и допила напиток в рекордно короткое время.

Через три минуты она наконец-то вырубилась и позволила нам позаниматься.

Безумие, но сейчас она студентка, примерно нашего тогдашнего возраста.

Она смотрит мне в глаза, её взгляд все такой же яркий и невинный, как в детстве, хотя сейчас в них больше грусти.

― Ты звал меня?

― Как думаешь, почему?

― Из-за отчёта?

― Правильно. Почему ты не закончила?

― Я работаю над ним.

― Уверена, что занимаешься именно этим или ты кокетничаешь в рабочее время?

― Я не кокетничаю.

Я встаю и направляюсь к ней. Она заметно вздрагивает, её щеки приобретают глубокий красный оттенок.

― Что я сказал вчера?

― Ч-что?

― После того, как ты кончила мне на пальцы, что я сказал?

Я протягиваю руку, она закрывает глаза, её губы дрожат, прежде чем она их сжимает, я обвиваю вокруг неё руку и захлопываю дверь.

После моих слов Гвинет вздрагивает, открывает глаза и смотрит на меня. На её изящном лице запечатлено ожидание, смешанное с неуверенностью. Она всегда была спектром диких, не сдерживаемых эмоций.

― Что я сказал, Гвинет.

― Что ты... позаботишься о моих сексуальных желаниях.

― И ты знаешь, что это означает?

Она медленно качает головой.

― Это значит, что ты порвешь с этим парнем, причем немедленно. Перестанешь флиртовать с ним или садиться на его мотоцикл.