Проблема в том, что иногда ты оступаешься. Иногда чувствуешь слишком много или опускаешь защиту. Иногда твой пациент — сын твоего лучшего друга, который обратился к тебе, потому что верил, что в твоих силах спасти его. И ты уверен, что у тебя есть ответы, но из-за личного характера этих отношений теряешь бдительность и подвергаешь себя риску упустить что-то.

Линси слабо улыбается мне.

— Леннон сейчас чувствует себя прекрасно, но, как ты знаешь, с этой болезнью она будет иметь дело всю жизнь. И она не сдается. После того, как ей стало лучше, прошло немало времени, прежде чем она вышла из полной изоляции, она отказывалась участвовать в школьных мероприятиях и не хотела разговаривать с родителями. Я была единственной, кому она доверяла, и боль, которую она испытывала из-за того, что не могла чувствовать себя нормальным ребенком, стала для нее суровым испытанием.

Я киваю, глядя на Линси, тем временем так много вещей встает на свои места.

— Это из-за Леннон ты вернулась в колледж, чтобы получить степень по детской психологии?

Линси кивает и смотрит на племянницу, по ее щеке скатывается слезинка.

— Мой опыт общения с ней и ее болезнью лег в основу моей диссертации. Я мало что могла для нее сделать, когда она переживала все эмоции больного ребенка. Ей нужно было нечто большее, чем просто еще один взрослый, который разговаривал бы с ней. Ей нужно было быть рядом с другими детьми, которые имели дело с проблемами, взрослыми проблемами, как ты сказал, происходящими в теле ребенка, чтобы она чувствовала себя менее одинокой, понимаешь?

Боль в груди распространяется, когда я смотрю на женщину, которая продолжает удивлять меня своей непоколебимой готовностью просто... жить. Она такая храбрая, сильная и уязвимая, что не знаю, смог бы я стать когда-нибудь таким. От этого трудно отвести взгляд.

Я касаюсь щеки Линси, проводя подушечкой большого пальца по влажному следу, оставленному слезами.

— Ты ведь из-за Леннон хочешь открыть собственную клинику?

Она кивает и неуверенно улыбается.

— Те времена были такими страшными для нее и всех нас. Я считаю, что открытие такой клиники, какую хочу открыть я, поможет стольким детям и семьям.

Я долго смотрю в ее карие глаза, поражаясь тому, что из всех женщин, с кем у меня мог быть ребенок, этой женщиной стала именно она.

— Джонс, ты единственная в своем роде, ты в курсе?

Она выдыхает через нос и пытается отшутиться от моих слов:

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо. — Я пригвождаю ее серьезным взглядом. — Потому что ты не закрываешься от своих страхов. Они толкают тебя вперед.

Все веселье с ее лица исчезает, когда наши взгляды встречаются. Я наклоняюсь над двумя спящими девочками и притягиваю Линси ближе, чтобы прижаться губами к ее губам. Мне нужно это прикосновение. Нужен этот момент. Нужно почувствовать все, чем сейчас обладает Линси, — доброту, оптимизм, свет. Она — олицетворение надежды. Знак того, что в этом мире есть люди с открытыми душами и открытыми умами, каждый день рискующие своим сердцем и живущие, чтобы рассказать людям свою историю. Линси Джонс — это все, кем я хотел бы стать.