— Я не прошу тебя взбираться на гору Уитни, — он бросил на меня многозначительный взгляд. — Ради меня.

Я повернула голову к окну.

— Что, прямо сейчас? Хочешь пойти на пробежку в темноте?

— Завтра утром, — он переплел наши пальцы. — Мы пойдем на пробежку. Я отведу тебя завтракать.

— О, как свидание? — я сжала пальцами его руку.

— Да, раз уж мы теперь парень и девушка.

— Я не говорила такого.

— Тебе и не нужно.

Он наклонился и поцеловал меня в губы. Поцелуй не было кратким, но и не был прелюдией к чему-то большему. — Счастливого Рождества, Мира.

— Ты любишь Рождество, да?

Я обвила руками его шею, удерживая его прежде, чем он смог отпустить меня.

— Это мой любимый праздник.

— Так вот почему ты принес мне кучу подарков?

— Я принес подарки, потому что захотел.

— Потому что захотел, — передразнила я его. — Это твой ответ на все?

— Это мой ответ, когда это то, во что я верю.

Я закатила глаза. Он не уклонялся от ответов, но все они были до странности просты.

— Должна признаться, я впечатлена, что ты справился, — я кивнула в сторону мусорного пакета с подарками. — Мне даже не пришлось сидеть у тебя на коленях и рассказывать, чего я хочу, Санта.

Он откинул мою дикую гриву с лица.

— Эта опция еще доступна, хотя и с опозданием.

Я толкнула его в грудь.

— Да ладно тебе. Это была настоящая шутка? Серьезный Шесть умеет шутить?

— Я прибегаю к шуткам только в экстренных случаях, — он провел пальцем по моей челюсти. — От чего этот шрам?

Мое тело было изъедено ими. Некоторые случайные, большинство намеренные. Но то, что натянуло мне кожу чуть ниже подбородка, было ошибкой моей матери.

— Моя мама однажды съехала на машине с моста. Мне было... шесть, — я прикоснулась к шраму в памяти. — Я ударилась головой о приборную панель. Рассекла кожу.

— Она съехала на ней с моста? Нарочно?

Он выглядел напуганным — что бы это ни значило для обычно мужественного Шесть. Но его глаза расширились, и он посмотрел куда-то поверх моего плеча, его взгляд был рассеянным.

Я кивнула.

— Один из ее многочисленных моментов: «Почему я не сделала аборт?» И для нее съезд с моста исправил бы эту ошибку.

Увидев его взгляд, я обвила руками его шею.

— Не надо меня жалеть, хорошо? Просто... не делай этого.

— Мне очень жаль.

Хотя я и отпустила его, он не отпустил меня.

— Так вот почему ты боишься любви, Мира?

— Я никогда не говорила, что боюсь любви. Я боюсь начала.

— Потому что у всякого начала есть конец, — тихо сказал он, повторяя мои слова, сказанные несколько недель назад.

Опустив глаза, он погрузился в свои мысли.

— О чем ты думаешь?

Он быстро поднял их.

— Лемниската.

— Ты меня запутал.

Он сунул руку в мусорный пакет у наших ног и вытащил тюбик фиолетовой краски. Одной рукой он стянул с себя майку. Мгновенно моя рука нашла его обнаженную плоть. Его тело было так прекрасно. У него были шрамы — тонкие, белые. При правильном освещении на фоне его оливковой кожи они казались опаловыми. Большим пальцем я провела по одному из шрамов, прежде чем Шесть сунул мне в руку тюбик с краской.

— Что?

— Выдави себе на палец немного краски.

Я склонила голову набок, но, выдавливая краску на палец, смотрела на него.

— Это что, какой-то извращенный арт-проект?

Под его раздраженным взглядом я продолжила:

— Потому что я могу с этим смириться, но ты не производишь впечатление чокнутого.

— Вот.

Его гораздо большая по размерам ладонь накрыла мою и двинулась вверх, пока он крепко не сжал мой палец. Он прижал мой указательный палец к своим ребрам, а затем, используя фиолетовую краску, провел меня через рисунок на своей груди.

Когда он отпустил меня, я села.

— Это восьмерка.

Я склонила голову набок.

— Восьмерка на боку, — я удивленно подняла бровь. — Что за одержимость цифрами, Шесть?

— Иногда ты настоящая заноза в заднице, Мира.

— Семь, помнишь? Если ты Шесть, тогда я Семь.

— Нет, — он покачал головой. — Ладно, если использовать этот ход мыслей — если я Шесть, а ты обманываешься, полагая, что ты Семь, — тогда то, что следует после — восемь, верно?

— Да.

Но я знала, что мой взгляд все еще был растерянным.

Он коснулся пурпурной восьмерки на ребрах.

— Это лемниската. Символ бесконечности. Смотри, у нее нет начала.

Я прижала палец к тому месту, где начала боковую восьмерку.

— Я начала здесь.

— Верно, но ты закончила петлю здесь, скрыв ее начальную точку. Я знаю, что это грубое представление, но отличительной чертой лемнискаты — символа бесконечности — является то, что у нее нет ни начала, ни конца.

— О чем ты?

— Я говорю, что мы не должны думать об этом как о начале, потому что это не он сам по себе — конец — а то, что ему предшествует. Итак, если мы исключаем начало, мы исключаем и конец.

— Не думаю, что я достаточно пьяна для такого разговора.

Это вызывало у меня зуд. Бессознательно я почувствовала зуд в запястьях.

— Я заставил тебя нервничать.

— Да, — я схватила пачку сигарет и быстро закурила. Все это время я не смотрела на него. — Ты сегодня ужасно болтлив. Чем больше ты говоришь, тем больше я думаю, что мне нужно бежать от тебя к чертовой матери.

— Хорошо, — он легонько похлопал меня по бедру и встал, закрывая тюбик с краской. — Ты сможешь попрактиковаться в этом завтра, когда мы пойдем на пробежку.