— Алло? — Прошло, по меньшей мере, три года с тех пор, как я разговаривала с ней в последний раз, но трель ее голоса все еще заставляла меня думать о том, какой она была, когда я была ее ребенком. Деньги от богатых мужей наложили на нее лоск, но в глубине души она была все той же женщиной, которая однажды пыталась убить нас обеих, съехав с моста.
— Это я. — Я могла бы поприветствовать ее по-разному, но называть ее матерью в любом варианте мне тогда не хотелось.
— О, Мирабела. Хорошо. Я беспокоилась о тебе.
Я постучал ногами по твердой грязи.
— Да, ну можешь не волноваться. Я все еще жива, хочешь — верь, хочешь — нет.
— Я не получала от тебя вестей уже несколько месяцев, поэтому не была уверена.
Ущипнув себя за переносицу, я сказала:
— Годы, мама. Годы.
— Почему ты всегда чувствуешь необходимость поправлять меня? Я говорю, что беспокоюсь о тебе, а ты переводишь разговор на то, что я сделала что-то не так. Тебе нравится указывать на мои ошибки, не так ли?
Она и сама неплохо справлялась, просто живя. Но я этого не говорила. Это не то, что она могла бы принять от меня.
— Ладно, я просто звоню сказать, что ты можешь отозвать гончих. Я жива и здорова.
— Я отправила тебе несколько писем, но ты не ответила.
Последний раз я разговаривала с ней, когда все еще жила в своей старой квартире.
— Я переехала.
— О. Хорошо, какой у тебя адрес?
— Не парься. У меня все под контролем. — Моя рука сжимала клубок бумажных полотенец. Я думала о Шесть, но отказывалась рассказывать ей хоть что-то о нем. Не только потому, что не хотела, чтобы она знала о моих делах, но и потому, что Шесть заслуживал какой-то защиты от нее. Моя мать, возможно, выглядела лучше, чем в детстве, но в глубине души за этой вычурной внешностью скрывалась холодная, беспечная женщина.
— Но что, если я захочу отправить тебе письмо? Я могу послать тебе деньги.
За несколько лет до этого я бы с радостью согласилась получить от нее деньги.
— Нет, я в порядке.
— Правда? Ты немного дрожишь. Я обзвонила крупные больницы в этом районе, чтобы узнать, не попала ли ты туда.
Я сильнее впечатала носок ботинка в грязь.
— Хочешь — верь, хочешь — нет, но я не умерла от передозировки.
Она замолчала на мгновение.
— Ты говоришь так, будто я бы предпочла, чтобы ты умерла.
Но разве это не так? Может быть, на каком-то уровне я была ей небезразлична, но я думаю, что в основном она чувствовала, что я была для нее обузой, кем-то еще, о ком нужно было заботиться. Кто-то, кого нужно содержать. В ее понимании, посылая мне время от времени деньги, она искупала грехи своего материнства.
— Я не принимаю наркотики, не пью. Мне пора идти.
— Разве ты не собираешься поздравить меня с Днем благодарения? Разве тебя не волнует, что я делала?
Нет.
— С Днем благодарения. Мне пора идти, до свидания.
Я захлопнула крышку и выключила звонок, чтобы, если она перезвонит, я не услышала его.
Я разжала кулак и убрала бумажное полотенце от пореза, морщась от жжения. От прохладного воздуха стало немного легче, поэтому я снова и снова разжимала кулак, чтобы в него попало больше воздуха.
Внутри Шесть наблюдал за мной из окна. Прижав бумажное полотенце к порезу, я вернулась в дом.
— Дай мне посмотреть на твою руку, — сказал он, протягивая свою.
— Нет, я же сказала, что все в порядке.
— Мира.
— Шесть. — Я уставилась на него. Почему он не спросил меня о моей маме? Почему он не спрашивает о том, что случилось на День благодарения? Почему он ни о чем не спрашивает? Его волновала только моя рука. Это все, что он мог вынести от меня, прямо сейчас или когда-либо? Мои физические травмы? Не то, что заставляло меня наносить их?
— Если ты не собираешься позволить мне посмотреть на твою руку, ты должна хотя бы помыть ее. У меня есть принадлежности наверху, в шкафу в ванной.
— Хорошо. — Я сделала движение, чтобы подняться наверх, но потом остановилась. — Андра, — спросила я, подчеркивая ее имя, — знает обо мне?
— Что знает? — Это был ответ сам по себе, но я мучила себя дальше.
— Знает ли она о моем существовании?
Он удивил меня.
— Твоя мама знает о моем существовании?
Тогда я не ответила ему, а повернулась и пошла наверх. Чего Шесть не понимал, так это того, что скрывать присутствие Шесть от моей мамы — значит, защищать его.
Так защищал ли он Андру, скрывая меня от нее? Мой желудок сжался от этой мысли, и я сразу же обошла аптечку, желая избавиться от боли в руке, желая сосредоточиться на этой боли, потому что это было гораздо проще, чем сосредоточиться на том, что происходит с моим сердцем.