ГЛАВА 30

23 декабря 2008 года

Год спустя

Анонимные Алкоголики были сущим адом.

Я не любила делиться, но Шесть долгое время настаивал на том, чтобы я пошла на собрание АА. После очередного промаха, менее масштабного, чем последний эпический рецидив в нашей прихожей, я, наконец, согласилась.

Мы с Шесть и так были на зыбкой почве, хотя оба чувствовали тягу друг к другу так же сильно, как и в момент нашей первой встречи. Что-то изменилось в ту ночь, когда он нашел меня. Что-то, что мы оба несли в себе по-своему. Для меня это было то, о чем я постоянно думала. Шесть, с другой стороны, ходил вокруг этого на цыпочках. Как будто боялся спровоцировать это каким-то незначительным замечанием. Я скучала по тому, какими мы были до того, как я все испортила. Я скучала по Шесть, который смотрел на меня с любовью, а не с беспокойством.

И потому что он настоял, я пошла к Анонимным Алкоголикам. Я слушала истории, которые слышала сотни раз до этого, от сотни разных людей. Каждый раз, когда подходила моя очередь, я говорила:

— Спасибо, я пас.

Я не хотела рассказывать свою историю. Я просто хотела перестать чувствовать столько всего сразу.

Пока дождь барабанил по окнам снаружи подвала, где мы проводили наши встречи, мне была предоставлена отсрочка.

Ведущий наших встреч раздавал ручки и бумагу, готовясь к дискуссии.

Чувствуя, как ко мне подкрадывается одиночество, я взяла ручку и прижала ее к запястью, упираясь кончиком в один из неровных шрамов на коже.

Я представляла, как ручка пронзает плоть, представляла, как кровь стекает по моим запястьям, когда я надавливала, все сильнее и сильнее, ожидая, что кожа поддастся.

Чья-то рука накрыла мою, сжимая.

— Ты хочешь использовать эту ручку, чтобы причинить себе боль.

Я подняла голову и посмотрела в сострадательные глаза, ожидая его осуждения.

— Это будет больно всего минуту, — сказала я. Я снова посмотрела на свое запястье. — А потом я почувствую облегчение. — Я огляделась вокруг, но никто больше не обращал на нас внимания.

Недолго колеблясь, он взял мою руку и поднес ее к бумаге, лежащей у меня на коленях.

— Вот. Пиши.

Я покачала головой и сопротивлялась, желая отдернуть руку. Я не была писательницей. Я все еще не могла назвать себя художницей.

— Пиши то, что твой голос не может сказать.

Это заставило меня вспомнить о моих картинах.

— Как тебя зовут?

Я облизала сухие губы.

— Мира.

Он мягко улыбнулся и протянул руку, чтобы пожать мою.

— Добро пожаловать, Мира. Я Коди.

Когда я вошла в дверь нашего дома тем вечером, я была вооружена блокнотами и ручками. Я бросила их на журнальный столик и плюхнулась рядом с Шесть на диван.

— Что это? — спросил он, глядя на разноцветные блокноты и ручки. Я почти поняла, о чем он подумал: Импульсивная Мира покупает кучу случайного дерьма.

— Я решила отдохнуть от живописи и попрактиковаться в рисовании, — сказала я, не говоря ему всей правды. — Что это?

Он повернул голову обратно к бумагам, которые просматривал.

— Работа.

Я не был идиоткой. Я взглянула на бумаги, когда села. В них было имя Лидии. Я отогнала ревность, которая тогда бурлила, отогнала ее подальше от своих мыслей. Я не могла ревновать к призраку.

Но это было легче сказать, чем сделать.

— Ты все еще любишь меня?

Шесть повернул ко мне голову, на его лице отразилось удивление.

— Конечно.

— По шкале от одного до десяти?

Он задумался на мгновение.

— Восемь.

Это была не девятка и уж точно не десятка, но и не четверка, которую я когда-то ему дала. А учитывая все то дерьмо, через которое я заставила его пройти, это было практически чудо, что он вообще меня любил.

— Ты любил Лидию на восьмерку?

Он отложил бумаги в сторону.

— Я не думаю, что ты действительно хочешь говорить об этом.

Я и не хотела.

— Ты думал, что однажды женишься на ней. — Для меня, в моем понимании, это означало, что он любил ее на десять.

— Да... — Он сузил глаза. Линия между его глазами стала глубже, так привыкшая образовываться в моем присутствии.

— Я просто думаю, что для того, чтобы любить кого-то настолько, чтобы захотеть жениться на нем, нужно быть довольно высоко на шкале любви.

— Я не хочу говорить об этом. — Он сделал паузу. — О Лидии.

Я не могла давить на него в этом вопросе.

— Хорошо.

Я взяла блокнот и нарисовала губы. Губы Шесть. Я бросила несколько взглядов, чтобы убедиться в правильности изгибов, но я знала эти губы.

Сбоку от его губ я написала слова, которые чувствовала.

Ты целуешь меня губами, которые любили другую,

И говоришь мне слова, которые ты уже говорил раньше,

И я позволяю себе на мгновение притвориться, что ты — не сумма твоих воспоминаний.

Я говорю себе эту ложь, чтобы тебе не пришлось.

Я думала об этих словах весь оставшийся день. Это было именно то, что я чувствовала. О Шесть, о Лидии, о наших отношениях. И еще долго после захода солнца я рисовала.

Коди был прав. Мне нужно было это, нужно было, чтобы кто-то увидел, что внутри меня есть голос, голос, который я душила, чтобы игнорировать десятки других голосов в моей голове, которые требовали, чтобы я прислушалась.