— Ты не тронешь его, — приказала я. — Ни его руки. Ни какой-либо его части. Ты должен отпустить его, пока я не потеряла все свое терпение, Аттикус. Я не валяю дурака.
При этих словах глаза Аттикуса победно блеснули.
— Ты знаешь, что я этого не сделаю, Каро. Зачем тратить впустую свое дыхание? Делай свою работу, и он весь твой. Видит бог, он больше никому не нужен. На твоем месте я бы поторопился. Я не хочу отправлять его по кусочкам.
Мой желудок перевернулся, и я чуть не лишилась своего обеда прямо там.
— Тогда возьми это, — прорычала я ему, протягивая папку. — Это только начало.
Он послал одного из своих парней забрать папку. Я передала ее, зная, что Гас может получить доступ к цифровым файлам в любое время онлайн.
Аттикус пролистал страницы, оценивая мельчайшие детали дела Мейсона.
— Я передам это дальше, — наконец сказал он. — Это только начало.
— Каро? — прохрипел мой отец, и я поняла, что он пялился на меня с тех пор, как они затащили его в переулок. — Это ты? Это действительно ты?
Я встретила его сломленный, измученный взгляд.
— Привет, папа.
— Тебе не следовало возвращаться сюда, — пробормотал он, как будто ничего не мог с этим поделать. Его лицо исказилось от боли. Он был сломленной, потрепанной версией человека, которого я когда-то знала. — Тебе следовало остаться там, где ты была. Ты должна была оставаться в безопасности.
— Они забрали мою дочь, — мягко сказала я ему, отчаянно желая снять с него часть бремени. Казалось, не имело значения, как часто этот человек причинял мне боль раньше или как сильно я винила его за то, что он вынудил меня прийти в этот мир. Он был моим отцом, и меня убивало видеть, как он страдает у меня на глазах. — Я не могла оставаться дома. Я должна была прийти за ней.
— Полагаю, она все еще маленькая, — тихо сказал папа, сдерживая эмоции. — Ты все еще нужна ей. Труднее всего, когда ты им нужен.
Я подавила рыдание, поняв, что он говорит о себе. В его взгляде было такое отчаяние, что мое сердце словно раскололось пополам. Одна часть меня была убеждена, что он заслужил то, что сделал с собой. Он заслужил такой конец своей жалкой жизни. Другой части меня было больно видеть его таким. Независимо от того, сколько дурных чувств я испытывала к этому человеку, он все еще был моим отцом… человеком, который вырастил меня. И я была достаточно гордой женщиной, чтобы брать на себя ответственность за свои решения, за свои поступки. Я не могла винить его во всем.
— С тобой все будет в порядке, папа? — спросила я человека, который уже начал откалывать мою броню.
Он кивнул, но его подбородок задрожал.
— Я в порядке, малышка. Просто попал в очередную передрягу. Вот и все.
Это было больше, чем передряга.
— Да, ну, я тоже.
Аттикус рассмеялся.
— Разве это не приятное воссоединение семьи? Гас, почему ты никогда не спрашивал, как у меня дела?
Гас издал какой-то звук в глубине своего горла.
— Потому что мне было насрать.
Все веселье исчезло с лица Аттикуса, и он сплюнул на землю.
— Печально то, что ты предпочел бы провести время с этими предателями, чем со своей собственной плотью и кровью. В этом есть что-то серьезно испорченное, Август.
— В тебе есть что-то серьезно испорченное, Аттикус! — рявкнул Гас.
Сдерживающий тон, который он использовал, чтобы сдержать свое безумие, распался, и он наставил пистолет на Гаса. Оружие опасно поблескивало в уверенных руках Аттикуса.
Он двинулся на своего брата, загоняя Гаса в угол. У Гаса было свое оружие, но он не решался вытащить его, когда Аттикус уже целился ему в голову.
Не зная, что еще сделать, я бросилась между ними и подняла руки, сдаваясь. Вероятно, мне следовало запаниковать или выхватить пистолет Гаса и использовать его против Аттикуса, но я никогда не прикасалась к оружию без крайней необходимости. Я мстила кражей.
Там было достаточно места, чтобы я могла протиснуться между двумя смертоносными братьями. Я почувствовала, как гнев Гаса покидает его. Он ненавидел Аттикуса больше, чем когда-либо, больше, чем я помнила. Его эмоции были ясными, громкими, передавая накопившуюся за всю жизнь обиду.
Однако Аттикус был другим зверем. Он не был так полон ярости; он был просто сумасшедшим. У Аттикуса была совершенно другая история, он совершал грехи, которые были полностью его. Его ярость была столь же ощутима, но она была порождена глубокой, безумной потребностью причинять боль и убивать, наказывать и разрушать.
Ни один из мужчин не заметил, что я стою между ними. Они были слишком сосредоточены друг на друге, прикидывая, сколько боли они могли бы причинить друг другу.
— Давайте будем благоразумны, — предложила я.
Аттикус не опустил своего оружия. Он продолжал целиться в Гаса, только теперь моя голова случайно оказалась загораживающей то место, куда он целился из пистолета.
— Эй, Кэролайн? — Кейдж позвал откуда-то поблизости. — Как насчет того, чтобы ты вышла оттуда прямо сейчас?
Он отговаривал меня? Разве он не мог видеть, какое доброе дело я делаю? Кроме того, Аттикус не смог бы причинить боль другому человеку, которого я любила. И Гасу не удалось бы убить Аттикуса. Он был весь мой. Когда придет время.
— Эй, мальчики, успокойтесь. — Я старалась говорить ободряюще и ровно, но мой голос был высоким и испуганным. — Мы это понимаем. Вы оба большие и плохие. Гас не это имел в виду. Верно, Гас? Ты просто пошутил. Верно, Гас?
Он пробормотал что-то, что звучало как «Уверен».
Аттикус смотрел на своего брата еще минуту, прежде чем расплылся в улыбке. Он опустил оружие на бок и отступил на несколько шагов. Он весело рассмеялся, и ребята, с которыми он был, присоединились к нему. Я сделала столь необходимый полный вдох.
— Посмотри, как ты повинуешься ей. — Аттикус продолжал смеяться. — Предатель тоже так слушается? Вы все ходите за ней повсюду, как глупые собаки, за этой сукой в течке?
— Теперь мы можем идти? — спросила я, игнорируя насмешки Аттикуса.
Он повернулся ко мне лицом, ненависть была такой сильной, что я почувствовала, как зло смотрит на меня его блестящими глазами.
— Для меня это никогда не имело смысла. Мой брат. Предатель. Пахан. Что, черт возьми, в тебе такого особенного?
Его слова задели что-то обнаженное внутри меня. Я хотела наклониться, чтобы защитить эту раненую часть себя, свернуться в клубок и спрятать это от него.
— Мы закончили? — мои слова были обдуманными, каждый слог я произносила медленно.
— Такая нетерпеливая. Так уверена, что ты на правильной стороне в этой войне, — подзадоривал Аттикус. — Что действительно удивительно, так это то, что спустя столько времени ты все еще не знаешь правды.
Он дразнил меня. Я видела крючок. Я знала этот трюк. И все же я не могла не потянуть за ниточку. Совсем немного. Я пообещала себе, что меня не поймают, что я не буду глупой рыбой, которая клюнула и навеки попалась в ловушку.
Слова Мейсона вернулись, чтобы преследовать меня.
«Запертая в клетке, которую сама же и создала...»
Может быть, я ничего не могла с собой поделать. Может быть, я бы всегда предпочла неприятности миру.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Аттикус. Мы закончили здесь? Я хочу уйти.
Он еще не закончил сводить меня с ума.
— Это начало, Каро. Самое начало.
На этот раз я не смогла сдержать закатывания глаз.
— Да ладно.
— Нам нужно идти, Кэролайн, — предложил Гас. — Мы закончили с этим.
Я позволила Гасу идти впереди, но люди Аттикуса не облегчили мне уход. Они встали перед нами, преграждая путь.
Очевидно, я сошла с ума, потому что я должна была чувствовать панику, страх и все виды ужаса. Вместо этого я почувствовала только любопытство. Однако я была полна решимости игнорировать Аттикуса. Он пытался залезть мне в голову. Он пытался подшутить надо мной.
Я ненавидела то, что это работало.
— Гас знает, о чем я говорю, — настаивал Аттикус. — Он был там.
— Не обращай на него внимания, — сказала я себе. — Он сумасшедший, — прошептала я вслух.
И он был таким. И он явно пытался вывести меня из себя.
Но потом Гас сказал:
— Каро, не обращай на него внимания. — Он сказал это таким образом, что мне захотелось сделать все, что угодно, но только не «не обращать на него внимания».
Гас всегда был ужасным лжецом. У него не хватило на это терпения.
— Прекрасно, — рассмеялся Аттикус. — Не верь мне на слово. Спроси Сойера.
Это был первый раз, когда он произнес имя Сойера. Этого было достаточно, чтобы привлечь мое внимание и заставить меня обернуться.
— Спросить Сойера о чем?
— Спроси Сойера об ирландском оружии и о той ночи, когда тебя впервые привели к Пахану.
Я уперлась пятками, совершенно потрясенная, вспоминая ту ночь, о которой шла речь. Пятнадцать лет назад я была десятилетним ребенком, которого мой отец затащил на склад посреди ночи. Глупое любопытство, опасные выходки и некоторое невезение привели к тому, что его впервые вызвали к начальству.
Сойер нуждался во мне, чтобы украсть его ожерелье обратно у Аттикуса. Я сделала это. Но в попытке замести следы я стащила бумажник Аттикуса. Он заподозрил, что я что-то замышляю, и устроил сцену. Из-за этого у нас обоих были неприятности. И когда я продолжила лгать Пахану о том, что я украла, они потребовали, чтобы я вступила в братву, когда мне исполнится тринадцать.
Именно та ночь решила все мое будущее. В тот день я была связана с Сойером, братвой и русским синдикатом на всю жизнь.
Очевидно, что та ночь имела для меня большое значение, но я не понимала, почему Аттикус запомнил это. Или почему он заговорил об этом сейчас.
Я решила не вступать с ним в контакт. Мне не нужно было знать. Я не хотела знать.
Вопреки тому, что я решила, я услышала свой вопрос:
— Что насчет той ночи?
Аттикус ухмыльнулся мне.
— Это была подстава, Каро. Вся ночь. Ожерелье. То, что ты забрала его у меня. Пахан. Сойер тебя подставил.
— Каро, пойдем, — настаивал Гас.
— Мы должны вернуться, — эхом повторил Кейдж.