ГЛАВА 1

По мере того, как рыдания, терзающие мое тело, медленно стихают, покалывание в коленях возвращает меня в настоящее. Я понимаю, что стою на коленях на грубом булыжнике перед дверью в дом Колтона, и на мне ничего нет, кроме его футболки. Ни обуви. Ни трусиков. Ни машины. А мобильный телефон остался на полочке в ванной. Качаю головой, боль и унижение сменяются гневом. Первый шок от его слов прошел, и теперь мне хочется вставить свои пять копеек. Не позволю так со мной обращаться или разговаривать. От внезапного прилива адреналина поднимаюсь с земли и распахиваю переднюю дверь. Она с глухим стуком ударяется о стену. Может, он со мной и покончил, но я еще не высказала своего мнения. Слишком много всего смешалось в моей голове, о чем, вероятно, у меня не будет шанса снова высказать. А сожаление — это одна из тех эмоций, которую мне не следует добавлять к списку вещей, заставляющих меня раскаяться.

Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, меня больше не волнует, как мало на мне одежды и что прохладный утренний воздух пробирается под футболку, достигая обнаженной плоти. Плоти, которая слегка припухла и болит от многочисленного секса прошлой ночью, и от более чем пристального внимания и мастерства Колтона. Дискомфорт добавляет тихую печаль к моему бушующему адскому чувству гнева. Бакстер приветствует меня ударами хвоста, когда я вхожу в спальню и слышу звук льющейся воды в ду́ше. Сейчас мои вены горят огнем, когда его слова воспроизводятся у меня в голове, каждое из которых хуже предыдущего. Каждое ведет от боли к унижению, а после к гневу. Приступим, я небрежно бросаю сумку на столешницу рядом с моим мобильным.

Сердито шагаю в направлении душевой кабины, готовая извергнуть на него свой яд. Мне все равно, какое положение в обществе он занимает, выскажу ему, что такие засранцы вроде него не заслуживают таких хороших девушек, как я. Сворачиваю за нишу, в которой располагается душевая и останавливаюсь как вкопанная, слова замирают у меня на губах.

Колтон стоит в ду́ше, опираясь руками о стену. Вода струится по его плечам, водопадом стекая вниз. Голова свесилась вперед, безжизненная и побежденная. Глаза крепко зажмурены. Четкая и всегда решительная осанка, которую я знаю, исчезла. Сильного, уверенного мужчины, которого я знаю, нет. Он полностью исчез.

Первая мысль, которая мелькает у меня в голове — так этому засранцу и надо. Он должен быть расстроен и раскаиваться из-за того, как он обращался со мной и какие отвратительные вещи сказал. Никакие извинения не исправят боль, которую он причинил своими словами или тем, что оттолкнул меня. Сжимаю руки в кулаки, держа их по бокам, внутренне борюсь с тем, как действовать, потому что теперь, когда я здесь, я в недоумении. Проходит какое-то время и я решаю уйти незамеченной — вызвать такси — уйти, не сказав ни слова. Но как только делаю шаг назад, отступая, приглушенное рыдание срывается с губ Колтона и дрожью проходит по его телу. Этот утробный стон, который настолько дик по своей природе, что кажется, будто он отнимает каждую каплю его силы, чтобы суметь сдержаться.

Замираю от этого звука. Смотрю, как этот сильный, мужественный человек срывается, и понимаю, что причиной боли, разрывающей его, является что-то гораздо серьезнее, чем наша ссора. И именно в этот момент, будучи свидетелем его агонии, я понимаю, существует столько различных вариаций того, как человек может страдать. Я не осознавала, сколько понятий может содержаться в таком простом слове. Мое сердце страдает от боли и унижения, которые Колтон причинил своими словами. От того, что я открыла его ему после столького времени, чтобы он снова растерзал его с такой жестокостью.

Голова болит от осознания того, что здесь происходит гораздо большее — вещи, которые я должна была заметить со своим богатым профессиональным опытом — но я была настолько ошеломлена им, его присутствием, его словами и его действиями, что не уделила этому достаточно пристального внимания.

Я не увидела леса за деревьями.

Душа болит, видя, как Колтон слепо сражается с демонами, которые преследуют его днем и ночью, мучая во снах.

Тело болит, желая подойти к нему и утешить, попытаться облегчить боль, вызванную этими демонами. Провести по нему ладонями и утихомирить воспоминания, от которых, как ему кажется, он никогда не сможет сбежать, никогда не сможет исцелиться.

Гордость страдает из-за желания стоять на своем, быть упрямой, и оставаться верной себе. Не возвращаться по собственной воле к тому, кто так со мной обращался.

В нерешительности стою над бездной, не зная, к какой внутренней боли прислушаться, когда Колтон издает еще одно душераздирающее рыдание. Его тело неистово трясет. Лицо так сильно сжато, что его боль ощутима.

Мои споры о том, что делать дальше, сходят на нет, потому что я не могу скрыть того факта, что хочет он признать это или нет, но прямо сейчас ему кто-то нужен. Я нужна ему. Все жестокие слова, которые он выплеснул на меня, испарились при виде моего сломленного мужчины. Угасают, чтобы возникнуть в другое время и в другом месте. Годы обучения научили меня быть терпеливой, но также понимать, когда нужно сделать шаг. И на этот раз я не упущу знаки.

Не могу уйти от кого-то, кто нуждается в помощи, особенно, если это маленький мальчик. А здесь и сейчас, глядя на Колтона, такого потерянного и беспомощного, всё, что я вижу — это сломленный маленький мальчик, разбивший мне сердце — и разбивающий его в данный момент — и я знаю, что чем дольше я буду здесь стоять, тем быстрее это станет результатом моего собственного эмоционального самоубийства, я не смогу найти в себе силы, чтобы уйти. Чтобы спасти себя, пожертвовав другим.

Знаю, если бы я наблюдала, как кто-то другой принимает такое решение, я бы сказала, что они сглупили, вернувшись в дом. Я бы поставила под сомнение их суждение и сказала, что они заслуживают того, как с ними обращаются. Но так легко судить со стороны, не зная, какое решение приняли бы вы, оказавшись на их месте.

И вот на этот раз я на их месте. И решение шагнуть вперед, когда большинство делает шаг назад, настолько естественное, настолько глубоко во мне укоренившееся, что по-другому просто не может быть.

Двигаюсь инстинктивно и осторожно захожу в душ, добровольно идя на эмоциональное самоубийство. Он стоит под одной из двух огромных леек для душа, пока многочисленные струйки бьют из каменных стен, брызгая водой по всему его телу. Во всю длину одной стены встроена скамья; в углу расставлены бутылочки с различными средствами. В любом другом случае, моя челюсть отпала бы от вида масштабов душевой кабины, и в голове мелькнули бы мысли о том, чтобы стоять там часами.

Не сейчас.

Образ Колтона — столь прекрасного физически, но отгораживающегося эмоционально — когда он стоит там под струями воды, ручейками сбегающей по скульптурным линиям его тела, переполняет меня печалью. Боль, которая волнами исходит от него, настолько ощутима, что, подойдя к нему, я чувствую её тяжесть. Прислоняюсь к стене рядом с тем местом, где к ней прижимаются его руки. Обжигающе горячая вода, которая рикошетит от него, щекочет мне кожу. Снова появляется нерешительность, когда я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к нему, но отвожу ее, не желая напугать в его и без того уязвимом состоянии.

Через некоторое время Колтон поднимает голову и открывает глаза. Он задыхается при виде меня, стоящей перед ним. Шок, унижение и сожаление мелькают в его глазах, прежде чем он опускает их, как от удара. Когда он поднимает их ко мне, неприкрытая боль, которую я вижу в их глубинах, лишает меня дара речи.

Мы стоим вот так — неподвижно, безмолвно — и некоторое время всматриваемся в неизведанные глубины друг друга. Молчаливый разговор, который ничего не исправляет и все же многое объясняет.

— Мне так жаль, — говорит он, наконец, срывающимся шепотом, прежде чем опустить глаза и оттолкнуться от стены. Он пошатывается и падает на встроенную скамейку, и я больше не могу сдерживаться. Делаю несколько шагов, чтобы пересечь душевую кабину и своим телом раздвигаю ему колени, чтобы я могла встать между его ногами. Прежде чем успеваю дотянуться до него, он застает меня врасплох, притягивая к себе и сжимая пальцами плоть на моих бедрах. Он пробирается под мою, теперь ставшую мокрой, футболку и ведет руками вверх по телу, задирая ее выше, пока я не скрещиваю руки и не снимаю ее с себя. Небрежно бросаю позади себя, и она приземляется на плитку с громким шлепком. Как только я оказываюсь обнаженной, он обнимает меня и прижимает к себе. Он сидит, а я стою, его щека прижимается к моему животу, а руки, как тиски, крепко сжимают меня.

Кладу руки на его голову и просто держу их там, чувствуя, как его тело дрожит от эмоций, которые его захватывают. Чувствую себя беспомощной, не зная, что сказать или сделать с кем-то настолько эмоционально закрытым. С ребенком я могу справиться, но у взрослого человека есть свои границы. И если я переступлю их с Колтоном, просто не знаю, как он отреагирует.

Нежно вожу пальцами по его влажным волосам, стараясь успокоить, как могу. Кончиками пальцев пытаюсь выразить слова, которые он не хочет от меня слышать, уверена, для меня это движение такое же успокоительное, как и для него. В этом промежутке времени голова начинает работать в круговороте мыслей. В отсутствии его ошеломляющих слов, за ядовитыми вспышками Колтона, я вижу иное. Отталкивание. Словесные нападки. Все, чтобы заставить меня уйти, чтобы я не видела, как он распадается на части, пытаясь убедить себя, что ему никто не нужен.

Я упустила все признаки, а ведь этим я зарабатываю себе на жизнь, любовь и боль перевесили мои знания. Зажмуриваю глаза и мысленно отчитываю себя, хотя знаю, что не смогла бы справиться с этим по-другому. Он бы мне этого не позволил. Он мужчина, привыкший быть один, самому иметь дело с собственными демонами, закрываться от внешнего мира, и всегда ожидать, что случиться что-то ужасное.