Что ж, у Федора есть еще две Иглы, так что пока у них нет еще трех дронов, все должно получиться. За исключением, конечно, того, что он уже должен был бежать, чтобы спасти свою задницу.

Что ж, у мужчины не может быть всего.

Он обогнул другое дерево, перепрыгнул через поваленный ствол и сделал еще один глубокий вдох, когда увидел ориентир, который искал. Еще двести метров и...

- Мама! Мама! Маммамамамамма!

Сердце Петра Ушакова остановилось, когда он услышал испуганный крик ребенка. Его голова резко повернулась, голубые глаза расширились. В этом районе не было ни одного гражданского лица - именно по этой причине он выбрал это место! Где, во имя всего святого?..

Затем он увидел ее, почти прямо позади себя, голова моталась из стороны в сторону, глаза метались повсюду в отчаянном поиске несуществующей безопасности, в то время как минометные мины продолжали взрываться. Она не могла быть старше его собственной Владиславы, возможно, моложе, и у нее были такие же пшеничного цвета волосы. Но эта молодая женщина была худой и изможденной от голода, ее одежда была изодрана в лохмотья и грязна. Даже с расстояния пятидесяти метров он мог видеть отчаяние, ужас на ее лице. Не за себя, а за младенца у нее на руках и двух бледнолицых, оборванных, полуголодных детей, цепляющихся за юбки своей матери.

Он понятия не имел, откуда она взялась, как она туда попала. В любом случае, это не имело значения. Мир был полон беженцев, все отчаянно пытались выжить, и каким-то образом эта женщина и ее дети оказались в эпицентре его нападения в самый неподходящий момент.

Он знал, что ему следует делать, что он должен был сделать. Но то, что он должен был сделать, отличалось от того, что он мог бы сделать. Он не думал об этом, не рассматривал это, даже не осознавал, что снова начал двигаться, пока не оказался на полпути к ним.

Она увидела, как он приближается, и он увидел внезапный проблеск хрупкой надежды, когда она узнала камуфляж с русским лесным рисунком, который он носил. Они прихватили и это с армейского склада, - подумал этот изолированный уголок его мозга.

Он не сказал ни слова. На это не было времени... да и не было в этом никакой необходимости. Он просто протянул руки и подхватил по одному из старших детей каждой рукой. Они были такими маленькими, такими хрупкими, с тонкими костями, которые он помнил по своим собственным детям, но исхудавшими и тощими от голода и лишений, и он почувствовал, как одна из них - маленькая девочка, как ему показалось, - извивается в его объятиях, чтобы обвить руками его шею и прижаться к нему с отчаянной силой.

Он повернул обратно тем путем, которым направлялся изначально, побежав за своими исчезнувшими людьми. Молодая мать последовала за ним и бежала так быстро, как только могла, за ним по опавшим листьям, спотыкаясь и чуть не упав, когда зацепилась носком за ветку. Он слышал ее отчаянные, прерывистые вздохи, ее неистовое усилие жить - не для себя, а для своих детей - и заставил себя замедлиться. Она не знала, куда он направлялся. Без него в качестве проводника она бы никогда туда не добралась... но если она слишком сильно замедлит его, никто из них не доберется туда вовремя.

Там!

- Налево! - услышал он свой выдох. - Налево!

Она услышала его и изменила направление, спотыкаясь, поднимаясь по небольшому склону к черному отверстию.

- Внутрь! - выдохнул он, тяжело дыша. - Прыгай внутрь - сейчас же!

Она не колебалась. Она нырнула прямо в отверстие. До дна было почти два метра, но ей удалось приземлиться вертикально, и Ушаков наступал ей на пятки.

- Не останавливайся! Продолжай идти!

Пока жива, - подумал он. - Теперь мы узнаем, достаточно ли это глубоко!

Крыша туннеля была такой низкой, что ему пришлось резко наклониться, чтобы не удариться головой, и она была слабо освещена фонарями, горевшими далеко впереди них, но молодая женщина пробиралась вперед быстрее, чем Ушаков мог себе представить.

Проход вел прямо в склон холма, подальше от реки. Его пол был почти ровным, но холм круто возвышался над ним, и от его стен все еще веяло сыростью. Это была канализация, которая когда-то обслуживала маленький город, разрушенный шонгейри, когда они впервые разместили свою базу поблизости. Но насосные станции умерли вместе с городом, которому они служили, и теперь Ушаков нашел им другое применение.

- Держись крепче, дорогая! - сказал он прильнувшему к нему ребенку и почувствовал, как ее тонкие ручки конвульсивно сжались крепче, когда он отпустил ее, а его высвобожденная рука потянулась вперед, двигаясь по цементной стене.

Его пальцы нашли то, что искали.

- Огонь в дыре! - закричал он и потянул за шнурок.

У него как раз было время снова обнять перепуганную маленькую девочку, крепко обняв ее и ее брата, когда позади него прогремела цепь взрывов.

Он был ближе к ним, чем ожидал, его замедлила молодая женщина перед ним, и он притянул обоих детей так близко, как только мог, прижимая их к груди, и изогнулся всем телом, чтобы защитить их, когда сотрясение подхватило его в руках ярости.