Глава восьмая Кэлли

Мне очень нравятся мои сиськи.

У каждой женщины есть одна часть тела, которой она особенно гордится. Коллин всегда говорила, что из нее получилась бы отличная модель ног, потому что у нее потрясающие пальцы на ногах. Для меня это мои сиськи — красивые, полные C-чашки — упругие, задорные, счастливые груди.

Я поворачиваюсь боком в зеркале ванной комнаты и разглаживаю простую белую футболку поверх темных джинсов. Я тренируюсь несколько раз в неделю, стараюсь высыпаться, правильно питаться, пить много воды. Я использую увлажняющий крем и крем вокруг глаз — после того, как мне стукнуло 30, это было необходимо, — но мне повезло с цветом лица.

Наклоняюсь ближе и оттягиваю кожу на висках. Затем я делаю то же самое со своими щеками, стирая морщинки от смеха вокруг рта, делая меня похожей на сумасшедшую, голодную рыбу.

Кажется, все эти годы я держалась довольно хорошо. Но, интересно... Гарретт тоже так думает?

Я бьюсь головой об облицованную известково-зеленой плиткой стену, пытаясь подавить разочарование.

— Прекрати, — я хмуро смотрю на себя в зеркало, — не имеет значения, что думает Гарретт. Сегодня вечером дело не в этом.

Он согласился, что это свидание. Он подмигнул, — шепчет Плохая Кэлли.

Я закатываю глаза, и зеркальная Умная Кэлли делает то же самое.

— Гарретт — кокетка, очаровашка, он не знает, как быть кем-то другим.

Гарретт одинок, ты одинока. Вы могли бы быть восхитительно, грязно одинокими вместе. Парень хорошо двигается... Ты помнишь. Держу пари, став мужчиной, он двигается еще лучше.

Умная Кэлли качает головой.

— Я не могу усложнять это. Я здесь на десять месяцев, а потом все вернется к реальной жизни. Тюлени — помни о тюленях!

Десять месяцев — долгий срок. И ты видела его со своими учениками и игроками на поле? Признайся, у тебя спонтанная овуляция при виде него!

— Работа моей мечты ждет меня на другом конце страны. Гарретт только даст мне несколько советов, чтобы меня не уволили или я не сошла с ума.

"Советы" на самом деле не то, на что ты надеешься, что Гарретт даст тебе сегодня вечером.

— Мы будем коллегами, — настаивает Умная Кэлли, как практичная девушка, которой она и является, — друзьями, хорошими друзьями.

С преимуществами. Мы обе знаем, что "полный пакет" преимуществ Гарретта относится к высшему классу.

Черт, Плохая Кэлли умеет убеждать.

Я слышу стук в парадную дверь, и мой шурин впускает Гарретта — ровный гул их светской беседы доносится сквозь стены. Его голос становится яснее, когда он входит в гостиную, где мои родители играют в Dance-Dance Revolution, 70-го года выпуска, со своей больничной койки.

— Привет, мистер и миссис Карпентер.

— Гарретт! Я так рада тебя видеть, — прокуренный голос моей матери пронзителен от волнения. Она всегда любила его.

— Как вы себя чувствуете?

— Не так уж плохо, — присоединяется мой папа, — где гонка на трех ногах, когда она так нужна? Мы были бы чемпионами.

— Я счастлива, что ты проведёшь время с Кэлли сегодня вечером, — говорит моя мама, — в последнее время она была очень напряжена. Ты всегда был хорошим.

Я выскакиваю из ванной и мчусь по коридору быстрее, чем Флэш Гордон (персонаж комикса).

— Хэй!

Гарретт поворачивается и встречает мой взгляд с веселой ухмылкой. Его тело заполняет прихожую, и он одет в светло-голубую рубашку на пуговицах и поношенные джинсы, которые идеально обтягивают его фантастическую задницу. Во рту у меня пересыхает, и дыхание вырывается из легких.

— Готова?

Его взгляд скользит по мне, ненадолго останавливаясь на моих сиськах. Они всегда нравились Гарретту.

— Конечно.

Он наклоняется и, понизив голос, говорит:

— Отлично выглядишь, Кэл.

— Спасибо.

Моя мама машет нам своими длинными красными ногтями.

— Повеселитесь!

Выйдя на лужайку, Гарретт кладет руку мне на поясницу, направляя меня к своему джипу. И снова возникает дежавю.

Это было другое время и другой джип. Но у нас с Гарреттом было много воспоминаний в одном точно таком же. Мы были молоды и не обузданы и не могли насытиться друг другом. Забраться на пассажирское сиденье вместе с ним за рулем так же знакомо, как и волнующе.

— Как долго твои родители должны оставаться в этой кровати? — спрашивает он. — Они напоминают мне бабушку и дедушку из "Вилли Вонка".

Я смеюсь.

— Не очень долго. Врачи хотят, чтобы они начали потихоньку вставать и выходить, чтобы предотвратить пневмонию или пролежни. Это будет интересно.

~ ~ ~

Мы подъезжаем к дому Гарретта на другом конце города минут через десять, сразу после того, как солнце село и небо стало голубовато-серым. Здесь, на озере, очень красиво — тихо, если не считать нежного хора сверчков и жужжания стрекоз.

Я стою на посыпанной гравием подъездной дорожке и смотрю на величественный дом из красного кирпича. Он подходит Гарретту, напоминает мне о нем — простой, красивый, солидный и крепкий.

— Вау, — выдыхаю я, поддразнивая, — на северной стороне озера, да? Когда ты стал мистером Крутым?

Если ты рос в здешних краях и жил на северной стороне, все думали, что ты богат.

Гарретт тоже посмотрел на дом.

— Подписание ипотеки на это место было одним из самых страшных дней в моей жизни. Даже с дополнительным заработком от тренерской работы и уроков вождения на стороне, я придал новый смысл термину "бедняк". Но... все получилось.

— Да, так оно и есть, — нежность и тепло поднимаются к моему горлу, — я рада за тебя, Гарретт. У тебя есть все, что ты всегда хотел.

Его взгляд скользит от его дома ко мне, задерживаясь.

— Не все, — затем он пожимает плечами, ухмыляясь, — но это отличный гребаный дом.

Внутри легко сказать, что человек живет здесь один. Здесь чисто, уютно — со стенами нейтрального цвета, хорошей, но подержанной мебелью и столом для пинг-понга там, где должен быть обеденный стол. Там есть занавески, которые, готова поспорить на свою левую грудь, купила и повесила миссис Дэниелс для него. На стенах несколько семейных фотографий в рамках, а в стеклянной витрине в углу гостиной — десятки футбольных трофеев и наград, которые Гарретт заработал за эти годы — сначала как игрок, а затем как тренер.

С кресла на нас прыгает лающий комок белого меха, его нос принюхивается, а хвост виляет со скоростью около ста километров в час.

— Снупи! — я ахаю. — О Боже мой... Это Снупи?

Я наклоняюсь и глажу его милую маленькую головку, его знакомые висячие уши. Он взволнованно скулит, ерзает и извивается, как будто не может подобраться достаточно близко.

В голосе Гарретта слышится улыбка — радость.

— Чертовски верно, это Снупи. Все еще силен.

Снупи немного писает на пол — самый высший комплимент, который может сделать взволнованная собака.

— В последний раз, когда я тебя видела, ты был щенком, — воркую я, — и посмотри на себя сейчас, ты, красивый, серебристый лис, — я смотрю на Гарретта, когда счастливая, скулящая серенада Снупи достигает крещендо, — думаю, он меня помнит.

— Конечно, он помнит тебя, — резко говорит Гарретт, — ты назвала его.

Я помню тот день, как он выглядел, пах, на что это было похоже. Гарретт, появляющийся в моем доме с клубком пуха, завернутым в его футболку. Как мы отвезли его в клинику для домашних животных, купили товары в зоомагазине, купали его вместе, а потом, той же ночью, обнимали его между нами посреди кровати Гарретта, как будто он был нашим ребенком.

Я продолжаю тереться руками о его мягкий мех. Моя улыбка становится такой широкой, что на глаза наворачиваются слезы, и Снупи слизывает их.

— Я скучала по тебе, хороший мальчик.

И впервые, насколько помню, я с глубоким уколом тоски осознаю, что здесь есть много вещей, по которым я скучала.

~ ~ ~

— Хочешь вина? — спрашивает Гарретт с островка на своей кухне, где он приправляет два стейка. Я нарезаю спаржу, которая будет завернута в фольгу с небольшим количеством масла и сыром пармезан, а затем выложу на гриль.

— Конечно.

Гарретт подходит к небольшой винной полке рядом с холодильником, его движения плавны и грациозны.

— Красное или белое?

— Белое, пожалуйста.

Когда он ставит наполовину наполненный бокал рядом со мной, я фыркаю от смеха — ничего не могу с собой поделать.

— Что? — спрашивает Гаррет.

— Ничего, это просто забавно. Такое чувство, что вчера ты приносил мне пиво в пластиковом стаканчике, и самое романтичное, что, как я думала, ты мог бы сделать, это приготовить мне миску рамена. А потом — бум, и вот мы здесь. — Я подношу свой бокал к свету. — У тебя настоящие бокалы для вина, и ты такой... Рико Суаве. Как мы сюда попали?

Гарретт приподнимает одно широкое плечо.

— Мы выросли.

— Да, наверное.

— Хотя, — Гарретт открывает дверцу шкафа, на второй полке лежат знакомые оранжево-белые пакеты, — я все еще потрясающе готовлю рамен.

Я смеюсь.

— Все дело в добавлении дополнительных специй.

Он возвращается к стойке, берет поднос и одаривает меня самой грязной из улыбок.

— Но это ничто по сравнению с моими стейками. Как только ты попробуешь мое мясо, детка, это единственное, что ты захочешь взять в рот.

~ ~ ~

— Итак... Почему история? Преподавание? Как именно это произошло?

Мы едим на заднем дворе, за маленьким столиком с тусклым фонарем между нами и цепочками оголенных лампочек, висящих над забором, обрамляющим двор. Озеро потрясающе ночью, неподвижное, как стекло, сияющее в лунном свете.

— Это интересная история.

Гарретт откусывает кусок стейка с вилки. И меня поражает то, как он жует — это горячо. Не думаю, что его жевание заводило меня раньше, но сейчас то, как двигаются его губы и сжимается челюсть, просто раздражает меня всеми правильными способами.

Или, возможно, я действительно странная.

То, как Гарретт режет свою еду, тоже сексуально. То, как его скульптурные предплечья сжимаются с этими выпирающими венами, выставленными напоказ, просто просящими, чтобы их лизнули. И у него отличные руки, длинные пальцы — то, как они обхватывают столовые приборы, заставляет меня представить, как они выглядели бы, обхватывающие его член. Как бы он обхватил себя, если бы мы занимались любовью, и двигался между моих ног, жаждущий войти в меня. Я бы приподняла бедра, чтобы встретиться с ним — мы оба испытывали бы безумную, настойчивую, потную потребность.