Глава третья Кэлли

Оказывается, Коллин не плакала.

Она смеялась.

И двенадцать часов спустя, пока я стою в строгом, белом, освещенном солнцем коридоре, возле палаты моих родителей на шестом этаже Мемориальной больницы Лейксайд... она все еще смеется.

— Ноги? — спрашиваю я врача, надеясь, что ослышалась. — Они сломали ноги?

Я не ослышалась.

— Верно, — доктор Чжэн устало откидывает назад свои темные волосы и поправляет очки, — по одной ноге каждый.

Моя сестра фыркает в свои руки позади меня, звуча как возбужденный гусь.

— Я хочу, чтобы они остались в больнице еще на день или два для наблюдения, однако, учитывая их возраст, ваши родители на удивление здоровы.

Да. Это их пороки сохраняют их молодость.

Мои родители отправили нас с Коллин в католическую школу, но не из-за этого мы росли "хорошими девочками". Это было потому, что ничто из того, что делают твои родители, никогда не может быть крутым. Именно поэтому некоторые модели поведения переходят через поколение. Если у твоих родителей есть татуировки, то татуировки — это не круто. Если у них длинные волосы, то короткая стрижка — это круче. Если они одеваются в топы с завязками и обтягивающие джинсы, монахини становятся твоими иконами моды.

Эпоха расцвета моих родителей пришлась на 70-е годы: дискотеки и брюки-дудочки, Вудсток и психоделические наркотики — они ели все это ложками... буквально. И в их сознании 70-е — это всегда будут 70-е. Рак легких? Это заговор жаждущего денег медицинского истеблишмента (власть имущие, правящие круги, политическая элита) — вперед, зажгите еще одну ментоловую сигарету. Болезнь печени? Она поражает только слабых — налейте мне еще виски с кислинкой. Моногамия? Это противоестественно — где следующая свингерская вечеринка? Да, до того, как мы с сестрой появились на свет, наши родители были свингерами.

По крайней мере, пожалуйста, ради Бога, пусть это будет "были".

Я вытесняю эту мысль из головы и сосредотачиваюсь на том, что говорит доктор Чжэн.

— Учитывая их преклонный возраст, кости будут заживать гораздо дольше. Им потребуется обширная физиотерапия — в течение нескольких месяцев. Я передал Вашей сестре все документы.

Я ошеломленно киваю.

— Хорошо. Спасибо, доктор.

Я поворачиваюсь и смотрю на Коллин, которая прислонила свою белокурую голову к стене.

— Как это вообще произошло? — спрашиваю я.

Моя сестра поднимает руки.

— Как это произошло? Это совсем другая история.

Я вздрагиваю.

— Хочу ли я ее слушать?

— Нет, — она злобно ухмыляется. — Но мне пришлось, так что и тебе придется.

Коллин фиксирует свой взгляд позади меня.

— Райан, ты вернулся. Как раз вовремя.

Я оборачиваюсь и смотрю на него — Райан Дэниелс — полицейский из Лейксайда. Я этого не знала. Он также старший брат моего школьного бойфренда — я практически жила в его доме все те четыре года. Помню, в последний раз я видела его, когда он рано вернулся из колледжа и застал нас с братом, совокупляющихся на диване в гостиной его родителей. Отлично.

Он тепло улыбается мне.

— Привет, Кэлли. Рад тебя видеть.

— Привет, Райан.

Ему сейчас, наверное, тридцать шесть или тридцать семь, но он выглядит почти так же, как я помню — только с новыми легкими морщинками вокруг глаз и несколькими прядями седины в его темных волосах. Но он по-прежнему широкоплечий, высокий и красивый, как и все парни Дэниелс.

— Итак... Я еще раз просмотрел отчет и, простите, но мне придется выписать вашему отцу штраф за аварию. Без этого никак не обойтись. Неосторожное вождение.

Коллин кивает, подавляя хихиканье.

— Все в порядке.

— Это не нормально! — кричит мой отец из больничной палаты. — Я никогда в жизни не получал штрафов, и я не собираюсь платить им сейчас!

Затем он начинает петь "Нахрен полицию" группы NWA.

— Папа! — кричу я. — Прекрати! Мне так жаль, Райан.

— Они накачали их большим количеством обезболивающих, — объясняет Коллин.

Он усмехается.

— Без проблем.

— Нахрен, нахрен, нахрен полицию...

Я сжимаю зубы.

— Откуда он вообще знает эту песню?

— Новый Бьюик, который он купил, был с бесплатной подпиской на спутниковое радио, — говорит моя сестра, — он слушал Urban Yesterday, там вся классика — NWA, Run-DMC... Vanilla Ice.

Мой отец перестает петь и снова переходит на крик.

— Я помню, Райан Дэниелс, как ты блевал в наших кустах роз после того, как выпил этот дерьмовый ликер, который ты принес на шестнадцатилетие Коллин! — затем он делает точную пародию на «Лицо со шрамом», — ты не выпишешь мне ни одного вонючего штрафа.

Розовый румянец ползет по шее Райана.

— Ого. У твоего отца очень хорошая память, — он заходит в палату: — Извините за те кусты роз, миссис Карпентер.

— Ничего страшного, милый, — отзывается хрипловатый голос моей матери, — ты можешь срыгивать в мои кусты в любой день — при условии, что после этого ты придешь в себя.

Я прикрываю глаза. Молюсь, чтобы разрыв пространственно-временного континуума поглотил меня целиком.

— Итак, штраф за неосторожное вождение? — спрашиваю я Райана. — Папа обычно отличный водитель, что случилось?

— Он не думал о дороге, это уж точно, — отвечает Коллин.

Румянец Райана горит ярче.

— Ваши родители были...любящими... во время аварии.

— Любящими? — повторяю я, счастливо ничего не понимая.

Пока Коллин не испортила все.

— Мама делала папе минет, — вырывается у нее, а затем она заходится от ужасающего смеха.

Мне кажется, я кричу. Потому что эти слова никогда, никогда не должны звучать в одном предложении.

— У нас была хорошая ночь на игровых автоматах в AC, — кричит в ответ моя мама. — Мы праздновали, — затем ее тон становится отвратительно гордым. — Я все еще могу это сделать. Хотя, думаю, что снятие зубных протезов могло бы помочь.

Я ошеломлена, потеряла дар речи — боюсь сказать что-нибудь, что могло бы сделать все еще хуже. С моими мамой и папой всегда может быть хуже.

— Твои родители намного забавнее моих, — говорит Райан, и теперь он смеется вместе с моей сестрой

— Да ну? — я поднимаю брови. — Хочешь поменяться?

~ ~ ~

Возвращение домой в Лейксайд всегда кажется каким-то странным — все кажется меньше и в то же время совсем другим. В этот раз прошло больше времени с тех пор, как я возвращалась... годы. Я смотрю в окно, когда моя сестра везет нас из больницы в дом моих родителей, проезжая мимо улиц, которые я так хорошо знаю, и милых призраков, которые живут на каждом углу. Коллин рассказывает мне о последних событиях в городе — у кого родились дети, кто разводится. Несколько месяцев назад в аптеке Брюстера случился пожар, но они ее восстановили и покрасили в уродливый оранжевый цвет.

Это не было моим сознательным решением — реже бывать дома... Просто жизнь так сложилась. Первые несколько лет учебы у меня не было денег, мои родители оплачивали учебу в колледже за двоих, а билет на самолет из Калифорнии в Нью-Джерси стоил недешево. В первые дни благодарения и весенние каникулы я работала официанткой в закусочной неподалеку от кампуса и возвращалась домой только на Рождество.

Все было неплохо, мне нравился Сан-Диего — новизна, солнечный свет. А моя мама когда-то давно проделала путь автостопом из одного конца страны в другой, поэтому она всегда подбадривала нас с Коллин выбраться, посмотреть мир, свить собственное гнездо и познакомиться с птицами на других ветках, полетать…

Летом я начала участвовать в театральных постановках, так что возвращаться в Джерси в мае, когда заканчивался семестр, не было никакой возможности. Мой третий год обучения стал поворотным. С деньгами стало лучше, так как Коллин выпустилась, и я сняла квартиру за пределами кампуса. Мои родители приехали в гости и познакомились с Снаппером, моим соседом, страдающим глаукомой и имеющим карточку на медицинскую марихуану. Он был им как родная душа — клянусь, они бы усыновили его, если бы ему не было сорок семь.

Сейчас он живет в Орегоне, и мои родители до сих пор посылают ему рождественские открытки.

После выпуска я вернулась домой, чтобы быть подружкой невесты на свадьбе моей сестры. Но потом, я как бы стала для моей семьи оправданием для ежегодного отпуска. Их поездки в Калифорнию в конечном итоге превратились в то, что каждый год мы выбирали разные места для проведения каникул. Иногда это было озеро Тахо, иногда — Миртл-Бич... но лишь изредка — Лейксайд, штат Нью-Джерси.

На Мейн-стрит моя сестра делает два быстрых гудка, и Олли Мансон машет нам рукой. Я улыбаюсь и, прижимая руку к стеклу, машу в ответ.

Мой голос становится мягким.

— Олли все еще здесь, да?

Коллин при этом делает недоуменное лицо.

— Конечно, он здесь. Я бы сказала тебе, если бы с Олли что-то случилось.

Через несколько минут мы уже у подъездной дорожки дома моих родителей — то самое коричневое ранчо, в котором я выросла, с аккуратным двором, белыми плетеными креслами на крыльце и мамиными ветряными колокольчиками — ловцами снов, висящими возле двери.

— Итак, — моя сестра глушит машину, — нам нужно обсудить расписание. Как мы будем заниматься восстановлением мамы и папы.

Это "мы" ударяет меня прямо между глаз. Большой красный флаг с быком прямо за ним, который сигнализирует о том, что моя жизнь скоро изменится.

— Я не подумала об этом.

После ее телефонного звонка это было похоже на торнадо — вихрь, в котором я побросала вещи в сумку, улетела первым же рейсом в Нью-Джерси и поймала такси до больницы.

Коллин разочарованно наклоняет голову.

— Кэлли, да ладно. Я понимаю, что у тебя есть вся эта блестящая, одинокая жизнь в Калифорнии, но ты же не думала, что я смогу сделать это в одиночку.

Смущение застывает в моей крови, потому что это именно то, о чем я думала. Может быть, это синдром младшей сестры, но Коллин всегда на высоте, суперженщина, и я никогда не думала, что есть что-то, с чем она не может справиться в одиночку.

— Можем ли мы нанять медсестру?