- Не знаю, Капа. Я его спрашивала, а он треснул меня по затылку и говорит: "Не твоего ума это дело".

Я улыбнулась.

Я поняла, что Шурка в той мудреной книжке тоже ничего не понял. Но прочитал же... Упрямый Шурка, настойчивый. Если бы он захотел, на одни пятерки мог учиться. Я уверена.

Шурка вдруг перестал жевать, насторожился.

- Ты чего задумалась? - спросил он.

- Я, Шурк, вспомнила, как мы просо пололи. Мед ели.

- А-а-а, - равнодушно промычал Шурка и захрустел огурцом.

Однако и он думал об этом. Губы его то и дело расплывались в широкой улыбке.

Это случилось прошлым летом.

В последний учебный день, в конце последнего урока, к нам в класс нежданно-негаданно вошел председатель колхоза. Он был не наш деревенский присланный. И мы его почти совсем не знали. Знали только, что зовут его Семен Ильич, и все.

Семен Ильич извинился перед Зоей Павловной, которая, как и мы, растерянно глядела на председателя, и обратился к нам.

- Помочь, ребятки, надо, помочь. Просо травой позаросло, прополоть треба. Во как необходимо! - Семен Ильич обвел класс взглядом. - А мы вас не забудем. Обещаю - не забудем. Каждому, кто выйдет в поле, - по пол-литровой банке меду. Идет?

- Ура-а-а! - закричали мальчишки.

И мы пололи. Две недели, не разгибая спин, ползали по жесткому, сухому полю. Все коленки в кровь исцарапали. Все руки искололи, вытаскивая из земли неподатливые колючки с длинными упругими корнями.

В первую неделю Семен Ильич заходил к нам на поле каждый день. Обегал прополотый участок, вытирал широченным синим платком шею, шутил, смеялся.

- Молодцы, ребятки, молодцы. Вы работаете, и пчелки работают. Вы травку дергаете - пчелки мед вам носят, забодай их комар. Мед сладкий, ароматный.

На второй неделе председатель стал забывчивым. Приходил к нам редко, про пчелок не упоминал. Вздыхал, жаловался.

- Дела, ребятки, дела. Цигарку скрутить неколи.

А иной раз пробежит стороной, помашет нам соломенной шляпой, поулыбается, и был таков. А под конец, когда мы допалывали поле, Семен Ильич совсем пропал.

Мы забеспокоились.

Послали делегацию во главе с Шуркой разыскать председателя, порадовать его, сказать, что поле чистое и что мы хотим сладкого, ароматного меду.

Председатель, как потом они рассказывали, встретил их уныло.

- Да, да, - говорил он им, - стахановцы вы, стахановцы, а пчелки... и развел руками. - Ленятся пчелки, забодай их комар, ленятся. Потерпите.

И мы терпели. Прошел месяц.

- Потерпите.

Прошло полтора месяца.

- Потерпите.

Сладкий мед начинал пригарчивать обманом.

Шурка не вытерпел. Написал записку:

"Пчеловоду Горшкову Василию.

Выдать по пол-литровой банке меду ученикам

6 "Б" класса за прополку проса".

Дальше шел список учеников. Внизу приписка:

"Всего 30 (тридцать) человек. Выдать 15 кг.

Председатель колхоза "Заветы Ильича".

Долго Шурка гонялся с этим письмом за председателем. И утром, и днем, и вечером.

Председателю то некогда было, то в ручке чернил не оказывалось, а то вообще махнет рукой и убежит. Но Шурка как репей прицепился, ходил за председателем по пятам.

- Подпишите.

- Потерпите.

- Натерпелись, хватит.

- Ну, недельку. Ну, две.

- Знаем. Через неделю вас снимут (а такие слухи шли по деревне), а новый скажет: ничего не знаю. Кто обещал, с того и получайте. Нет уж, подписывайте.

Председатель вспылил. Но... через несколько дней на общем колхозном собрании его действительно сняли.

Поставили нашего, деревенского, - Ивана Кузьмича.

В первый же день, встретив Шурку, он засмеялся, спросил:

- Мне тоже будешь ультиматумы писать?

- Буду, если станете обманывать.

- Зачем же обманывать?

- А я знаю? Зачем прежний-то обманывал?

И мед нам выдали...

Шурка поел, собрал с дощечки крошки, встряхнул их на ладони, бросил в рот. Достал бутылку с водой и, запрокинув голову, долго жадно пил. Потом поставил бутылку на старое место, сказал:

- Не думал я, что ты такой хороший пацан, Капка.

Я не ожидала таких слов от Шурки, растерялась.

- Неправда, Шурк. Ты всегда меня бил.

Шурка встал, поддернул серые мятые штаны.

- Не любил я тебя.

- За что?

- Не знаю.

- А я знаю. За то, что я отличница.

- Нет. Не любил, и все.

- А сейчас?

Я исподлобья взглянула на Шурку. Затаилась, ждала.

- А сейчас полюбил.

- Врешь, Шурка?

Шурка побожился.

- Так быстро?

- А чего?

- А я тебя, Шурк, еще нет, не полюбила.

Шурка удивленно посмотрел на меня и вдруг засмеялся:

- А ну тебя. Девчонки!.. Вечно у вас в голове не знай что. Я тебя как мальчишка мальчишку полюбил. И мы с тобой будем друзьями. Но уговор: больше ни с кем не дружить. Тебе с мальчишками, а мне с девчонками. Поняла?

- Поняла, Шурк.

Но мне отчего-то стало грустно. Я поднялась.

- Куда ты?

- Я домой пойду.

Шурка недоуменно смотрел на меня. Я вышла. Густая, темная ночь. Я присела на завалинку дома. С краешку присела, на жердочку. Что меня тревожило, не знаю. А тревожило. Я долго сидела и прислушивалась. Прислушивалась к самой себе. Тревога была где-то там, во мне. Грустная и волнующая.

В темноте ко мне неслышно подошла кошка. Потерлась шелковистым боком о мои ноги, замурлыкала.

Я наклонилась, погладила ее, взяла на руки.

- Кисонька! Хорошая моя, кисонька!

"Мур, мур, мур", - о чем-то ворковала-рассказывала кошка. И вдруг смолкла, насторожилась.

У плетня послышался шорох.

Кошка вздрогнула, царапнула меня и прыгнула в темноту.

Меня потянуло домой, в теплую постель. Захотелось укрыться одеялом, прижаться к Нюрке и поскорее заснуть.

А Шурка... Как он будет спать? На соломенном мате? Простынет. Под утро прохладно, да и сыро в погребе.

Я тихо-тихо пробралась в чулан, нашла старый папин тулуп, сняла его и так же тихо вышла.

Шурка спал. Спал на боку, подложив под голову вытянутую левую руку, коленки поджал к самому животу.

Я опустилась перед ним на корточки, осторожно притронулась к его волосам, вынула из них соломинку.

Губы у Шурки расплылись в улыбке.

Я отпрянула, прижалась к стене. Шурка не шевелился, начал усиленно что-то жевать.

"Не наелся он. Еда ему снится".

Я заботливо укрыла Шурку тулупом и, уходя, шепнула:

- Спи, Шурка, завтра я накормлю тебя досыта.

Утром я проснулась радостная. Не знаю почему, но радостная-радостная. Мама хлопотала у печки. Дрова горели весело, длинный язык пламени высовывался в трубу, слизывал сажу.

В окно заглянуло еще не умытое полусонное солнышко.

По лужайке возле дома горделиво расхаживали грачи. А на старом морщинистом вязе так и прыгал, так и хлопал крыльями, так и высвистывал весь взъерошенный от восторга скворец.

Нюрка лежала на маминой кровати, широко раскинув руки.

Я вытрясла половики, подмела в комнате, сходила за водой. Присела к Нюрке на кровать, наклонилась, поцеловала ее. Нюрка открыла глаза и сразу:

- Кап, ты зачем вчера утащила лампадку?

- Т-с-с... Ты же спала?

- На-ко. Я не вовсе спала. Это ты для покойничка?

- Наврала я тебе, Нюр. Не было на чердаке никакого покойника. Шурка тут вчерась прятался. Это они с Колькой сарай-то спалили.

Заскрипела дверь, и на пороге нашего дома появилась Зойка.

Мне не нравилась она. Вспыльчивая, задира, никогда не уживалась с девчонками и чаще бегала с мальчишками. Училась она так же, как и Шурка, плохо. Но Шурка учился не просто плохо. Он то получал одни пятерки, то одни колы с двойками.

Учителя считали Шурку способным лентяем. Зойка же училась ровно, перебивалась с двоек на тройки.

Зойка часто приходила ко мне, я помогала ей по русскому языку. Шурка не помогал ей. Они жили как кошка с собакой.