Глава 7

Роман

Ее слова продолжают прокручиваться у меня в голове. “Это правда, все это, все двенадцать... Это правда. Ты был Дьяволом в ангельском обличии все время, они всегда были правы. Я просто не хотела верить..."

Обработав раны, оставленные у неё на шее от моих ногтей, я накладываю на них повязку, что совершенно на меня не похоже. Мне нужно, чтобы она очнулась, и я делаю ей инъекцию с несколькими кубиками адреналина. Видимо, у нее шок, так как рекомендуемая доза не срабатывает.

Ее слова, словно вязкая паутина, скрутившая меня, цепляет за собою всю вереницу предыдущих вопросов и предположений о том, что, черт побери, от меня нужно Хизер Маккензи.

Вначале я оправдывал ее присутствие не более, чем влюбленностью молодой девушки. Девушки, которая была новенькой на втором году педиатрической ординатуры в семейном исследовательском центре, в котором мой отец был главой, и все держал железной хваткой. Однако, когда ее попытки привлечь мое внимание не прекращались, даже несмотря на мое неприкрытое хамство, а также раздражение, которое я испытывал по отношению к ней, я стал серьезно задумываться о ее вменяемости, а также о том, была ли ее любовь ко мне сродни безумию.

Эта мысль должна была бить тревогу и подстегнуть меня выкинуть ее из головы. Если бы она не была такой чертовой загадкой для меня по всем статьям.

Но ее одержимость мною кажется мне более привлекательной, чем видеть блеск агонии у неё в глазах, смотреть, как лопаются капилляры, меняя свой цвет с красного на белый. Я в равной степени хочу и того, и другого, но разве можно одновременно со всею страстью хотеть наблюдать, как она истекает кровью от моих истязаний, и в то же время мучительно желать защитить ее от всех бед на этом свете?

И, мать твою, что, ЧЕРТ ПОБЕРИ, означали ее слова “это правда, все это, все двенадцать... это правда. Ты был дьяволом в ангельском обличии все время, они всегда были правы. Я просто не хотела верить...”?

Прежде чем я осознаю случившееся, звук от удара рассекает воздух между нами, мою ладонь щиплет, а на ее бледной щеке проявляется красный отпечаток, и одновременно с этим, у меня из горла вырываются слова:

— Что ты от меня хочешь, черт бы тебя побрал?!

Гнев закипает внутри меня, отправляя самоконтроль в пропасть. Часть меня с удовольствием наблюдает, как дьявол берет свое. Я рывком поднимаю ее обмякшее тело с каменного пола и перетаскиваю через гостиную, по коридору к задней части дома, пока, наконец, не спускаюсь в старый погреб — мою дьявольскую комнату для игр. Это мое логово, где я упиваюсь отделением кожи от мышц и жировой ткани.

После того, как я использую последние оставшиеся капли контроля, и чувствую, как становлюсь единым целым с Дьяволом, я беру на себя все действия и подвешиваю ее тело к потолку при помощи моих любимых наручников, скрытых в темноте.

Я делаю это для ее же блага.

Я осознаю, что возможно, она будет не согласна с моими методами, как и понимаю, что ей стоит преподать урок о том, что любое действие имеет свои последствия. Она отдалась мне, как подарок, завернутая в одежду, подходящую для дорогого эскорта, и тем самым, она вручила мне свою жизнь и свою свободу.

Интересно, поняла ли она, что эта ее маленькая тирада "я снесу эти ворота своей машиной!" заставила меня открыть ворота не только моего дома, но и врата Ада.

Я очень надеюсь, что у мисс Хизер Маккензи окажется больше смекалки, благодаря которой она сможет дольше подогревать мой интерес, чем к примеру Джулия, или другие двенадцать девушек.

Она без сознания уже три дня. Отключиться на три гребаных дня от удушающего захвата? Ты издеваешься? Клянусь Богом, это чертово чудо, что я еще не начал ее расчленять, чисто чтобы развлечься!

ЧЕРТ ВОЗЬМИ!

Если бы ее последние слова не отрекошетили в мою голову, как осколок, я бы начал резать ее в течение первых шести часов после заточения в своем доме.

Она может поблагодарить меня за последние секунды жизни, которые я ей дарю.

Я крайне зол, оставшись без права выбора, и сердито вставляю вторую капельницу во вторую руку, чтобы уберечь ее от обезвоживания. Встряхнув груду липидов и... если быть полностью откровенным, обеспечив ее кровеносный поток полным парентеральным питанием, словно молочным коктейлем, я подсоединяю капельницу и запускаю ее на нужной скорости.

Вздыхая, я делаю шаг назад, окидываю взглядом, любуясь тем, как она лежит на кровати, которая находится в центре гостевой спальни, специально приготовленной для Хизер на второй день ее пребывания в особняке Пейнов.

Если бы она бодрствовала, то увидела бы полное негодование и презрение на моем лице. Двенадцать часов спустя, после того, как я спустил ее в подвал вниз по лестнице, всепоглощающая потребность избавить ее от оков взяла верх.

Я не в настроении смеяться над вашими предполагаемыми иллюзиями или какими-либо романтическими чувствами, которые, по вашему мнению, я начинаю испытывать. Видите, я знаю, как веселится ваш жалкий разум даже после всего, что я сказал. Вы хотели спросить меня, почему я решил освободить мисс Маккензи. Почему я решил перенести ее из камеры пыток в будуар? Позвольте мне просветить вас, единственная причина, по которой мой декоратор создал эту комнату, становится все очевидней с каждым часом.

Риск заражения Маккензи увеличивался, и, как врач, я понимал, что всего за несколько часов любое нажатие на болевые точки приведет к язвам, что в свою очередь приведет к гангрене.

А кто, во всем белом свете, позвольте узнать, захочет таранить своим членом тело, на котором распространилась гангрена? Нет, я вас спрашиваю. Кто? Потому что я бы хотел посмотреть на больного ублюдка и пригласить его на обед, пусть знает, что он победил.

Неврастеник внутри меня жаждет услышать ее объяснение, я смотрю в ее темно-карие глаза, побуждающие меня к действию. Я подготавливаю два кубика адреналина, ввожу их в флакон с физраствором и подключаю еще один катетер с капельницей, наблюдая, как лекарство тотчас попадает в ее вену.

Через семь минут и двадцать восемь секунд я ввожу повторную дозу.

В груди все сжимается, когда через несколько секунд мои усилия вознаграждаются успехом, и я вижу, как веки Хизер Маккензи затрепетали, и ее темно-карие глаза встречаются с синевой моих.

Она улыбается... да, УЛЫБАЕТСЯ мне, затем укутывается в покрывало, которым я накрыл ее. Вообще-то, я не припоминаю того момента, когда одеяло и простынь, чуть доходившие до ее лодыжек, оказались плотно укрывавшими ее тело.

Я определенно оказываюсь вне игры, когда она улыбается, ее трепещущие веки закрываются, и она мурлычет:

— Мммм... Я всегда знала, что ты не плохой парень. Я им говорила, но они не хотели мне верить.

Она вздыхает, пока скользит обратно в свое, достойное похвалы забвение, в котором отсутствует злобный смешок, что разносится по комнате, залитой лунным светом прежде, чем я поддразниваю ее:

— Ты глупая, наивная маленькая мышка.