Мобилизация затронула опытный кадр шахтеров и принесла старшему штейгеру Александру Родионовичу Игнатенкову нежданные заботы: трудно восполнить убыль в забойщиках и машинистах. Еще труднее было приучить новичков после страшной работы и пьяных разгулов снова впрягаться в шахтерскую упряжку. Оседлые углекопы, образовавшие на протяжении жизни двух-трех поколений основной костяк работников, стали сменяться пришлой мужицкой вольницей, словно время возвернулось на десятилетия вспять. Новички работали хуже, зарабатывали меньше, с десятниками и штейгерами разговаривали либо приниженно, либо вызывающе. Столкнувшись с ними, Александр Родионович вспомнил, что в давние времена горнопромышленники отказались использовать десять тысяч арестантов.
Теперь было что-то другое, и поговаривали о том, что власти скоро начнут присылать для работ военнопленных.
Павла попросила Александра Родионовича устроить куда-нибудь ее Миколку.
- Вы за ним присматривать будете, - предположила она, глядя с надеждой. - Потом на десятника выучится, он у меня моторный.
Александр Родионович отговаривал домашнюю работницу. Он привык к смелому сообразительному дружку Виктора и не хотел, чтобы его придавило где-нибудь в лаве или споили гуляки.
Павла настаивала, обещала верно служить до гробовой доски и никогда не забывать добрых дел.
И Александр Родионович согласился устроить мальчика, хотя его подмывало обозвать просительницу безмозглой дурой.
Павла ушла и вскоре привела Миколку. Должно быть, благодарить. Александр Родионович отложил "Утро России", бодро произнес:
- Что, пора нам становиться горнопромышленниками?
На Миколке были тесные Викторовы одежки и сандалии с обрезанными носками. Он доверчиво улыбался.
Когда они ушли, Александр Родионович подумал: неужто они забыли Рыковку?
Вспомнилось вслед за катастрофой и то, что тогда он был молодым. Девятьсот восьмой год! Кажется, вчера... но уже не вчера, а вечность назад. Быстро же старится, устает русский человек. Словно знает, что жизнь не даст ему долго тешиться иллюзиями. А без иллюзий он начинает скрипеть, как старое дерево. Почему французы и бельгийцы легко относятся к жизни, до старости сохраняют к ней интерес?
Хотел поговорить об этом с женой, но Анна Дионисовна, несмотря на вечерний час, еще заседала в комиссии или в комитете по делам увечных и раненых.
Наверное, потому, ответил себе Александр Родионович, что мы слишком близки к мужикам, к простой жизни и не умеем жить для себя в те свободные минуты, которые дает нам техника. И тут же спросил себя: а разве я не живу для себя, не играю в карты, не пью с товарищами?
Получалось весьма пошло.
Александр Родионович взялся за газету и принялся изучать фронтовые сводки, где сообщалось... тут он громко вздохнул... что подбито два германских "таубе" и один наш аэроплан.
Александр Родионович, сказав на шахте, где его найти в случае нужды, поехал к доктору Ларионову. Играли обычной компанией: он, доктор, фельдшер Денисенко. Раньше четвертым был следователь Зотов, но после того, как дочка Петра Петровича неожиданно вышла за казачьего офицера Григорова, Зотов посчитал себя оскорбленным и на преферанс больше не приходил. Его место в компании занял техник с горноспасательной станции Москаль. И даже хорошо получилось! Москаль в отличие от того мизантропа был приятный, чуть насмешливый человек. Скажешь ему: "Что-то вы нынче, Иван Платонович, ворон ловите?", а он в ответ: "Не имею права всегда выигрывать, партнеров потерять можно". Короче, понимает, зачем люди собираются.
Сели играть в седьмом часу, вскоре зажгли электричество, и оно чуть-чуть помаргивало. Доктор порывистым движением схватился за карту и замер, как будто вдруг испугался.
- Ходите с бубей, не ошибетесь, - посоветовал Александр Родионович то, что все говорили игроку в случае заминки.
- Повадился кувшин по воду ходить! - отозвался доктор и пошел пиковым тузом.
- О, Петр Петрович! - изображая почтение к тузу, произнес Денисенко.
- Злодей! - усмехнулся Москаль. - Каторжник!
И пошло. Думали только о том, чтобы взять свои взятки и подсадить противника, мололи языками разную ерунду и чувствовали в этом прелесть безыдейшины.
На минуту, правда, по милости Денисенко выплыли германские крейсера "Гебен" и "Бреслау", пропущенные Турцией в Черное море и бомбардировавшие Одессу, Феодосию, Новороссийск, и уже зазолотились купола минарета дивного города Константинополя, бывшего Византия, наконец-то предрешенного державами согласия быть российским. Москаль нараспев вымолвил:
- Англичанка продает настурции...
- А? - спросил Александр Родионович.
- ... продает нас Турции.
- Охо-хо! Нас Турции? - понял Александр Родионович Охо-хо! А мы вашу дамочку по усам, по усам! - И с отмашкой шлепнул козырем, убив разыгрываемую Москалем третью даму.
Стол от удара даже хрустнул. Откуда-то издалека прилетел низкий звук гудка.
- Взрыв? - с сомнением протянул Москаль и поглядел на Александра Родионовича. - Похоже, где-то возле нас.
- Похоже, - сказал Москаль. - Так бабахнуло...
- Может, еще и не у вас! - оспорил с фальшивой уверенностью доктор.
Загудели новые гудки с других шахт. Москаль вдруг глубоко зевнул и зажмурился, хрустя челюстями.
- Ваша смена? - участливо спросил Александр Родионович.
Москаль снова зевнул и снова повел вислыми плечами. На него нашел какой-то приступ. Фельдшер Денисенко отодвинул гардину, сказал:
- А вот и Семеновна бежит!
- Раз Семеновна, значит, нам телефонировали, - сказал доктор. - Вот и поиграли! - Он собрал карты, стал тасовать колоду.
Стукнула дверь, из коридора послышался громкий требовательный бабий голос.
- Ты чего кричишь? - спросил доктор у вошедшей санитарки. - Оглохнуть можно от твоих воплей.
Семеновна не смутилась, бойко указала рукой на окно, спросила:
- А чего расчухиваться? Там их требуют! И вас! - она поочередно указала на Александра Родионовича, Москаля и доктора.
Санитарка напомнила Александру Родионовичу Павлу, и он подумал о ее сыне. Пронесет или нет?
Когда он примчался на шахту, о Миколке некогда было думать.
Подъемник выдавал на-гора первые трупы сгоревших и задохнувшихся. Спасательная команда уже спустилась под землю. Вокруг ствола стояла влекомая ужасом, любопытством и надеждой толпа женщин и детей.
Увидев вышедшего из экипажа старшего штейгера, они окружили его, но он ничего не сказал. Начальник спасательной команды Вольхович и дежурный штейгер объяснили ему, что взорвался рудничный газ и начался пожар.
Выдали из шахты еще одного пострадавшего. Его лицо сгорело, глаза лопнули, но он жил.
- Кто? Кто? - мгновенно разнеслось по толпе. Но разобраться было невозможно. Не успели его вынести на воздух, как он стал потягиваться, зевать, и народ закричал:
- Кончается!.. Поклади его... Поклади...
К месту катастрофы подъехала больничная повозка, прибыло несколько полицейских стражников и около десятка казаков.
Вторая смена спасателей стала переодеваться в защитные костюмы и готовить респираторы. Надо было собираться и Александру Родионовичу, и, переодеваясь, он отогнал воспоминание о том, что в похожих обстоятельствах погиб не один знакомый штейгер.
Он услышал, как Москаль и начальник спасателей Вольхович говорят о том, что кто-то сробел, а кто-то сильно отравился газом, наверное, не выживет.
Вдруг Вольхович повернулся к нему и сказал:
- Александр Родионович, сидели бы... В вашем возрасте...
- Да уж! - буркнул Александр Родионович. - От огня никогда не бегал.
Он потопал тяжелыми сапогами, стал просовывать руки в заплечные ремни ранца "вестфалии".
Они дошли до первой вентиляционной двери. Здесь уже тянуло дымом, и сразу за ней следовало включиться в респираторы. Послышались всхлипы. Вольхович поднял фонарь. У дверей сидел, сжавшись, мальчик и смотрел на них.