Глава 12

Не менее дюжины различных нарядов разбросаны по моей кровати, пока я раздумываю, какой выбрать для сегодняшней выставки. Мне едва удалось вовремя закончить последнюю картину. У Марка чуть не случился сердечный приступ, когда я сказала ему, что мне нужно кое-что изменить в большом парне и что я отправлю его только сегодня утром. Он не менее десяти минут причитал о том, что не сможет включить ее в каталог. Я предпочла, чтобы так и было. Я хочу посмотреть на реакцию Романа, когда он увидит его впервые.

Выбрав черные кожаные брюки и зеленую шелковистую рубашку, я накинула их на стул, оставив остальное на кровати. Все равно я уже давно не сплю в этой комнате. Но все мои вещи здесь, потому что, кроме как спать в кровати Романа, я не планирую переезжать к нему. Ладно, это звучит очень странно, ведь я живу с ним.

— Это так странно, — бормочу я, сажусь за стол и начинаю наносить макияж.

У меня звонит телефон, и я отвечаю на звонок, не глядя на номер.

— Нина, все в порядке?

Если бы я знала, что это моя мама, я бы дала ей немного повисеть. — Да.

— Ты уже несколько недель избегаешь моих звонков.

— Опять же, да. Я не вижу смысла в этом звонке, мама.

Несколько мгновений она молчит, а потом говорит.

— Мы с твоим отцом хотели бы прийти в галерею сегодня вечером. Ты не против?

Я смотрю на свое отражение в зеркале, гадая, правильно ли я ее услышала. Моя мама никогда не приходила на мои выставки. Однажды она сказала, что мое искусство ее пугает.

— Я не уверена, что это хорошая идея, — говорю я наконец.

— Почему?

— Ну, во-первых, эта коллекция довольно мрачная. Я не хочу, чтобы у тебя началась язва желудка. А во-вторых, там будет Роман.

— Да, насчет твоего мужа. Я... Я сожалею о том, что сказала в тот день. Просто... Я очень удивилась и наговорила гадостей. Иногда Нина, тебя трудно понять.

Я закрываю глаза и вздыхаю.

— Мне жаль мама, что я не могу быть таким человеком, каким ты хочешь меня видеть. Тебе было не легко со мной, я знаю это. Но я такая, какая есть. Если ты не можешь смириться с этим и принять мой выбор, всё нормально. Просто не звони мне больше. Однако если ты можешь принять мою жизнь и мой выбор без упреков и ненужных комментариев, ты можешь прийти сегодня вечером.

— Хорошо, дорогая. Мы придем.

Я прервала звонок, но уставилась на телефон в руке. Почему она так внезапно передумала? Я листаю контакты, нахожу номер отца и звоню ему.

— Нина?

— Ты сказал маме, да? — спрашиваю я.

— Да.

— Господи, папа. — Я опускаюсь на стул и закрываю глаза рукой.

— Нина, я должен был сказать ей. Она бы продолжала тебя донимать, поэтому я сказал ей, чтобы она поняла.

— Что поняла?

— Почему ты с этим человеком. Я . . . я рассказал ей, что сделал, и что ты вышла за него, потому что иначе они бы меня убили. Объяснил, что ты должна притворяться.

— Ну, я не притворяюсь.

— Что?

— Я не притворяюсь, папа. Я уже давно не притворяюсь, — вздыхаю я. — Я влюблена в него.

— Нина! Он убийца. Ты с ума сошла?

— Может, и так, но это неважно. Важно то, что ты пойдешь и объяснишь это маме. И если вам двоим это не понравится, я не хочу видеть ни одного из вас сегодня вечером.

Я нажимаю кнопку завершения разговора, бросаю телефон в сумочку и возвращаюсь к макияжу.

Я подхожу ближе к картине и рассматриваю ее. Свет во всей галерее приглушен, лишь один широкий прожектор над каждой картиной освещает пространство. Похоже освещение хорошо работает, учитывая мрачную атмосферу искусства Нины. Я посмотрел большинство работ, когда они еще были у меня дома, но то, что они выставлены таким образом, придает им гораздо более тревожное ощущение.

На картине передо мной изображено зеркальное отражение бледнокожей женщины с длинными темными волосами, прижимающей к груди отрез материала. В пространстве позади нее вырисовываются несколько безликих высоких фигур с вытянутыми руками. Все выполнено в оттенках серого и черного, за исключением платья, которое держит женщина, — оно ярко-зеленого цвета.

Прежде чем перейти к следующей работе, я бросаю взгляд в противоположный угол комнаты, где Нина стоит рядом с невысоким молодым человеком с редеющими волосами. Марк, «сутенер». Они что-то обсуждают, и я на несколько мгновений обращаю внимание на язык их тела. Нина поднимает глаза и, заметив, что я смотрю на нее, улыбается. Она что-то говорит Марку и направляется ко мне. Я любуюсь ее кошачьей грацией, одетая в кожаные штаны, и на высоких каблуках она идет покачивая попкой. Для человека, который сказал, что не любит носить каблуки, она справляется с этим довольно хорошо. Эти штуки возмутительны — по крайней мере, пять дюймов в высоту, возможно, больше.

— Итак, что думаешь? — спрашивает она и кивает на картину.

Я беру ее руку, подношу к губам и целую верхушку ее пальцев.

— Они потрясающие, malysh.

Она ухмыляется и наклоняется ко мне.

— Ты говоришь так лишь бы затащить меня в свою постель.

— Обычно ты приходишь в мою постель по собственной воле. Но если ты настаиваешь, я могу сам затащить тебя туда сегодня ночью.

— Я настаиваю. — Она смотрит на меня из-под ресниц и прикусывает губу — моя маленькая соблазнительница.

— Если ты и дальше будешь так смотреть на меня, — я беру ее за подбородок и притягиваю к себе, — ты пропустишь свою собственную выставку, Нина.

— Звучит совсем не плохо, пахан.

Я обхватываю ее за талию и притягиваю к себе на колени. Нина смеется, обхватывает меня за шею и зарывается пальцами в мои волосы.

— Я забираю тебя, попрощайся и мы едем домой, — говорю я и прижимаюсь своим ртом к ее.

— Не могу, — шепчет она мне в губы, — ты еще не видел большого парня.

Я рычу на нее.

— Серьезно, Роман? — Она снова целует меня. — Теперь звуки животных? Что подумают люди?

— Люди могут идти к черту.

Краем глаза я вижу Сэмюэля Грея, который приближается к нам, настороженно, с женой под руку.

— Твои родители здесь.

Нина смотрит вверх, но не делает ни единого движения, чтобы слезть с моих колен. Вместо этого она продолжает играть с моими волосами, наблюдая за их приближением.

— Мистер Петров, — говорит ее отец, когда они подходят. Ее мать просто кивает, ее взгляд сосредоточен на руке Нины, которая все еще зарыта в моих волосах.

— Просто Роман, пожалуйста, — говорю я и перевожу взгляд на мать Нины. — Итак, что вы думаете о новой работе Нины, Зара?

Она моргает, заметно напрягаясь, затем выдает мне улыбку, настолько фальшивую, что ее можно нарисовать на Барби.

— Очень... мило, — говорит она и смотрит на Нину. — Мы хотели купить одну из твоих картин.

Нина недоуменно смотрит на нее.

— Возможно, что-нибудь без мертвых цыплят. Если можно, — добавляет ее мать.

— Ты можешь выбрать любую, не обязательно покупать, — говорит Нина, все еще глядя на мать с легким замешательством на лице. — Просто выбери то, что тебе нужно, и скажи Салли. Это женщина в красной юбке, вон там, у входа. Все, кроме большой картины в соседней комнате, продаются.

— Мы уже спросили, когда вошли, — вставляет Сэмюэль. — Она сказала, что все картины уже проданы.

— Этого не может быть, мы открылись десять минут назад, — бормочет Нина и смотрит на меня. — Я должна узнать, что происходит.

Она слезает с моих коленей и спешит к женщине на другом конце комнаты.

Я поворачиваюсь к ее матери.

— Выбери то, что вам понравилось, и скажите Салли, что я разрешил.

Зара Грей смотрит на меня с удивлением.

— Ты их купил?

— Конечно, я купил. — Я киваю и смотрю туда, где Нина стоит с куратором. — А ваша жена знает, Сэмюэль?

Он резко вдыхает, а затем произносит придушенное: — Да.

— Хорошо. Но вы должны кое-что знать, — говорю я и поворачиваюсь к ним лицом. — Сделка отменяется, Сэмюэль.

— Отменяется? — Он сглотнул и быстро сцепил свои дрожащие руки перед собой. — Что это значит?

Я смотрю на него, затем перевожу взгляд на мать Нины, которая смотрит на меня с ужасом в глазах.

— Это значит, что я забираю вашу дочь.

Схватив колеса своего кресла, я направляюсь к Нине, оставляя ее родителей стоять с открытыми ртами перед картиной с девочкой в зеленом платье.

— Салли говорит, что анонимный покупатель купил все картины! — говорит Нина, как только я подхожу.

Мне едва удается сохранить серьезное выражение лица.

— Какой эгоистичный сукин сын.

— Вот именно. — Она кивает. — Хорошо, что я сказала Марку сразу же отметить, что большой парень не продается.

— Почему?

Она загадочно улыбается. — Она для тебя.

Я смотрю на нее, скрежеща зубами. — Где она?

— В другой комнате, за углом, но... куда ты идешь, Роман, подожди!

Я игнорирую ее и продолжаю толкать кресло так быстро в сторону комнаты, которую она указала. Мы договорились, что она не будет делать автопортрет для выставки, и будь я проклят, если собираюсь позволить кому-то увидеть его. Они уберут его немедленно, или я кого-нибудь убью.

— Роман! — Нина стучит каблуками позади меня, пытаясь следовать за мной. — Это не та, где я голая! — кричит она мне вслед.

Внезапно в галерее наступает абсолютная тишина. Я останавливаюсь и поворачиваюсь, чтобы увидеть по меньшей мере пятнадцать человек, включая родителей Нины, которые смотрят на нее потрясёнными лицами.

Она, кажется, не замечает этого и встает передо мной, положив руки на бедра.

— Почему тебе всегда нужно устраивать сцены?

Я приподнимаю брови.

— Ты только что сообщила всей галерее, что есть картина, на которой ты изображена обнаженной, и это я устраиваю сцену?

Она моргает, смотрит через плечо на людей, которые все еще смотрят на нее, и хмыкает. — Упс.

— Да. — Я киваю головой. — Пойдем посмотрим на эту картину, пока я не вышел из себя, потому что там, по крайней мере, десять мужчин представляют тебя без одежды прямо сейчас.

Она смеётся и показывает налево. — Сюда.

Мы поворачиваем за угол и входим в отдельную часть галереи. Она почти такая же большая, как первая, но там выставлена только одна картина. Три прожектора освещают ее сверху. Выставка только что открылась, поэтому здесь всего два человека. Они стоят в стороне, что дает мне возможность видеть композицию без помех.