Мне захотелось увезти Эстер отсюда. Я решил, что ей понравится в Праге, ведь ее семья происходила оттуда, а сама она еще никогда не была за границей. Пражские впечатления отвлекут ее от дешевого оккультизма, думал я, поскольку если бы я не боялся клише, то мог бы утверждать, что Прага "волшебный город".

Итак, мы прервали нашу работу на несколько дней, чтобы совершить путешествие. Бывая в Праге, я никогда не могу отыскать улицу, что понравилась мне в прошлый раз. Не так-то их и много, улиц и уличек, но каждая выдерживает бессчетное количество превращений за один день (в зависимости от освещения и погоды), за одну жизнь (в зависимости от настроения и возраста). Австро-венгерские имперские тени следуют за упитанными горожанами, несущими маленьких собачек на руках. Туристы, как летучие мыши, слетаются на памятники архитектуры и уже не покидают их.

Я старался взглянуть на город глазами Эстер, но у меня не получалось. Радостно она сбегала с холма и так же энергично снова взбиралась на Погорелец, где стояла наша гостиница. Она не могла отличить "туристические" места от подлинных, почти все приводило ее в равный восторг, и назойливое щелканье фотоаппаратов не раздражало ее. Я же предпочитал вечерние часы с их сломленным светом. В острых лучах полуденного солнца дома выглядят открытыми, опустошенными.

Мы прошлись вдоль Златой улички, где раньше жили ювелиры и алхимики, рядом с башней, где узник когда-то играл на скрипке, чтобы не умереть с голоду, возле замка, где много веков назад король погружался в безумие. Эстер залюбовалась не домом Кафки, о котором никогда не слышала, но бывшим обиталищем мадам де Thebes, гадалки, которая, как мы прочли в путеводителе, сколотила неплохой капиталец, дурача простачков. Но потом была расстреляна гестапо за то, что предсказывала (странно и вопреки собственной выгоде) скорое падение Третьего рейха.

В бывшем еврейском квартале Эстер стояла перед пятиэтажным доходным домом начала века и глядела на позолоченные профили еврея и еврейки под верхним рядом окон. Она не рассматривала, она как будто вспоминала и готова была постучать в дверь к соседям, с которыми не виделась много лет. Потом мы ходили в синагоги: в Старо-новую, потонувшую в земле; в Испанскую, от узоров которой кружится голова; в Майзелову, со свитками каббалистических писаний; в Клаусову, где тяжелый полог висит над серебряными чашами.

На кладбище, где надгробные камни беспорядочно, как нам показалось, вкопаны в землю, где они теснят друг друга и кренятся, где они выглядят не надгробными, а посеянными камнями, то есть как семена, упавшие в землю, я показал Эстер могилу рабби Лева. Люди здесь имеют обыкновение писать ему письма и оставлять их тут же, а ветер разметает бумажные листки по земле. Эстер остановилась, раздумывая: она тоже хотела что-нибудь написать. Я держал ее за руку и решил, что, вернувшись в гостиницу, надо будет принять ванну. Мы любили купать друг друга, я подумал про это на кладбище, и здесь моя мысль не должна была оборваться, но Эстер сказала "пойдем", она так ничего и не написала. По пути домой мы зашли в ювелирный магазин, где я купил ей кольцо.

Не знаю, почему я так сильно любил ее именно в те дни, что мы провели в Праге. Иногда мне приходит на ум, что слишком сильное желание склонно уничтожать свой объект. Той же ночью я спросил Эстер, хочет ли она выйти за меня замуж и иметь со мной детей. Это было ошибкой. Как сильное желание уничтожает свой объект, так слова враждебны своему значению. Эстер задумалась. Месяц смотрел через окно на ее бледное вытянувшееся тело, и занавеска, сдвинутая влево, чуть колыхалась, качаясь и вздрагивая в ночном дыхании ветра, как будто выражала сомнение. Эстер думала о том, как поколения сменяют друг друга, как рождаются дети и жизнь родителей растворяется в небытии. Она решила, что так быть не должно.

В любви есть всегда трое: любящий, любимый и Бог. На следующий день оказалось, что двое из них покинули меня.

Утром мы должны были уезжать, но в аэропорту Эстер сообщила мне, что остается в Праге. Она решила воскресить свою семью, деда и бабку, их соседей, всех, кто жил в их квартале. Я сначала решил, что она выражается образно, что она что-то другое имеет в виду, когда говорит об этом, но она подразумевала именно плотское воскрешение поименно этих людей, осуществленное силами Эстер. Она сказала, что должен быть способ и что она найдет его.

Много лет мы не виделись. Эстер осталась в Праге и, я думаю, погрузилась в изучение магии, каббалы и прочих средств, на которые возлагала надежды в деле воскрешения. В этом городе, где старцы вызывали духов, где умершие оплакивали свои ошибки, где король и его двойник играли в прятки, где юноша вместо брачного чертога попадал в комнату, полную книг, и пророчествовал по их прочтении, - в этом городе границы возможного были раздвинуты. Я не удивился бы, если бы предприятие Эстер окончилось успехом.

Я живу сегодняшним днем. Если звук, вкус или аромат навевают прошлое, я стремлюсь вырваться из его цепких объятий. Я - антагонист Пруста. Для меня нет повторений, для меня все впервые (говорю я себе). Жизнь так свободна и так похожа на сон, что все будет рано или поздно забыто, переделано, все ошибки исправлены, все преступления прощены.

Но снимаю шляпу перед проектом Эстер. Как-никак, она оказалась единственной, кто не смирился с исчезновением этих людей. Я иногда представлял себе, что вернусь в Прагу, а Эстер (уже, может быть, полупомешанная старуха) примет меня за одного из воскрешенных. Я возьму ее под руку, и мы выйдем на потемневшие улицы гетто. Мы притворимся, что видим свет в узком окне синагоги. Нас окружат те, что были и вновь стали быть, живые и торжествующие, но, возможно, лишенные дара речи.

Спустя несколько лет мне вновь довелось побывать в Праге. В телефонной книге я нашел номер Эстер. Набрав, я услышал мужской голос. Я попросил мою бывшую подругу; когда она подошла, я сказал, что хочу ее видеть.

Мы встретились в кафе Арко. Эстер изменилась мало, она совсем не постарела, но, к моему удивлению, была накрашена. Она сказала, что живет с другом, вот уже несколько лет. Мне же хотелось узнать, насколько ей удалось осуществить ее намерение. Она не понимала, о чем я, и тогда я напомнил ей обстоятельства, при которых мы расстались. Она засомневалась, потом сказала: "Я уже не помню точно, но, по-моему, вышла какая-то ссора, в результате которой я осталась, а ты уехал. Так жаль, но теперь уже все хорошо. Я живу на Летне, вблизи парка, и преподаю английский".

И я понял, что единственное прошлое, которое ей удалось стереть, было нашим совместным, и что воссозданная ею жизнь была всего лишь жизнь без меня. Мы сидели в душном кафе, пока горячий воск завтрашнего дня не обжег нам пальцы, пока он не застыл, запечатав наш вечер. Но придет время (так я думаю), когда кто-то более смелый, чем Эстер и я, возьмет и сломает печать.

Розовое небо. Синие горы на том берегу (у самой воды вспыхивает огонек). Лиловая вода озера. Темно-зеленые купы деревьев поднимаются к нашему дому.

Если подойти к другому окну, видишь ярко-золотую полосу заката между темными стволами сосен. Брат держит в руке зеркальце и ловит солнечный луч. Когда я подхожу, он поворачивается и направляет солнечного зайчика мне прямо в сердце. Я смотрю на его лицо: оно искривлено.

Брат собирает никому не нужные предметы и ставит их на подоконник. Пустую катушку для ниток он называет французской королевой, спичечную коробку - ее тюрьмой, гребень для волос с выломанными зубьями - гильотиной. Конверт ему - корабль, старая монета - пушечное ядро.

Когда его лицо принимает обычное равнодушное выражение, я прошу: "Покажите, что вы сегодня нарисовали". Он протягивает мне пестрый листок.

Кто-то в короне сидит под часами с кукушкой, в одной руке - скипетр, в другой - гигантская держава. У императора белое лицо, глаза обведены черными кругами. Над его макушкой - то ли шапка, то ли ореол с крестом. Тело с мощными руками покрыто шерстью, и шерстью же поросли стены. Белая держава обведена красной каймою, а скипетр пронзает весь рисунок из верхнего правого угла в левый нижний. Зеленые и фиолетовые бутылки с белым горлышком стоят в узком шкафу. На нем еще помещаются женские сапожки на каблуке; рядом с ними присела птица с желтой головой и красным телом. Расческа и зеркальце повисли в воздухе. Под кушеткой стоит ночной горшок. В самых неожиданных местах ползут, одна за другой, улитки.