– А наших песен ни одной не знает. Что говорить – шляхтянка!..

Служанки машут руками на старуху. Разве можно такое говорить? Гетман услышит – жди тогда беды.

...А Елена думает: что, если этим летом не окончится?.. И снова то проклятое: «Сообщи его имя». Да, еще тогда, в Киеве, они говорили: «Надо знать: кто же схизматику Хмелю передает вести из Варшавы?»

За окнами апрель играет низовым ветром и золотом солнца. Покой и тишина в субботовском замке гетмана Украины. Верная стража стоит за высоким частоколом.

Далеко под кручами, в долине, засевают гетманское поле.

В ясной лазури бродит облачко.

Глава 11

Григорий Унковский, посол русского царя, подъезжал к Чигорину. Был погожий день. По-весенному светило солнце. Низовой ветер веял в лицо пряными запахами степи. Скоро Чигирин – и конец путешествию.

В пяти верстах от города посла встретили Силуян Мужиловский, гетманский хорунжий Василь Томиленко и сотня казаков с развернутыми знаменами.

Хорунжий Василь Томиленко поклонился послу:

– Прислал нас гетман Богдан Хмельницкий и приказал тебя, царского величества дворянина, встретить и спросить про твое здравие и как тебя бог милует.

Унковский сошел с коня. Учтиво поклонился. Воротник ферязи упал на затылок.

– Как здравие гетмана?

Пока послы обменивались приветствиями, казаки здоровались со стрельцами.

– Нам теперь, когда мы вместе, и сатана не страшен будет. Пойдем за море турка воевать.

Стрельцы говорили:

– На Азов ходили вместе, воевали ладно, и теперь надо так. Коли что – ударим сообща!..

Вдали заголубел Тясмин.

В полуверсте от Чигирина царского посла встречали: сын гетмана Тимофей, генеральный писарь Иван Выговский, есаул Михайло Лученко, чигиринский городовой атаман Лаврин Капуста.

Пятьдесят трубачей трубили в трубы. В шесть рядов стояли казаки в алых жупанах, в высоких серых смушковых шапках с красными шлыками. Солнце блестело на обнаженных саблях.

За Тясмином в крепости гремели пушки. Малиновый звон колоколов плыл в воздухе. Тимофей, поздоровавшись с послом, снова приветствовал его от имени гетмана:

– Велел отец мой, гетман Богдан Хмельницкий, у тебя, царского величества дворянина, спросить про твое здравие и как тебя в дороге бог миловал.

– Милостию божиею и царя, и государя, и великого князя Алексея Михайловича всея Руси до сего места доехал, дай бог здоровья. – Унковский поклонился и спросил в свою очередь:

– А как здравие гетмана?

– По милости божией отец мой, Богдан Хмельницкий, гетман Войска Запорожского и всея Украины, жив, здоров и велел тебя, царского величества дворянина, встречать и бить тебе челом, и просить тебя ехать в Чигирин, и не удивляться, что встретили тебя пешие: весьма полноводен в этом году Тясмин, и придется нам переправляться на чайках <Чайка – казацкий челн.>.

Тимофей говорил спокойно. Выговский внимательно наблюдал за ним.

Раздражала самоуверенность молодого гетманича. «Подальше ему надо от этих дел быть», – решил про себя генеральный писарь.

Посольство переправилось через Тясмин и разместилось в доме Лаврина Капусты. После долгой дороги Григорий Унковский лег отдохнуть. Подъячий Семен Домашнев занялся грамотами и подарками. Стрельцы чистили одежду, мылись, скребли лошадей. Вокруг двора густо стояли чигиринцы, казаки, мещане. Переговаривались со стрельцами. Какая она – Москва? Как далеко ехать до нее? Быстрые ли реки в русской земле?

Казак в порванной свитке, надетой прямо на голое тело, повис на заборе, спросил:

– А паны у вас какие, лютые или добрые?

– Такие, как везде, – процедил сквозь зубы молодой стрелец, стоявший поближе к забору...

На подворье к царскому посольству завезли от гетмана десять пшеничных караваев, десять ржаных хлебов, двух поросят жареных, гусей жареных, кур, творогу, яиц, барана, пятьдесят черенков соли, большую сулею венгерского вина, сулею мальвазии, три ведра меда, пять ведер пива, корм для лошадей.

Казаки растолкали толпу у ворот. Начали разгружать возы. Казак, которому хотелось знать, каковы паны в Московском царстве, снова повис на заборе, отыскал среди стрельцов того, который отвечал, поманил к себе пальцем. Стрелец подошел к забору. Протянул казаку руку, дернул к себе.

Тот мигом очутился среди стрельцов. Казак подмигнул тем, кто остался за оградой, добыл из широкой штанины выпуклую флягу, протянул стрельцу:

– Выпьем и побратаемся. Чтоб и твоих, и моих панов к сатане в пекло.

Стрелец припал губами к фляге. Выпил добрую половину. Отдал казаку.

За забором хохотали. Казак тоже выпил. Обнялись, расцеловались. Скоро и прочие казаки перебрались через забор. Стража у ворот покрикивала, но никто не слушал. Притихли, когда въехал во двор есаул Михайло Лученко.

...На другой день Григорий Унковский, сопровождаемый свитой, поехал к гетману. Впереди посла ехал подъячий Семен Домашнев, вез, держа в руке, цареву грамоту. По бокам шли Силуян Мужиловский, Выговский, есаул Лученко, Лаврин Капуста. На улицах в великом множестве стоял народ.

Гетман встретил посла на крыльце. Поздоровались, гетман взял посла под локоть и проводил в покои. Оба остановились посреди горницы.

Гетманские полковники окружили их, отступя на несколько шагов. Хмельницкий был в шитом золотом малиновом кунтуше с голубыми подрукавниками. Через плечо на золототканном ремне сабля с серебряным эфесом. В руке булава.

Из-под густых бровей на Унковского смотрели проницательные глаза.

Унковский говорил гетману:

– Божиею милостью великий государь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец и многих земель государь и обладатель, прислал тебе, Богдану Хмельницкому, гетману Войска Запорожского и всея Украины, и всему Войску Запорожскому свою, царского величества, грамоту.

Семен Домашнев протянул послу грамоту. Тот взял ее обеими руками и подал гетману. Гетман поцеловал печать и прижал грамоту к сердцу.

Унковский продолжал.

– Божиею милостью великий государь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец, жалует тебя, гетман, и твоих полковников, и все Войско Запорожское и велел спросить вас о здравии.

В торжественной тишине ровно звучал голос гетмана:

– Я и полковники мои, и атаманы, и есаулы, и все казаки войска нашего на милости его царского величества бьем челом.

Гетман низко поклонился. Поклонились полковники.

– И еще спрашиваю тебя, посол его величества, как государево здоровье и царевича Дмитрия Алексеевича здоровье.

Унковский ответил:

– Слава богу, государь и царевич здоровы. И жалует великий государь и великий князь Алексей Михайлович тебя, гетман, тремя сороками соболей, и сыновей твоих, Тимофея да Юрия, двумя соболями каждого, и полковников твоих Ивана Чарноту, Лаврина Капусту, Федора Вешняка, Ивана Мазуренка, Матвея Гладкого, Михайла Громыку, да генерального писаря Ивана Выговского, да есаула Михайла Лученка двумя соболями каждого.

Посольские писцы разносили подарки. Гетман пригласил посла к столу.

Прошли в соседний покой, где уже были накрыты столы.

Джуры наполнили серебряные чаши. Посол сидел по правую руку от гетмана, по левую – Выговский. Гетман поднялся с чашею в руке.

– Счастливы, панове, принимать у нас дорогого гостя, посла его величества великого государя и великого князя, самодержца всея Руси Алексея Михайловича, думного дьяка Григория Унковского. Пускай пан посол сам убедится, какие муки и страдания выпали на долю края нашего и как жаждут сердца наши, чтобы мы стали навеки братьями в единой державе русской, под высокою рукою царя и князя, самодержца всея Руси Алексея Михайловича. Стоим мы, пан посол, на пороге новых страшных событий. Сказал уже нам посол наш Силуян Мужиловский о помощи, какую великий царь подает нам. Бью челом ему и высокородным боярам за такую добрую помощь и тешу сердце свое надеждой, что придет еще час, когда станете вы с нами плечо к плечу, ратно и оружно, дабы нашу волю и веру сообща оборонять. Так выпьем, панове, за здравие великого государя и князя великого, самодержца всея Руси Алексея Михайловича!